Однако поехали они не к журналисту. Вместо этого через какое-то время машина подкатила к большому комплексу из серого кирпича, явно принадлежащему католической церкви, потому что перед ним стояло изваяние какого-то святого. Сьюзен поставила машину на стоянку напротив детской площадки, обнесенной сетчатой оградой.
— Жди здесь, — предупредила она. — Я не хочу, чтобы девочка тебя видела. Никто не может сказать, что она помнит, какие у нее ассоциации. Поверь мне, новые потрясения этому ребенку не нужны. Ей и так здорово досталось.
Боб остался сидеть в машине. Окада скрылась в здании и появилась минут через десять вместе с девочкой.
Боб сразу же заметил изменения. Прежде общительная, открытая, Мико стала замкнутой и запуганной. Она крепко держала Сьюзен за руку и никак не хотела ее отпускать. Сьюзен подвела ее к качелям, усадила и начала раскачивать, но уже через несколько секунд девочка начала кричать.
Боб находился слишком далеко и не мог разобрать слова, но он увидел, что Сьюзен сняла малышку с качелей и прижала ее к груди. Затем они подошли к горке. Мико робко забралась наверх и кое-как скатилась по сверкающей поверхности. Однако в ней не было ни раскрепощенности, ни желания отдаться головокружительной силе земного притяжения; все ее движения оставались скованными.
Встреча продолжалась всего несколько минут. У Мико просто не было никакого желания наслаждаться площадкой. Пугливая, стеснительная, она нервно жалась к Сьюзен. Та пыталась ласково ее успокоить, но тщетно.
Свэггер с трудом терпел это зрелище. Он поймал себя на том, что до боли стиснул зубы от ярости.
Девочка переполнена страхом.
«Что бы я ни говорил Окаде, — подумал Боб, — тот, кто это сделал, также познает страх. После чего я разрежу его на части».
Женщина и ребенок скрылись в здании, и Боб постарался успокоиться. В голове у него стоял гул. Ему жутко хотелось выпить, но он понимал, что это ничего не решит. Так что он вышел из машины и сделал несколько жадных глотков свежего воздуха, пытаясь расслабиться. Вскоре появилась Сьюзен, и они поехали дальше.
— Ответь мне на один вопрос, — начал Боб, когда они снова оказались на оживленных улицах. — Когда все это останется позади, конечно, при условии, что я буду жив и здоров, не попаду в тюрьму, вернусь в Штаты…
— Нет.
— Ты же еще не знаешь, к чему я веду.
— Знаю. Я прекрасно знаю, к чему ты ведешь. Ты хочешь удочерить Мико.
— Я уже отец. И кое-кто считает, что неплохой.
— Не сомневаюсь, что ты замечательный отец. Больше того, Америка стала бы для девочки чудесным домом, она исцелилась бы значительно быстрее, хотя и не полностью, и возвратилась бы к счастливой и прекрасной жизни. Но это не имеет никакого значения.
— А что имеет значение?
— Связи, которых у тебя нет.
— Что ты хочешь сказать?
— Иностранцу усыновить японского ребенка крайне сложно. Во-первых, многие из них не подлежат усыновлению. Не могу точно сказать, как обстоит дело с Мико. Далее, большое значение имеет форма твоих глаз. Они у тебя круглые. Японцы очень неохотно идут на то, чтобы разрешить американцу или европейцу усыновить японского ребенка, если только они не состоят в родстве. Это не Китай или Корея, где состоятельные американцы без труда получают очаровательных малышей — лишь бы были деньги.
— Значит, никакой надежды?
— Ни тени. Ни намека.
— Предположим, твой босс — господин посол — использует свое влияние.
— Он не сделал бы это ради меня, так с какой стати ему делать это ради тебя? Я для него никто, и ты для него тоже никто.
— Дерьмово получается.
— Тут ты совершенно прав. Однако наш мир полон жутких несправедливостей. Девяносто восемь процентов из них нельзя ни устранить, ни исправить. И это одна из них. Сосредоточься на тех двух процентах, где что-то еще можно предпринять. Ага, вот мы и приехали.
Ник Ямамото жил в тихом токийском «спальном» районе, отделенном от Кабукичо несколькими километрами с точки зрения географии и несколькими университетами с точки зрения культуры. Он жил в одном из непримечательных деревянных домов за оградой, с примыкающими к нему с двух сторон вплотную соседними домами, — все дома квартала был стиснуты, словно пончики в промасленном пакете. Сьюзен без труда нашла на тихой улице свободное место для парковки. Они вошли в ворота и постучали в дверь.
Подобно многим японским мужчинам, Ник был невысок и худощав, носил очки и двигался плавно. В отличие от большинства японских мужчин, у него были светлые волосы. Обработанные гелем, они острыми иглами торчали в разные стороны, словно у рок-звезды. На вид ему было лет восемнадцать, если брать в расчет только волосы; однако в остальном он был мужчина сорока с лишним лет.
— Тебе нравится моя новая прическа? — спросил Ник у Сьюзен.
— Нет. По-моему, очень глупо.
Ник повернулся к Бобу.
— Ну не стерва ли она?
— С Сьюзен шутки плохи, — заметил Боб. — Слышали бы вы, какой разнос она учинила мне! Ладно, меня зовут Боб Ли Свэггер. И мне ваша прическа нравится.
— Вот видишь, ему моя прическа нравится.
— Что он в этом понимает? Он ведь гайдзин.
Боб и Ник пожали друг другу руки, мгновенно породненные страхом, который оба испытывали перед великой и прекрасной колдуньей Сьюзен Окадой. Ник провел гостей в дом: деревянная отделка и роскошная западная мебель. Висящий на стене телевизор с огромным плоским экраном с диагональю семьдесят два дюйма показывал бейсбольный матч, но все остальное место занимали книги. Ими были заставлены все полки, а на стенах висели заключенные в рамки обложки. Воздух был полон ароматом жареного мяса: Ник только что кончил обедать.
— Что-нибудь выпьете? — предложил он.
— Я капли в рот не беру, — отказался Свэггер. — Если я только начну, это будет продолжаться целый месяц. Но вы не обращайте на меня внимания.
— Окада-сан?
— Нет, я на работе. Мы к тебе не в гости приехали.
— Может быть, чай, кофе, кока-кола?
— Нет, спасибо.
— Ну, если не возражаете, я все же что-нибудь выпью.
Сходив на кухню, Ник вернулся с кувшином и чашечкой и, устроившись в уютном кресле, приступил к неспешной смазке своего организма маленькими глоточками саке.
— В свое время Ник возглавлял вашингтонский корпункт «Токио таймс». Именно там мы с ним и познакомились. Но затем его отозвали в Японию, а через несколько месяцев вообще выгнали. Не помню, Ник, в чем там было дело? Плагиат или подкуп?
— Вообще-то и то и другое.
— На самом деле на это Ника толкнул кокаин. Его вины тут нет.
— На самом деле на это меня толкнул кокаин. Я сам во всем виноват.
— Так или иначе, теперь, по его словам, он завязал. Сейчас Ник работает в одиночку. Он в одном лице редактор, издатель и корреспондент «Токийского вестника», еженедельника, пользующегося дурной славой. В Токио таких сотни. У Ника — один из лучших. Если хочешь узнать, чем занимались на прошлой неделе Брэд Питт и Анджелина Джоли и какая порнозвезда заработала два миллиарда йен, за этим нужно обращаться к Нику.
— Но я знаю и кое-что другое.
— Ник опубликовал семь книг про якудзу. А знает он гораздо больше.
— Если бы я опубликовал все, что мне известно, меня бы уже давно не было в живых.
— Похоже, вы как раз тот, кто мне нужен, — сказал Боб.
— Ну, я постараюсь. У меня перед Сьюзен один должок еще по Вашингтону. Так что валяйте.
— Кондо Исами.
— Ух ты, обалдеть. И который вам нужен? Кондо-оригинал или Кондо второй, продолжение?
— Наверное, начать лучше с первого.
— Вы совершенно правы. Полагаю, без первого понять второго будет очень трудно.
— Я весь превратился в слух.
Ник снова налил немного саке. Подойдя к телевизору, он выключил его, порылся среди компакт-дисков, выбрал один и вставил его в плеер.
— Музыка из фильмов про самураев.
— Свэггер посмотрел много фильмов про самураев. Пожалуй, даже слишком много. У него болезнь Тосиро Мифуне.
— Понимаете, Свэггер-сан, я писатель, поэтому я верю в настроение. На мой взгляд, для моего рассказа это как раз та самая музыка.
Он отпил саке.
— Представители Западного мира не могут в полной мере оценить динамику отношений между сёгуном и императором. Эти отношения были главным фактором жизни Японии на протяжении трехсот с лишним лет. Не буду утомлять вас подробностями, но у нас сложилась следующая странная система власти: в Киото восседал на троне божественный император, при всей своей показной роскоши совершенно бессильный, в то время как на самом деле всем заправлял воин в доспехах, обосновавшийся в Эдо. Так продолжалось до середины девятнадцатого столетия, когда на Японию стали давить агрессивные чужестранцы, требуя открыть страну для торговли с окружающим миром. Сёгун выступал против этого, император отнесся к этому более или менее благосклонно, и их противостояние разделило всю страну. Как я уже сказал, императорский двор находился в Киото, а сёгун жил в Токио. Я буду называть Эдо по-новому — Токио, чтобы было проще.
