Нет, ждать больше нельзя ни минуты. Надо срочно возвращаться на Шаболовку, где у него в таком же тайнике лежат остальные баксы, по-быстрому покидать в сумку какие-нибудь вещички и рвать, рвать из Москвы. Хорошо, у него загранпаспорт еще действует… Ага, вот паспорт. Не забыть бы. Там у него вклеена полугодовая шенгенская виза, которую он весной купил за пятьсот баксов… Жалко ему было тогда отдавать за эту вклейку полштуки зеленых. Но вот, оказалось, не зря потратился — пригодилась виза…
— Теперь все будет так, как решит большой сход! — веско бросил Медведь и, словно отсекая саму возможность возражения, решительно припечатал ладонь к столу. Произнес он эти слова с таким значением, будто хотел сказать: «В противном случае будете иметь дело со мной, лично!»
Напротив через стол на Медведя недобро и без видимого страха посверкивал глазами Петрок Решето. То, что он не выказывал тревоги, а даже по мере их натянутого разговора все чаще в усмешке кривил свое помятое, словно коровой жеванное лицо, начинало Медведя раздражать.
Разговор этот проходил на нейтральной территории в доме новороссийского барыги Сереги Бугрова по прозвищу Булька, тучного, неповоротливого увальня лет шестидесяти, известного, однако, не только оборотистостью, но и рассудительностью, честностью, что само по себе вызывало уважение.
Известен Булька был также тем, что никогда не злоупотреблял своей осведомленностью, хотя часто его хату использовали для своих встреч черноморские авторитеты и он невольно становился свидетелем таких важных разборок, что, шепни он о них в нужное ухо, его бы иные озолотили, а другие представили к правительственной награде и взяли на пожизненное обеспечение. Но Булька знай себе помалкивал, что в конечном итоге шло только ему на пользу, да и на здоровье благотворно сказывалось. Более того, иногда его рассудительность, а главное, его полный нейтралитет и обособленность от интересов конфликтующих сторон заставляли местных воров прибегать даже к его совету.
Так что Булька был проверен неоднократно и считался вполне надежным человеком в воровском мире. Все это было известно, потому, когда Решето предложил Медведю выбрать место стрелки, тот сразу вспомнил о Бугрове.
Сейчас хозяин дома грузной глыбой сидел у пузырящейся под ночным бризом занавески и напряженно прислушивался к жесткому разговору. Солнце давно зашло, и, как всегда бывает на юге, стемнело стремительно и бесповоротно. Со стороны близкого моря сквозь приоткрытое окно вместе с шумом разбивающихся о берег волн доносился запах сырой рыбы.
Медведь оглянулся на сопровождающих его быков. Шнырь — плотный голубоглазый крепыш, славящийся умением орудовать заточкой, нахохлившись, застыл в шаге позади стула. Еще двое пристроились у стены, которую украшал коврик с вышивкой: троица белых лебедей, гордо выгнув длинные шеи, плыла по голубой глади озера. Тут, у стены, и стояли два пустых стула, куда им предложил сесть Булька.
Медведь заметил, как, прежде чем сесть, Коля Сохатый, высокий и чуть сутулый парень, вроде бы невзначай провел ладонью по коврику, прощупывая стену. И лишь убедившись, что все нормально, сел рядышком с абазинцем Ахмедом. По другую сторону стола, позади Решета, расположились трое его гладиаторов. Только они, в отличие от медведевских, остались на ногах, хотя стульев в комнате было достаточно.
Один из решетовских тихарей особенно не понравился московскому гостю. Молодой еще, лет двадцати двух-трех, маленький, даже ниже Медведя, и какой-то кривобокий, парень стоял ближе всех за спиной Решета и, стреляя по сторонам черненькими бусинками глаз, тревожно избегал чужих взглядов. И все время между пальцев его правой руки порхал крохотный, почти игрушечный, но с виду довольно увесистый ножичек.
Медведь тут даже пожалел, что не взял с собой на встречу еще двоих пацанов, с которыми прибыл из Москвы в Новороссийск — Сережку Моховикова по кличке Серый и Витьку Шило, — ребята, в первый раз увидевшие море, с разрешения смотались к пристани купаться.
Медведю, прямо сказать, была не по нутру сегодняшняя встреча. Возможно, не заладилось что-то с утра, возможно, встал не с той ноги, но настроение становилось все хуже и хуже. А ведь Петрок Решето хоть и с трудом, но начал вроде уступать позиции и согласился сдавать долю в общую казну. Георгий снова поднял руку и еще звучнее, чем в первый раз, припечатал ладонь о столешницу.
— Как решили на сходе, так и будет.
Решето, оскалив в ухмылке лошадиные желтые зубы при этом втором шлепке — окончательном подтверждении столичного гостя идти до конца по наведению порядка в Новороссийске, — полез во внутренний карман пиджака.
Быки, стоявшие за спиной своего главаря, Решетова, как-то сразу поменялись в лице. Медведь это скорее не увидел, а почувствовал нутром, краем глаза заметив, как напряглась охрана Решета, находящаяся сбоку от него. Петрок вытащил из кармана длинную массивную зажигалку. Лениво потянулся к пачке папирос на столе. Ловко бросил папиросу в рот, и, зажав в ладони длинное тело зажигалки, стал не спеша прикуривать папиросу.
Медведь вдруг подумал, а на хрена Решето все время носится с этой массивной, оттягивающей карман хреновиной. Петрок человек не бедный, мог бы обзавестись дорогой, миниатюрной зажигалочкой. И вдруг мелькнула мысль, от которой похолодела спина. Уж не прячет ли что Петрок в этой длиннющей, как крупнокалиберный патрон, зажигалке? Ну слишком уж она длинна.
Не бомбу же туда засунешь! А может, Петрок наркотой балуется? И носит кайф с собой в таком хитром сосуде. Медведь внутренне усмехнулся и попытался отвлечься от этой дурацкой зажигалки, которую Петрок продолжал крутить в руке, пропуская между пальцев точно так же, как и его кривобокий шкет свой ножичек. Медведь попытался успокоиться, но мысль, раз возникнув, продолжала стремительно набирать вес, тяжелела так, что он не мог заставить себя шевельнуться. А поймав наконец тяжелый, напряженный взгляд из-под сощуренных от густого папиросного дыма век Решета, он понял, что оказался прав и что времени на раздумья не осталось.
Медведю показалось, что время остановилось. Его тотчас из холода бросило в жар. Снизу из зажатого в кулаке Решета зажигалки выпрыгнуло длинное, блеснувшее сталью лезвие, и новороссийский пахан почти без размаха, со страшной силой ударил рукой сверху вниз. Тонкое лезвие ножа впилось в лежащую на столе правую руку Медведя и, пробив ее насквозь, глубоко ушло в стол. Второй рукой Решетов как клешней сжал левую руку Медведя.
Он видел, как стоявший рядом с ним маленький кривобокий парень, резко дернулся и взмахнул рукой. Ошеломленный не столько болью, которую он пока даже не успел почувствовать, сколько коварством новороссийского смотрящего, Медведь оглянулся на своих бойцов, не понимая, почему они бездействуют и не бросаются ему на выручку. И ему мгновенно все стало ясно.
Верный Штырь, здоровенный пацан, беспомощно сползал вниз, заваливаясь Медведю на плечо. Из его горла торчала тонкая рукоять того самого, казалось, небольшого безобидного ножичка, которым все поигрывал кривобокий с колючими глазками. Сидящих на стульях у стены Сохатого и Ахмеда, попытавшихся было встрепенуться, схватили за головы руки, появившиеся неожиданно из-под висящего на стене коврика с лебедями. Их тут же ножами полоснули по горлу крест-накрест. С бойцами Медведя все было кончено. Сочным сиплым голосом ругался Булька, которому Сохатый в предсмертной борьбе едва не проломил ногой башку. А Ахмед все же успел выхватить пистолет, но стрелял уже ничего не соображая. Пули ушли в окно. Звон падающего стекла было последнее, что в своей жизни слышал Ахмед. Простреленная занавеска на окне заколыхалась, открывая черную пасть ночи, откуда продолжал гулко ухать морской прибой. Петрок, злобно сузив глаза на мятом одутловатом лице, орал на своих пацанов, грозя утопить за плохую работу.
— Я кому сказал: все сделать без шума! Если бы надо было шумнуть, я бы один их всех положил. До стрельбы довели, окно разбили, теперь надо торопиться. Все, суки, мне испортили, теперь придется от этого столичного фраера избавляться!
Решето, свирепо раскачав лезвие ножа зажигалки, резко выдернул его из столешницы. Медведь только сейчас почувствовал адскую боль, но постарался не обращать внимания. Тут сзади ему накинули на шею веревку и резко затянули. Что-то про воровские понятия закричал густым голосом Булька, в ответ ему взвился Решето:
— Пасть захлопни, Бугор, и отвороти свою жирную афишу, а то я и тебя так распишу, мало не покажется.
«Нервы сдают у паскуды, знает, на что решился, тронув присланного сходом законника. Теперь ему хода назад нет: пан или пропал», — успел подумать Медведь, прежде чем сознание его выключилось.
…Очнулся он скоро. Вокруг все еще суетились, но уже не так бестолково. Он почувствовал, что руки и ноги стянуты веревкой. У стены лежали все трое его тихарей, конечно, мертвые. Со стены сорвали коврик, и в обнаружившемся там квадратном проеме мелькали темные фигуры. Кто-то, пробегая мимо Медведя, саданул его в бок ногой.
