– Проходите, проходите, почтенный гражданин Фокин. Присаживайтесь. Как я смотрю, вы не совсем в норме.
– Водяру жрут, – неразборчиво буркнул Валентин – парень, приведший Афанасия на спектакль. – С чего ж ему в норме быть?
Шепелев пристально посмотрел на Фокина и наконец с усилием, словно бы нехотя выцеживая каждое слово, проговорил:
– Я говорил о вас с Москвой. Вы удивительный человек, проживший интересную жизнь. Что касается…
– Обо мне с Москвой? – пробормотал отец Велимир. – Поелику воспослахом… в-в-в… это как – обо мне с Москвой?
– В свое время вы работали на ГРУ. И я совершенно уверен в том, что местом вашей работы был спецотдел «Капелла». Выяснить это с совершенной точностью достаточно затруднительно, даже можно сказать, почти невозможно. Личные дела вас и ваших бывших коллег находятся в таком гиперсекретном спецхране, что, по всей видимости, получить документальные характеристики вашей деятельности в начале девяностых годов мне не удастся. Впрочем, этого и не надо: имеющейся в наличии информации вполне достаточно. Поэтому мне осталось спросить вас прямо: вы числились в «Капелле» под именами Стрелец и Робин, не так ли?
Фокин поднял на Шепелева непонимающий мутный взгляд.
– Шы… шыто?
– Не стройте из себя дурачка, господин Фокин. Я уже понял, что вы прекрасный актер, так что не стоит растрачивать талант на пустяки и работать вхолостую. Вас сдали. Вас сдал ваш же благодетель Валерий Леонидович Марков. К несчастью, сейчас уже покойный…
– Чего-то я не понимаю, – громко и хрипло сказал Афанасий. – То есть как… меня в чем-то обвиняют, так, что ли? А то к чему тогда эти судейские ужимки и этот болван Валька… который до сих пор не научился правильно автомат держать?
– Вы – киллер, – коротко проговорил Януарий Николаевич. – Вы зарабатываете себе деньги на существование тем, что отпеваете в храме людей, которых сами же и убиваете. Как мне сказали только что, именно вы служили на похоронах господина Сафонова, которого застрелили потрясающим выстрелом с дистанции в полтора километра. Да что говорить… вы сегодня замечательно продемонстрировали, как можете стрелять. А ведь перед этим вы, как говорится, приняли на грудь столько, что с лихвой хватило подохнуть пяти американцам.
Фокин выпучил глаза.
– Вы знаете, – наконец произнес он, – в фильме про неуловимых мстителей есть такой милый эпизод: летит самолет, а этот цыган, который у них там был, и говорит… типа что это такое? А ему отвечают: а это беляк. Вот и мне тоже кажется: может, допился… может, беляк начался?
– Едва ли. По-моему, белая горячка вам вообще не грозит. Такая уж у вас конституция.
– Общество «Память»… русский террор… вешай жидов и Россию спасай, – бессмысленно пробубнил Афанасий. – Да вы что тут, все с ума посходили, что ли? Может, вы скажете, что и Маркова убил я? Подложил, понимаете ли, мину, и шарррах! А перед этим, разумеется, стырил в бункере пару кило взрывчатки с единовременным убиением двух китобоевских парней… А? Ведь это примерно то же самое, что обвинять меня в том, что я этот… Робин, а? Да нет… какой еще… этот самый… я скорее отец Тук.
– Что он несет? – впервые за все время разговора подал голос Маркелов. – Отец Тук… что за ересь?
Неожиданно Алиса приблизилась к Фокину и, глядя ему в самое лицо, негромко, но очень внятно произнесла:
– Афанасий… ты что, в самом деле был киллером «Капеллы»?
Тот не успел ничего ответить, но по тому, как дернулось его лицо, молодая женщина поняла: был. Убивал…
Она повернулась к Шепелеву и проговорила:
– Вы выдадите его мне?
– Согласно договоренности.
– Вот и прекрасно, – холодно отозвалась Алиса. – Тогда дайте мне возможность остаться с ним наедине. Я не говорю – сейчас, я подразумеваю – в ближайшее время.
Шепелев переглянулся с одним из своих людей и наконец повернулся к Смоленцевой.
– Вы хотите решить свои проблемы прямо сейчас? Здесь, в этом доме?
– Да, – твердо проговорила Алиса.
Януарий Николаевич задумчиво покачал головой и отвернулся к окну, вероятно, размышляя над тем, какой же ответ дать Алисе…
– Вероятно, я продолжаю что-то недопонимать, – вмешался Фокин, которого снова начало шатать, как только он ослабил самоконтроль. – Не знаю, что уж вы там темните, но только могу вам как на духу… в общем, я не убивал никакого Сафонова. Не знаю, откуда вам известны подробности моей личной биографии, но я не тот, кого вы ищете. Это уж как бог свят…
Алиса резко переменилась в лице.
– Подробности твоей личной биографии? – воскликнула она. – Подробности твоей личной биографии? А ты сам не можешь вычленить из всей своей занимательной и обширной жизни один маленький, незаметный… будничный, я бы сказала даже, эпизод… Это было двадцать девятого сентября девяносто третьего года. Конечно, ты даже не помнишь этот день. А вот я… я – помню. В этот день убили моих отца и мать. Их предал человек, которому они доверяли, как себе, и которого я считала своим лучшим другом. Человек, которого нашли мертвым в какой-то грязной канаве.
– Двадцать девятого сентября девяносто третьего года? – пробормотал Фокин. – Позвольте… но ведь в этот день… в этот день…
И в его памяти неумолимо, как труп утопленника на поверхность разлившейся бурной реки, всплыли негромкие, размеренные слова, сказанные совсем недавно вот такой же тихой майской ночью: -…и вот этот парень, который валяется тут перед нами, – это Артур, шофер и личный телохранитель Бжезинского Владимира Казимировича, убитого двадцать девятого сентября девяносто третьего года в собственной квартире. Пять лет… да, прошло почти пять лет.
Фокин упорно не мог вспомнить, кто произнес эти еще недавно такие малозначащие, а теперь, быть может, определяющие и в его, Афанасия, жизни, и в жизни этой хрупкой молодой женщины с искаженным от гнева и боли лицом и лихорадочно сверкающими глазами слова.
И тут ответ пришел. Свалился, как острие гильотины на голову осужденного. Как же так он мог забыть! И сколько же надо выпить, чтоб из памяти хоть на мгновение ушли эти короткие слова: Робин. Стрелец. Два кодовых имени его лучшего друга.
Владимира Свиридова.
И это именно Володька сказал о смерти Бжезинского тогда, на стройке. Афанасий был феерически, раблезиански пьян, но он помнит, как он хотел спросить у Свиридова: а кто, собственно, отработал Бжезинского и его жену? – но слова буквально застыли на его губах.
Разве мог он тогда предполагать, что ему предстоит вспомнить эту сцену буквально через два с половиной дня, стоя, как под прицелами расстрельной команды, перед глазами этих людей, невесть откуда взявшихся, но осознающих свое право говорить таким образом с ним, отцом Велимиром, с ним, Афанасием Фокиным, бывшим офицером спецназа ГРУ?
Шепелев, казалось, и не слышал этого короткого разговора между Фокиным и Алисой. Он стоял лицом к окну и смотрел на свое отражение в черном окне, плотно залепленном сгустившимися ночными сумерками.
И вдруг – совершенно неожиданно для всех – негромко рассмеялся.
Алиса резко обернулась.
– Что вы нашли во всем этом смешного, господин Шепелев? – произнесла она.
Тот медленно повернулся. На его лице все так же играла холодная полуулыбка, но в глазах светилось нечто иное – трезвый, прагматичный, циничный расчет.
– Просто мне очень понравилось, как вы, Алиса Владимировна, выразили желание собственноручно пристрелить господина Фокина, – проговорил он. – Полагаю, вы планировали отконвоировать его в подземные коммуникации марковского бункера – туда, за двери, где роится куча длиннейших галерей, шахт и штреков, – и там преспокойно пустить пулю в замечательный пастырский затылок. Место настолько малопосещаемое, что труп найдут лет эдак через триста. Если вообще найдут, конечно. Клиент очень благодарный – сам себя исповедует, заочно прочтет отходную молитву, а то вам сразу, не отходя от кассы, отпустит грех смертоубийства. Хоть он и смертный. Как вам такое развитие событий, бесценнейший господин Фокин?
– Да вы что, с ума тут все… посходили? – пробормотал отец Велимир, судорожно вцепившись себе в бороду…
То, что произошло через доли секунды после этой фразы, сложно поддается описанию, но тем не менее вполне укладывается в мозгу.
Фокин подскочил на месте, как длительно воздерживавшийся горный козел, завидевший на склоне горную, соответственно, козу, и без разворота ударил левой ногой в живот стоящего за ним Валентина с автоматом. Тот отлетел метра на три, к самой двери, и, въехав головой в дверной косяк, потерял сознание: так был силен удар.
Впрочем, Афанасий тоже не удержался на ногах, потому как такие показательные акробатические пируэты из боевого арсенала какого-нибудь Джеки Чана требуют прежде всего прекрасной координации движений и превосходного функционирования вестибулярного аппарата. Все это после столь сильного кутежа работало у Афони со скрипом…
