– У них были «калашниковы», – поправил Чак.
– И наши отважные спасатели обкакались со страху!
– Прослушай, ты, храбрец!! – зло выкрикнул Чак. В глазах его полыхала такая ненависть ко мне, что мне на какое-то мгновение стало не по себе. – Эти бандиты, да будет тебе известно, нагрянули на Приют не столько из-за тех двух, сколько из-за тебя. Они тебя искали! Они, избивая наших ребят, все время повторяли, что долги надо возвращать вовремя. Значит, ты им задолжал, а сам пустился в бега? А я-то думал…
Он сплюнул на пол и замолчал.
– Ладно, не заводись, – примирительно сказал я, понимая, что надо разрядить обстановку, иначе Чак ограничится только грубостью в мой адрес. – Никому я не задолжал, это ошибка. Бандитам задолжали те два парня. Одного из них – Тенгиза – они сожгли заживо в моем вагончике… Ты мне скажи, они Богомазова и Эда не тронули?
– Не знаю никаких Эдов, – ответил Чак, все еще хмуро поглядывая на меня из-под черных бровей. – Четверо наших ребят, как сошла «Малышка», сразу поднялись на Приют и работали там до темноты. Глеб рассказывал, что ты с каким-то дурным лицом первым выполз из окна и побежал на базу – тебя остановить никто не мог. Ну а потом на Приюте начало твориться черт знает что. Ребята попытались проникнуть внутрь и выяснить, кто пострадал от лавины, а кто нет, но их не пустил ниже третьего этажа тот самый парень, который назвал себя Тенгизом.
– Что значит – не пустил? Преградил грудью дорогу?
– Если бы грудью! Пистолетом! Он представился сотрудником органов безопасности и сказал, что в интересах следствия не может впустить спасателей в помещение Приюта. Но ребята заметили в конце коридора два трупа, лежащих на полу рядом – альпинистов Немовли из команды «Базардюзи» и Князева из Самары, – они оба отмечались у нас пару недель назад. В общем, это показалось подозрительным, и ребята попытались выяснить, что произошло.
– И выясняли до тех пор, пока на снегоходах не прикатили бритоголовые?
– Да. Бандиты загнали всех внутрь Приюта. Тенгиз со своим дружком стал отстреливаться. Одного бритоголового они прикончили, но на том их сопротивление закончилось.
– Обоих повязали?
– Да, причем Тенгиза ранили в живот. Глеб говорил, что рана была ужасная, пуховик, как мочалка, насквозь пропитался кровью.
– А что наши ребята в это время делали?
– Да ничего! Рядом с трупами на полу лицом вниз лежали.
– Глеб заметил еще кого-нибудь на Приюте?
– Там был альпинист из Самары Богомазов и пожилой курортник из военной турбазы.
– И все?
– Про два трупа альпинистов я тебе уже говорил. Бандиты ими не интересовались. Вывели наружу Тенгиза и Бэла, вынесли своего, а нашим ребятам, Богомазову и курортнику, под угрозой смерти приказали сидеть на Приюте двое суток и никому ничего не рассказывать.
– Бандиты обыскивали Приют?
– Конечно! Перевернули все вверх дном. Искали, как Глеб понял, деньги.
– И что нашли?
– Да ничего! А что они, по-твоему, должны были найти?
Я пожал плечами, уходя от ответа. Чак внимательно посмотрел на меня.
– Мне кажется, ты знаешь намного больше, – предположил он.
– Может быть. Но я не знаю главного… Ну, ладно! – Я отставил кружку с чифирем, встал со стола и протянул Касимову руку.
– Подожди, – опустив глаза, произнес Чак, не подав мне руки, вынул из тумбочки тетрадный лист и положил на стол передо мной.
– Что это?
– Заявление об уходе из отряда.
Я вздохнул и, не прикоснувшись к листку, пошел к двери.
– Мне бы кому заявление написать?
Пенек засыпало по самый обрез, и теперь он напоминал коричневую мишень для стрельбы из пистолета, брошенную на снег. Я провел рукой по наледи, несильно стукнул по ней кулаком и стал аккуратно очищать от ледовых пластин сугроб, словно яйцо от скорлупы. Вонзил ладонь глубоко в снег, сразу же нащупал полиэтиленовый сверток, вытащил его, отряхнул от кусочков льда и положил на колени.
Сугроб в лесу – лучший сейф. Так и лежали бы здесь двадцать тысяч баксов до самого лета, пока ручьи от тающих ледников не смыли бы купюры в Баксан и серо-зеленые бумажки, словно сорванные ураганом листья деревьев, не поплыли бы в стремительном водовороте.
Я кинул под ноги полиэтиленовую обертку и бережно спрятал доллары в нагрудный карман. Вспомнил, как я крепко втаптывал их ногой в снег, как Бэл использовал стодолларовые купюры для разжигания примуса. Изгалялись, как могли, думая, что это поддельные баксы, хотя удивлялись тому, что купюры уж слишком смахивают на настоящие, но все равно полностью доверялись тем, кто руководил операцией. Но нашлись два клерка, двоечника, которые все запороли, спутали, подставили Бэла и Тенгиза под удар.
Я обошел вокруг корпуса, заглядывая в темные окна, в которых скользили лучи и дергались пучки света, словно разноцветные, сверкающие чешуей рыбки в аквариуме, повесил на ветку сосны, как елочную игрушку, жетон камеры хранения и вошел в вестибюль, заполненный спортивным и смуглолицым людом. Несмотря на то что вокруг было несметное количество незнакомых мне лиц, я как-то сразу заметил бронзовое и носатое, как у старого индейского вождя, лицо Эда. Мне показалось, что ответственный работник сильно постарел за те сутки, пока не виделись: под его глазами набрякли тяжелые мешки, взгляд потух, и в бесцветных глазах уже невозможно было разглядеть прежней самоуверенности и высокомерия.
Я протиснулся к Эду и сел рядом с ним на обитом искусственной кожей диване. Эд повернул лицо в мою сторону и равнодушно произнес:
– А-а, господин спасатель!
В дрожащих пальцах Эда тлел окурок. Дым тонкой струйкой скользил вверх, обволакивал его глаза, и ответственный работник морщился, глаза его слезились, как у глубокого старика.
– Почему вы один? – спросил я. – А где Маша?
Эд ответил не сразу. Окурок выпал из его пальцев, и он наступил на него ногой.
– Почему один? – переспросил он. – Я сам не знаю, почему. Наверное, потому, что я жестоко ошибся в ней… Она поломала мне всю жизнь, Стас.
Эд подумал минуту, прикидывая в уме, стоит ли слишком доверять мне.
– Меня предала и бросила Маша, – начал он, загибая палец на руке. – От меня собирается уходить жена – два. И, в довершение всего, меня обокрали.
– Вас обокрали?! – воскликнул я.
– Да! Пока я сидел под лавиной и спасался от сумасшедшего Немовли, из моего номера на турбазе все вынесли подчистую! Японскую видеокамеру, полторы тысячи долларов, фотоаппарат «Кодак», дубленку, костюм. Даже электробритвой «Браун» не побрезговали.
– А вы обращались в милицию?
– Обращался. А толку-то? Они разводят руками, что-то путано говорят, а смысл в том, что сам дурак, не надо было оставлять номер без присмотра, а ценные вещи следовало сдать в камеру хранения.
Я поднялся в зал и долго стоял у стены, всматриваясь в грубо порубленный замес света и мрака.
Едва я подумал, что вряд ли смогу разыскать здесь Машу, как она прыгнула на меня из темноты и повисла на шее – горячая, сильная, пахнущая дорогими духами и шампанским.
– Миленький!! – закричала она, перекрикивая музыку. – Как хорошо, что ты пришел!! Я так скучала, так скучала!!
Я взял Машу за руку и вывел из зала. Этажом выше, в баре, было намного тише и можно было разговаривать, не напрягая голосовые связки.
– Будешь меня ругать, да?
Она играла хорошо. Передо мной сидела хорошо замаскированная дрянь, и в ангельском милом личике невозможно было разглядеть жестокую и хитрую тварь. Если бы я случайно попал сюда и случайно встретил бы Машу, то скорее всего не вышел бы отсюда живым. В каком-нибудь укромном уголке меня красиво и профессионально избили бы амбалы, а девушка смотрела бы на экзекуцию теми же робкими и непорочными глазками.
– Я проснулась, а тебя нет! – слезливым голоском пожаловалась Маша. – Противный! Напоил и бросил! Почему ты меня бросил?.. Хочу апельсинового сока! Ты угостишь меня соком?
– Я принес деньги, – сказал я и почувствовал, как пересохло горло.
– Что?! – воскликнула Маша, широко раскрыв глаза. – Правда?! – И скороговоркой: – Я же говорила, что ты хороший, что ты Кибальчиш, а мне не верили!!
Она пробежала взглядом по моей куртке, заглянула под стол.
– Но где же они? Давай быстрее показывай, не то я умру от нетерпения!
Пачка долларов, которую я положил перед ней на стол, не произвела на Машу сильного впечатления.
– Так мало, – пискнула она и шмыгнула носиком.
– Остальное я передам в аэропорту Минвод, когда мы с Борисом пройдем на посадку на самолет.
– А не обманешь? – спросила она, словно маленькая девочка дядю, пообещавшего дать конфетку в темном подъезде.
– Не обману.
– Ну, смотри, – погрозила она мне пальчиком. – Не то мои друзья тебе глазки ножичком выковырнут и заставят их слопать… Не хочешь?
– Нет.
– Тогда пошли! Забирай денежку!
Мы встали и пошли к выходу.
Миновав вестибюль и походя помахав рукой Эду, Маша стала спускаться в подвал, где находились лыжный склад и мастерские. У глухой стальной двери она остановилась, стукнула пару раз кулачком и от нетерпения добавила каблуком. Дверь открыл кто-то из местных – незнакомый черноглазый парень молча пропустил внутрь Машу, меня и следовавшего за нами амбала-трамвая.
