Действуя уже инстинктивно, Седой сообразил, что магазин ВСС пуст, и попытался дотянуться до разгрузки, чтобы сменить магазин, но смог лишь приподнять свой подбородок, пытаясь просунуть руку под грудь… Завершить свои действия он уже не успевал, потому что трое «духов» спокойно подходили к нему, направив стволы автоматов ему в голову.
«Ну, вот и все, – подумал Седой. – Так глупо и так непрофессионально подставиться…»
Он опустил голову и потому не видел, как «духи» рухнули в глубокий снег, срезанные одной очередью. Только почувствовал, что кто-то лихорадочно сгребает с его спины камни и дышать ему становится все легче и легче. Но сознание плыло, и он с трудом удерживался невероятным усилием воли, чтобы не провалиться в беспамятство. В голове звенели все колокола России, и глаза уже открывались с трудом, когда кто-то, подхватив его под мышки, рывком выдернул из-под камней его тело и, взвалив на спину, унес куда-то вверх… Несколько капель живительной влаги упали ему в рот, но контузия была тяжелой, и больше его организм сопротивляться ей не мог. Седой потерял сознание…
Пришел он в себя только в госпитале, перенеся несколько сложных операций. У него был перелом позвонка с торсионным смещением в шейно-грудном отделе, переломы первых ребер в области соединения с грудиной, перелом шейки левой лопатки со смещением, тяжелая контузия…
О результатах проведенной группой спец-операции он узнал от неразлучных Кефира и Могилы, приехавших его навестить вместе с… Сарделькой.
Оказалось, что передовой дозор действительно пропустил «духов», которые обезвреживали мины, установленные пограничниками, передвигаясь… ползком. Остальные шли через горловину, согнувшись в три погибели, потому что там, наверху, ветер свирепствовал во всю мощь, поднимая пласты снега и делая видимость нулевой.
Разведчики обнаружили уже прикрытие отряда и вынуждены были начать преследование, укрываясь в разломах скал. Но отряд Гелаева боевики не зря называли «дудаевским спецназом». За поворотом ущелья они на всякий случай оставили заслон – пулеметчика, гранатометчика и двух автоматчиков. Вот на этот заслон и напоролись разведчики, вступив с ним в бой. Затем в бой пришлось вступить и разведчикам Кума, потому что боевики не стали уходить в сторону границы, а поперли по ущелью в сторону Чечни.
Седой только открыл рот спросить о посланнике Абу-аль-Валида, как впервые за все время разговора заговорил Сарделька:
– Вас, товарищ командир, я вытащил из-под завала. А когда грохнул троих, что вас хотели кончить, я заметил, где спрятался тот – весь в черной одежде, которого вы искали. Я оттащил вас наверх, в то место, где вы велели мне находиться, и пошел забрал «черного». Так что, когда ребята все закончили и к нам подошли, очень удивились.
Седой молча пожал руку Сары. Помолчав немного, спросил о главном:
– А потери? Мы кого-нибудь потеряли в бою?
– Двое раненых, вы третий. – Голос Кефира стал глухим и угрюмым. – Сане-радисту вот не повезло – ногу оторвало до колена. Но вместо него уже есть человек. Ему даже прозвище не пришлось придумывать в новом коллективе…
Лицо Сардельки расплылось в гордой улыбке, каковой Седому видеть еще не приходилось – от уха до уха…
История девятая
Похоронили
Каких друзей война мне подарила!
Да тех, кого потом назад взяла.
Убить меня хотела… и убила!
Ну что с того, что жизнь не отняла…
Жена Дрюни – в недалеком прошлом разведчика спецназа ГРУ, прапорщика Андрея Паршакова – стояла в углу, словно тень, вся закутанная в черные одежды. К ее ногам жались сыновья Дрюни – Атрем и Данила, со страхом поглядывающие иногда на незнакомого мужика, лежавшего в обитом красным как кровь бархатом гробу.
В ногах гроба на табурете лежали подушечки такого же бархата, к которым были приколоты награды Дрюни – два ордена Мужества, медали «За отвагу», Суворова и Жукова. И большой черный эмалевый крест, перечеркнутый мечами, – «За службу на Кавказе».
Смерть исказила черты лица Дрюни, сделав его неузнаваемым. Пожалуй, только коротко стриженные, ударенные сединой волосы да вислые казацкие усы напоминали прежнего веселого и неунывающего героя спецназа. А запавшие глазницы, истончившиеся от непереносимых болей губы и ввалившиеся щеки были как бы от другого человека.
Вокруг гроба ходил, размахивая кадилом, молодой батюшка, скороговоркой читая заупокойную молитву, и запах ладана, перемешанный с запахом тлена, делал атмосферу в комнате совершенно удушливо-невыносимой.
Седой молча постоял около гроба боевого товарища, и вся их жизнь на войне промелькнула перед его глазами, как один кадр. Он смахнул огромным кулаком непрошеную слезу из края глаза и вышел на улицу.
Разведчики собрались около сараев и, присев на корточки, курили, по привычке пряча огонек сигареты в кулак.
Седой тоже закурил и присел на кем-то подставленный чурбак.
Разведчики молчали, каждый по-своему переживая смерть товарища. Большинство из них были с Дрюней ночью в больнице, и он умер у них на глазах. Инсульт…
Заскрипев тормозами, подъехала «Волга» с ростовскими номерами, и из машины повалили ростовчане из их бригады – комбат Саня Сувотин и пацаны – Шива, Метель, Кефир. Молча обнялись, и пацаны ушли на второй этаж «хрущевки», проститься.
Неподалеку стояли бабы из подъезда Дрюни, и одна из них, живо жестикулируя, рассказывала, причитая, об их товарище приехавшим откуда-то издалека его родственникам.
– Ой, сильно пил, ой, сильно-о-о… А как напьется, глаза станут белые, как бумага, на двор выйдет, сядет от тута, на лавочке, и курит одну за одной. А по ночам иногда так страшно кричал… Все звал какого-то Панаса. Че-то сделал этот Панас не так или они че-то не так Панасу сделали… Не поймешь, короче…
Седой хорошо помнил тот бой… Коля Панас, чтобы дать возможность уйти остальным разведчикам из-под огня «духов», которых было раз в десять больше, чем разведчиков, пошел на верную смерть. Дрюня, уже находившийся в безопасной зоне, вернулся и вынес к своим израненного Панаса… Коля Панасенко так и не оправился от ран. Его они похоронили в апреле прошлого года.
Из подъезда вышел, прихрамывая, дедок из родни Дрюни, который был с ними в больнице. «Тимофеич», – вспомнил Седой и поднялся с чурбака, на котором сидел.
Увидев Седого, Тимофеич заковылял к нему, на ходу прикуривая папиросу.
– Ну чего, ребята, выносить будем. Пора…
На кладбище было тихо и сыро. Вороны, густо облепившие окрестные деревья, взлетели все разом, поднятые выстрелами прощального салюта, и стали кружиться над могилой, оглашая округу немыслимо громким карканьем…
Разведчики, проводив Дрюню в последний путь, шли по привычке один за другим, глядя под ноги, чтоб не нарваться на растяжку. И лишь краем уха Седой услышал разговор представителя военкомата – пузатенького очкастого подполковника – с капитаном, руководителем военного оркестра.
– От пьянки, от чего же еще, – рассказывал подполковник капитану. – Они ж все, как приходят оттуда, сразу на стакан садятся. Какой же организм выдержит…
Мутная пелена упала на глаза Седого. Из этой кроваво-белесой пелены предстал вдруг Дрюня, вытянувшийся в струну на больничной койке в свои последние мгновения жизни. Его глаза широко раскрылись в этот момент – он хотел увидеть кого-то, кто был ему нужен, крайне необходим в этот последний миг, но перед глазами был только потолок палаты, покрытый пожелтевшей от времени, облупившейся местами краской…
В два широких шага Седой преодолел расстояние до подполковника и сгреб его бушлат на груди в один комок. Тряхнув его так, что фуражка военкоматовца, похожая больше на военный аэродром, улетела куда-то за могильную оградку, Седой тихо, но внятно сказал:
– Прапорщик спецназа ГРУ Андрей Иванович Паршаков пал смертью храбрых в бою при выполнении особо важного правительственного задания. Только не знал об этом… Понял, ты, крыса тыловая?!
Седой отшвырнул от себя подполковника и, сгорбившись, пошел за своими разведчиками, которые встали в проходе, безмолвно глядя на барахтающегося в тесноте могильных оград офицера военкомата…
История десятая
День ВДВ – 2 августа
Августовская ночь была душной. Ни один листок на деревьях, ни одна травинка на земле не шевелились, задавленные плотной, осязаемой духотой. В старом саду пахло яблоками, малиной и тиной от раскинувшегося у самой кромки сада озера.
Стас лежал на плащ-палатке, брошенной на траву, и бездумно смотрел в черное южное небо, причудливо изукрашенное мириадами звезд. Огромная луна, похожая на серебряный поднос, казалась такой близкой, что можно было допрыгнуть до нее и ухватиться за край. Она была так близка, что можно было без оптики разглядеть и горные кряжи, и моря, и кратеры на ее поверхности. Млечный Путь раскинул шлейф из больших и малых звезд, которых было так много, что отсюда, с Земли, они казались размытой полосой тумана. Это было невероятное, завораживающее зрелище. В своем родном Питере, в северных широтах Стас никогда не видел такого неба…
