Однако раздали карты, все как по команде приняли задумчивое выражение лица. Игра началась вяло, каждый из присутствующих за это время успел возненавидеть, по крайней мере, половину соседей по отелю. Обоюдное отвращение выражалось в характерной отверделости лиц и полном отсутствии разговоров. Раздавались лишь необходимые для процесса игры реплики. Исключение составлял Юм, лицо его находилось в постоянном движении, он ерзал, что-то тихо шептал, и тогда его маленький ротик-пуговка совершал посасывающие манипуляции. Вдруг он обнаружил, что в его кармане потекла шариковая ручка, он испуганно охнул, побежал в туалетную комнату мыть руки. Вернувшись, он какое-то время сидел молча, наконец ему надоело могильное затишье за столом, и он, кашлянув, произнес фразу:
– Анчоус был сегодня великолепен…
– Помилуйте, где вы нашли анчоуса? – холодно осведомилась Ирина. – Нам давали рыбу путассу. И вообще, выбор с каждым днем становится все беднее. Скоро, я чувствую, питание не будет отличаться от общепитовского…
Тут раздалось шипение, и часы с огромным, как луна, маятником сообщили: «Дон-н, дон-н, дон-н…»
– Восемь часов… Не пора ли нам на ужин? – предложил Юм. – Или еще немного поиграем? Не так ли?
Ему не ответили.
Шевчук в это время валялся на койке, стонал от тоски. Ему хотелось чем-нибудь отвлечься, пить он устал, в карты играть наотрез отказался, заявив, что наигрался в Чечне и что вообще слово «карты» в любом его смысле вызывает тошноту. На что ему Мигульский указал: «Пить меньше надо». А Шевчук в ответ попросил: «Только не надо об этом писать в газету». В конце концов его мысли и желания вернулись к тому, чего он сегодня пытался избежать. Игорь встал и отправился искать Юма. Он заглянул в залу, но в эту минуту его как раз не было. Тогда Шевчук вышел во двор. Дневной зной растекся, будто тихо ушел в долину, воздух застыл, в ожидании ночного ветра. Все это Игорь ощутил в первые же секунды, и теперь, после электрической прохлады кондиционера, наслаждался естественной свежестью природы. Лишь из-за плотно прикрытых штор сочился грязноватый, жирный свет. Какую-то минуту-другую Игорь колебался, остаться ли здесь, под горной луной, или вернуться в сонм тусклого ничегонеделанья. Он услышал какой-то посторонний шум, нарушивший одиночество, нахмурился и решительно вернулся в дом. По пути в залу он заглянул в гостиную и вздрогнул: в луже крови лежал Азиз. В полумраке бра отчетливо были видны рукоять ножа, торчащая из груди, залитая кровью рубаха и оскаленный рот.
Шевчук бросился в залу, резко рванул дверь:
– Там Азиз, весь в крови! Доктор, быстрее!
Все вскочили, послышались невнятные возгласы, кто-то громко охнул, Анюта выскочила первой, рванулась в гостиную, тут же раздался дикий животный крик.
Азиз поднял голову:
– Зачем кричишь? Тебе что, заплатили за это?
Все одновременно выдохнули и загалдели еще громче. В этом гаме с трудом можно было разобрать, что большинство изнемогали от интереса, зачем понадобилась эта выходка почтенному аксакалу Азизу Алиевичу.
Распорядитель, по обыкновению появившийся внезапно, вежливо, но настойчиво отстранил стоящих на его пути гостей.
– Кажется, мужчины решили извести своих подруг! – резко и даже зло произнес он. Глаза его сверкали. – В чем дело, господин Алиев? Вы же обещали предупредить свою… даму!
– Я предупредил! – обиженно воскликнул тот, по-прежнему лежа на полу.
Все с интересом посмотрели на Анюту. Она моргала и выглядела растерянной.
– Было очень похоже… и я испугалась.
– Все ясно, – резюмировал Распорядитель. – Юм, позаботьтесь о реквизите…
Тот кивнул, деловито подскочил к сидящему Азизу, выдернул из-под него «лужу крови», скатал ее в трубочку, как клеенку, потом с чмокнувшим звуком оторвал рукоятку ножа и помог «воскресшему» избавиться от испачканной бог знает чем рубахи. Азиз молча встал, и тут же застеснялся своего белесого тела и большого обвислого живота. А Юм, театрально повернувшись к присутствующим, воскликнул:
– Необходим осмотр тела! Азиз Алиевич, вы позволите, как того требует закон. – Тот стоял молчаливой сумрачной глыбой, уже готовый на все. С этими словами Юм выудил из кармана Азизовых брюк сложенную бумажку. Это оказалась записка, выклеенная из заголовочных букв, вырезанных из газеты.
– «Приходи ровно в 20 ч. в гостиную. Свои», – прочитал он и добавил: – Это важная улика.
Озадаченный народ молчал. Потом все вывалили в фойе, курящие дамы и господа задымили, вполголоса обсуждая пережитое «страховище».
– Но, господа, – уже более душевно обратился Распорядитель, – вы наблюдали не просто клоунаду. Свершилось то самое убийство, которого вы с таким нетерпением ждали. Я благодарю господина Алиева, я знаю, что он не нарушит правила джентльменской игры и ни словом, ни намеком не укажет на своего «убийцу». Итак, господа, за дело! Все вы, кроме Азиза Алиевича, который ныне в мире ином, подозреваетесь в страшном преступлении.
– Скажите, – вдруг спросила Мария, – нас это больше волнует, что будет с этими наркотиками? Это не дает покоя…
Распорядитель загадочно усмехнулся:
– Не стоит брать в голову. Если вы невиновны, конечно… Договорились, господа? Все образуется, я вам обещаю.
В покер в этот вечер больше не играли. На ужин гости как один не явились – опять была рыба путассу. Зато к открытию бара публика собралась загодя… Вполголоса, так как сие было запрещено Распорядителем, обсуждали новый курс молодого президента, гадали, грядет ли дефолт или же у рубля обрежут нули.
– Видимо, дела совсем плохи, – мрачно вещал Виталик, вдруг проявивший интерес к ценовой политике, – если даже здесь второй раз путассу дают…
– Безобразие, – процедил Криг, – к чему мы катимся? Скоро так и средний класс на голодный паек перейдет…
– Наши люди и голодают с уверенностью в завтрашнем дне, – заметил Шевчук.
Юм смешивал коктейли, рассеянно прислушивался к разговорам и, будто самому себе, довольно громко бормотал:
– Парной судак на вечер был просто великолепен. – Он встретился глазами с Шевчуком и печально добавил: – Три порции пришлось скушать. Никто не пришел на ужин…
Вдруг раздался дикий крик, в котором с трудом можно было признать голос Азиза Алиевича. Он комкал в руках тюбетейку, причитал, по искаженному лицу обильно стекал пот.
– Дэвочкя моя, зачем ты опять туда пошла? – Он стал бормотать на родном языке, и никто уже не мог понять, какими словами он выражал захлестнувшие его чувства. Возможно, он некрасиво ругался.
Из «Подвала Потрясений», по лестнице, поднималась скорбная процессия: впереди вышагивал Мигульский. У него было профессионально-озабоченное выражение на лице. За ним, держа на руках безжизненное Анютино тело, поднимался Кент. На мизинце у него висела связка ключей, которыми, видно, экстренно открывал двери.
На этот раз Анюта очнулась гораздо быстрее, печально посмотрела на вымазанную бурой краской ногу, вслух пожалела колготки, отстранила предупредительные руки своего друга и на одной ноге поскакала наверх. Все по очереди вздохнули и вернулись в залу, за столики. Юм выдавал напитки и таинственно заговаривал с каждым:
– Как вы думаете, кто убийца? Наверное, это жутко хитроумный господин? Или два!
Но никто почему-то не спешил поделиться своей версией, и тогда Юм, вращая белками, нашептывал:
– Это тот, кто не играл с нами в карты. Вы понимаете, о ком я говорю?
Все понимали правильно, но лишь Виталя выразился определенно:
– Шевчук, что ли?
Утром к Шевчуку постучали.
– Кто там? – спросил он сонно.
– Уборка! – раздался невнятный полумужской голос.
Он вылез из постели, прошлепал до двери, открыл замок и побежал обратно под одеяло.
– Войдите!
Вошла Анюта в белом передничке, короткой юбчонке и с огромным веником.
– Анька? Чего это ты вздумала? – удивился Шевчук и подумал нехорошо.
– А я ведь горничная! – радостно пояснила Анюта и тут же начала шнырять своим веником.
Шевчук обескураженно наблюдал за этими нелепыми попытками сделать чисто, ему стало смешно, и он рассмеялся.
– Слышь, Анютка, а чего это ты снова в подвал поперлась?
– Я хотела испытать себя до конца, – очень серьезно ответила она.
В этот момент раздался требовательный стук, дверь распахнулась. На пороге стояли Юм и Виталий с одинаковыми напряженными выражениями лиц. «Хотели на сексухе застукать», – первой была мысль. Анюта же оглянулась и, как ни в чем не бывало, снова зашуровала под кроватью. Шевчук усмехнулся, потом перевел взгляд на неестественно наклонившуюся Анюту. Она выглядела прелестно в маленьком белом передничке, которого, в принципе, и достаточно было в качестве одежды для утреннего визита в номер одинокого мужчины.
– А вот что это там за бумажка? – вдруг ожил Юм и торжественно указал перстом на комочек, который сам пакостно подбросил.
