Самвел глубоко вздохнул и широко открытыми глазами посмотрел на дело своих рук. Во взгляде его на миг промелькнул ужас, и он начал поспешно оттираться от крови, словно это могло что-то изменить…
За этим занятием его и застал вернувшийся чеченец в черном. Самвел немного испуганно оглянулся на него, но представитель руководства Ичкерии поспешил успокоить гостя:
– Все в порядке, дорогой Самвел! Тебе не о чем беспокиться, здесь уберут! Надеюсь, спектакль тебе понравился. Лечи занят, так что поблагодаришь его в другой раз… Идем.
И чеченец в черном увел Самвела. А Анна умерла в луже крови на полу барака, не приходя в сознание. Лечи Хайхароев даже не стал вызывать своей актрисе врача. Зачем? Медикаменты дороги, а после такого играть, как прежде, Анна все равно бы не смогла…
Обо всем этом Косте Евсееву рассказал Валера, сын тети Вари, который исполнял в пьесе роль брата «казачки» Анны и наблюдал за происходящим из-за кулис…
И понял тогда Костя, что мстить одичавшим чеченцам глупо. Они никто – пушечное мясо, быдло, низведенное до пещерного состояния для того, чтобы им было легче помыкать.
А потом, немного спустя, на кровавый спектакль Лечи Хайхароева вместе с Самвелом приехал депутат Мальков. И прозрел тогда Костя окончательно.
И начал составлять новый список. И начал его с Самвела Матевосяна и депутата Малькова…
В кабинет ресторана теннисного клуба вошел Волочков. Смирницкий и Бродский одновременно повернули головы и спросили:
– Привез?
– Привез! – мрачно кивнул Василий Степанович. Сунув руку во внутренний карман дорогого пиджака, Волочков швырнул на стол несколько согнутых вчетверо листов. – Если бы вы знали, чего мне это стоило… С Клавой, когда она это вынесла из Генпрокуратуры, приключилась настоящая истерика. До сих пор плачет в машине. Так что я поехал, отвезу ее домой…
– Подожди, тебя еще никто не отпускал! – бросил Бродский, поспешно разворачивая листы и быстро их просматривая.
Ксерокопии были несколько искаженными – делали их явно из подшитого дела. Все листы были от руки пронумерованы, на первом стояла печать.
Убедившись, что документ подлинный, Бродский сразу успокоился. В его взгляде, обращенном на Волочкова, даже промелькнуло сочувствие:
– Извините, Василий Степанович, но иначе было нельзя. Сами понимаете… Я вам очень благодарен, обоим. Поэтому выбирайте – или по триста косарей «бакинских» на любой указанный вами счет, или акции на ту же сумму! До завтра подумайте, потом свяжитесь с моим помощником, я дам ему соответствующие распоряжения. Это первое. Второе: я очень сочувствую вашей дочери, Василий Степанович, но без ее помощи нам никак не обойтись. Поэтому успокойте ее, пожалуйста, и настройте на дальнейшую работу… Связь, как и прежде, через Андрея Петровича. А теперь извините, господа, мне нужно с этим ознакомиться…
Прозрел в лагере Костя окончательно. И как-то ночью поделился своими мыслями с соседом по нарам:
– Пойми, Серега! Дело не в исламе! Ислам – это ярмо для диких чеченов! Для быдла, которое нужно держать в покорности… Мне мой командир рассказывал: еще в 1925 году в Чечне проводили первую контртеррористическую операцию. Уборевич командовал. Так тогда за две с половиной недели почти без единого выстрела чеченов разоружили. В Ведено только немного постреляли… И все. В остальных населенных пунктах чечены подняли лапки и без слов выдали оружие. А все почему? Да потому, Серега, что в Москве тогда сидел Сталин, а нэпманы, олигархи по-нынешнему, на киче сидели и Беломорско-Балтийский канал строили. Так что Уборевичу никто не указывал, как ему проводить операцию и что делать… Это я к тому, Серега, что дело не в чеченах. Дело в крысах, которые засели в Москве и из-за кулис рулят всем, что тут происходит. Это для нас война в Чечне – война за целостность России. А для них это крутой бизнес, Серега, – бабки, дачи, недвижимость за бугром и сейфы в Швейцарии. Поэтому, сколько чеченов ни убивай, ничего не изменится. Изменить что-то можно, только если добраться до тех, кто держит мазу за чеченов в Москве. И продает наших братишек оптом и в розницу… Поэтому я и решил, Серега, что, как только выберусь отсюда, сразу махну в Москву. И уже там кое-кому предъявлю счет – за командира моего погибшего, за Васю замученного и за Анну… Главное – выбраться, но мой талисман мне поможет…
Так шептал Костя Евсеев своему соседу по нарам накануне того дня, когда кровавый карлик Хункар-паша велел своим гоблинам забить насмерть Валеру… И порезать на куски тетю Варю.
Не знал Костя тогда, что не выдержит он, вмешается и в порыве праведного гнева убьет Хункар-пашу. И погибнет сам… Наверное, жалел в последний свой час Костя, что не добрался он до главных виновников чеченской трагедии, но было уже поздно…
Но зря жалел Костя. Его ночные откровения крепко засели в голове его соседа по нарам. И, глядя на героическую смерть Кости, понял Серега, что просто обязан довести его дело до конца. И обязательно добраться до крыс, засевших в Москве…
И вызвался Серега убрать с плаца обезглавленное тело своего товарища. И нащупал в липкой грязи амулет. И сжал его до боли, незаметно сунув в карман. И прошептал:
– Клянусь, братишка, я доберусь до них. Чего бы это мне это ни стоило. Так что спи спокойно. И жди. Я обязательно вернусь к тебе и расскажу, как умирали эти крысы…
А потом, под внезапно хлынувшим дождем, Серега закапывал тело Кости в каменистую чеченскую землю. И оплакивал своего товарища вместе с ним…
Лил холодный осенний дождь, хлестал по баракам охраны, по «колючке», по крышам «волчьих ям», в которых содержали провинившихся узников. Но Серега не обращал на него внимания.
Он думал о другом. О том, что теперь он просто обязан выжить. И рассчитаться по долгам… Он понимал, что это будет непросто, очень непросто. Но теперь с ним был талисман Кости, а значит, все должно было получиться…
Смирницкий с Волочковым вышли, Бродский быстро придвинул к себе листы и углубился в чтение. Уже начало письма, в котором киллер называл Логинова «братишкой», заставило Мишу нахмуриться. И с каждым листом он мрачнел все больше и больше…
Дочитав письмо до конца, Миша пробормотал:
– Гребаные ишаки, блядей, что ли, вам в Москве мало было… Мудозвоны, доигрались в художественную самодеятельность…
Некоторое время Бродский смотрел прямо перед собой, потом вытащил мобильник.
– Клим, зайди…
Уже через минуту дверь открылась, и в кабинет вошел крепкий мужик лет сорока пяти. Одет он был в очень дорогой костюм, на заколке галстука сверкал настоящий бриллиант. Но все это казалось наносным, маскарадным. Чувствовалось, что это именно мужик – воевавший или гонявшийся за бандюками, но крутой донельзя. Не в распальцовке, а в настоящем деле. И на испуг такого не возьмешь, и хрен чем удивишь. А попадешься ему под руку, так мало не покажется…
– Садись, – кивнул Миша, – разговор будет серьезный…
Клим расстегнул пуговицу на пиджаке, опустился на стул и сомкнул перед собой сильные руки. Тут и там на них виднелись шрамы.
– Слушаю, Михаил Романович…
Бродский глубоко вздохнул, словно собирался прыгать с парашютом. Вообще-то на него это было не похоже, но сейчас Миша волновался. Как когда-то давно перед вступительными экзаменами в университет…
– Ты, помнится, говорил, что засиделся без настоящего дела? – наконец произнес Миша.
– Говорил, Михаил Романович. В этом клубе зачахнешь на хрен! Верите, уже на этих массажисток не поднимается! Слов нет, телки классные, чистые, но приелось уже это все – вот где стоит! – провел ладонью по горлу Клим. – Хочется чего-то другого – негритянку под пальмой раком поставить, проститутку в подъезде на радиаторе трахнуть…
– Казачку донскую во все щели в конюшне отыметь, да? – вдруг продолжил Миша.
– А что, можно было бы и казачку, – с улыбкой кивнул Клим. – Да где ж их сейчас возьмешь? Перевелись…
– Есть места, – внезапно нахмурился Миша. – Вернее, были… Эх, кобели, мать вашу! Только хреном и думаете…
– Что-то не так, Михаил Романович? – стер с лица улыбку Клим.
– Да все не так! – в сердцах произнес Миша. – Короче, Клим, есть у меня для тебя дело. Как раз по тебе. Справишься, будут тебе и негритянки под пальмами, и таиландки с гирляндами, и много чего еще… А нет, как бы не пришлось нам на одной делянке под Магаданом киркой махать. Понял?
– Понял, – сжал пудовые кулаки Клим. – Разберемся, Михаил Романович, не сомневайтесь.
– Надеюсь, – вздохнул Миша. Потом немного подумал и посмотрел прямо в глаза собеседнику: – Только давай сразу договоримся – пока ты будешь заниматься этим делом, никаких баб. Завяжи свой конец на узел и думать о них забудь…
– Так это же я так, Михаил Романович, для поддержки разговора…
– Эти двое уродов тоже так, для поддержки… а мне теперь расхлебываться! – зло сказал Бродский.
