— Здравия желаю, товарищ капитан! — сказал Шрамко.
— Ты не видишь, в каком я звании, Дима?
— Я помню вас капитаном. Ротным.
— Тогда мне тебя называть «товарищ курсант»?
— Было бы неплохо вернуться в ту жизнь.
— Это невозможно.
Шрамко протянул Черненко руку, тот пожал ее.
— Не думал, Василий Петрович, что встречу вас здесь.
— Я тоже представлял нашу встречу несколько иной. Ну, что мы стоим в подвале? Поднимемся наверх?
— Поговорить можно и здесь. «Светиться» долго наверху, пока члены мониторинговой миссии в нашем районе, не стоит.
— Хорошо.
Черненко присел на табурет. То же самое сделали Середин и Шрамко.
— Роман мне сказал, что ты никогда не будешь воевать против своих, это так? — посмотрел на Дмитрия комбат.
— Так точно. Боевики из добровольческой роты к своим не относятся.
— А нацгвардия? Что молчишь? Многие карательные подразделения сейчас официально состоят в структурах МВД, в нацгвардии.
— Я — армейский офицер.
— Взводом самоходных артиллерийских установок «Акация», что до прошедшей ночи дислоцировался недалеко от поста, руководит тоже армейский офицер. Однако это совершенно не мешает артиллеристам обстреливать мирные селения, бить по частным секторам городов, в частности Горцевска.
— Насколько мне известно, САУ вели огонь по позициям сепаратистов.
— Ну да, конечно, по кому же еще?
— Вы обещали сохранить мне свободу выбора.
— Я помню свое обещание и выполню его. Как только французы из СММ покинут район, мы, я имею в виду и Середина, и тебя, поедем в Горцевск. Там тебе предстоит какое-то время пожить в обществе Середина. Время, необходимое для подготовки твоего перехода на территорию, подконтрольную ВСУ. Надеюсь, против этого ты ничего не имеешь?
— Не имею.
— Уверен, что не попадешь в лапы СБУ?
— Это уже мое дело.
— Договорились.
Середин взглянул на Черненко, затем на Шрамко:
— Что? И это весь разговор?
— А о чем, Рома, мне с ним говорить? Нет, конечно, я благодарен, что он спас тебе жизнь, но, насколько известно, когда-то и ты спас его. За бой в Гале Дмитрий Шрамко достоин награды, но капитан ВСУ Шрамко вряд ли примет ее. Так что переправим его в Киев. Дальше пусть решает свою судьбу сам. — Черненко поднялся. Середин и Шрамко тоже встали, и комбат обратился к Середину со словами:
— Определись, Рома, как будем забирать отсюда бывшего курсанта Шрамко.
— А что определять, отъедем от блокпоста, встанем в селе, посигналим, он и выйдет к нам.
— А его не увидят с вражеского блокпоста?
— Нет. Грунтовая дорога в селе спускается вниз и выходит из зоны контроля блокпоста.
— Хорошо.
Черненко и Середин вернулись на пост.
Иванов доложил, что полковник Бойер только что выехал в направлении Лакино, а до этого побывал в роще, где стоит потрепанная, благодаря усилиям Романа и Шрамко, добровольческая карательная рота «Буг», возможно, и к западному броду выезжал.
— Почему ты так думаешь?
— Одна «Тойота» уходила в обход рощи как раз со стороны реки. Вернулась минут через двадцать. После этого колонна миссии ОБСЕ пошла к Лакино.
— Командир батальона механизированной бригады остался на месте?
— Не знаю. Его ни я, ни наблюдатели не видели. А вот лейтенанта Щербину на посту заменили и вывезли в Гурную. Не исключено, что его забрал с собой французский полковник.
— Для чего?
— Может, «раскололи» его?
— Вряд ли. Щербина, конечно, трус, но не идиот, чтобы не понимать, что с ним сделает СБУ, если он сдаст Кучеренко. Да и не факт, что Щербину увез француз. Наверное, просто заменили на более опытного и авторитетного среди солдат офицера.
— Получается, мы можем ехать в Горцевск?
— Так точно, товарищ подполковник.
— Иванов, — распорядился комбат, — принимай командование и оповести моих бойцов, что через десять, нет, через пять минут выезжаем в поселок.
— Есть, товарищ подполковник!
— Без Середина не заскучаешь?
— Хохлы не дадут. Хотя предпочел бы, чтобы Рома остался здесь.
— Ступай.
Ровно через пять минут «УАЗ» командира батальона в сопровождении бронетранспортера, на броне которого разместилось отделение стрелков, покинул третий блокпост, теперь уже старшего лейтенанта Иванова.
В Орехово подобрали Шрамко и в 10.40 прибыли в Горцевск. Черненко отпустил Середина и Шрамко. Офицеры пошли в общежитие медицинского училища, где Роман занимал небольшую, но со всеми удобствами комнату. Она была рассчитана на проживание двух человек, он же жил, точнее, проводил в ней свободное время один, но вторая кровать имелась еще со времени, когда общагу заселяли молоденькие девушки. Сейчас их, естественно, не было, как и медицинского училища.
Роман предложил Шрамко перекусить и завалиться спать после бессонной и насыщенной ночи, но Дмитрий отказался:
— Нет! Я хочу пройти по поселку.
— Что ж, желание гостя — закон. Пойдем, покажу тебе Горцевск, только не уверен, что ты будешь в восторге от увиденного.
— Давай, Рома, без твоих предположений.
— Конечно, капитан. Извините, если что не так.
— И прекрати ломаться.
— Ладно, ты узнавал, успела жена свалить из Обухова?
— Узнавал, успела.
— Она точно у надежных людей?
— Тебе-то какое дело?
— Да никакого. И на хрена я вообще тебя к себе привел? Черненко мог устроить и при штабе, тем более ненадолго, — вспылил Середин. — Идем, господин пан капитан.
Шрамко неожиданно и как-то виновато улыбнулся, положив руку на плечо друга:
— Прости, Ром, состояние какое-то нервное, внутри все трясется. Отчего, не пойму.
— Может, выпьешь?
— Нет, сейчас не буду.
— Дело твое.
Они вышли из здания, разбитым сквером прошли до улицы. Здесь в основном были двух- и трехэтажные дома. Именно были, так как большая их половина зияла обнаженными проемами окон, снесенных крыш, чернела огромными дырами.
— Что это? — увидев эту картину, буквально онемел Шрамко.
— Улица Дзержинского, Диман.
— Но это не улица, это какое-то кладбище домов!
— Да. И в кладбище улицу превратили снаряды ваших САУ.
— Этого не может быть!
— Может, Диман, может, скажу больше, по данному району работал как раз взвод, что стоял за высотой 167,4 у Гурной.
— При мне обстрелов не было.
— Тоже верно, они были раньше.
— А где люди из этих домов?
— Кто в подвалах ютится, кто уехал к родственникам, большая часть в Россию, некоторые в Украину. Мужики, что отправили семьи в Россию, практически все вернулись и записались в ополчение. Наверное, как раз их ваша пропаганда представляет как мелкие группы российских военных частей, постоянно пополняющих ряды «сепаратистов». А они местные, люди разных профессий.
— Как же они живут?
— Выживают, Дима, разве это можно назвать жизнью? В основном за счет гуманитарной помощи все той же России, которая, по заявлениям киевской хунты, коварно вторглась на территорию Донбасса. Но ты сам прекрасно понимаешь, что если бы на Донбасс вошла хотя бы одна полноценная российская воздушно-десантная дивизия, то от ВСУ остались бы ошметки.
За разговором друзья вошли в частный сектор, который начинался сразу за бывшей больницей. Начинался и там же практически заканчивался.
— Это больница? — спросил Шрамко.
— Это остов бывшей больницы. Между прочим, ее накрыли «Грады», когда в отделениях, в палатах было около двухсот больных, раненых, не считая врачей и медсестер. Выжить удалось единицам.
Середин заметил, как заиграли желваки на скулах Шрамко, но промолчал. Друзья прошли немного дальше и у разбитого до фундамента дома, среди опаленных огнем яблонь увидели на покосившейся скамейке старушку.
— Здравствуйте, — подошел к ней Шрамко.
— Здравствуйте, — ответила старушка, взглянув на него, и от этого взгляда, холодного, безразличного, взгляда смертельно раненного зверя, Шрамко стало не по себе.
— Это почетный гражданин Луганской области, заслуженный учитель СССР Крупова Валентина Григорьевна. Ее весь поселок знает, — представил старушку Середин.
— Что хотели, хлопцы? — спросила она. — Если воды, то и воды дать не могу, колодец завалило, все завалило, ничего и никого не осталось. И за что Господь дал мне столько лет жизни?
— Что здесь произошло, Валентина Григорьевна? — дрожащим голосом заговорил Шрамко.
Она же взглянула на Середина:
— Это кто, раз задает такие вопросы?
— Это журналист из России, — пришлось солгать Роману.
— А?! Ну, тогда другое дело. Хочешь, внучок, знать, что здесь произошло? Здесь произошло то, чего не было даже в Отечественную войну. Мне в сорок первом году, когда пришли фашисты, было шестнадцать лет, я все хорошо помню. Но даже они не творили того, что творят нынешние бандеровцы, будь проклят весь их род, все их поганое, подлое племя, вся их сволочная власть! В этом доме, — указала она клюкой за спину, — жила семья. Внучки моей семья. Муж хороший, работящий, детки малые. Жили мирно, счастливо, в любви, вот меня взяли к себе. Мне-то одной трудно стало, годы все же немалые. Как началась война и обстрелы, хотели уехать, не смогли. Я виновата, приболела. Просила и Катюшку, внучку, и мужа ее, Андрейку, бросьте меня здесь, все равно помирать скоро, а сами езжайте в Краснодар к брату Катюши, он звал. Но нет, не поехали. А в ночь… — обстрел. И стреляли фашисты проклятые не по южной части поселка, где ополченцы стоят, а прямо по нашему району. Я-то в баньке прилегла, там прохладней, никогда в бане не ночевала, а тогда почему-то очень захотелось. Может, оттого, что дни стали жаркие. Проснулась от грохота, пыли, гари. Земля тряслась, как при землетрясении. В свое время гостила в Ашхабаде, там также трясло, но не настолько сильно. А когда грохот закончился, вышла из бани, а дома-то и нет. А у крыльца… — Старушка застонала, но нашла силы продолжить: — У крыльца лежит Андрейка с оторванной ногой, в руках трехлетний Юрик, правнучек, у него головку сплющило, рядом Катюша. Она лежала в крови, и спина вся разворочена, даже кости видно, немного в стороне пятилетняя Лиза — сразу и не узнала, комок мяса. Видать, хотели выбежать из дома, да не успели. Потом солдаты, что приходили, искали подорвавшиеся снаряды, сказали, что в дом попало два снаряда. Похоронила я родненьких своих, а теперь вот сижу здесь, в подвал не ухожу. Смерти жду. Чтобы и меня фашисты снарядом или пулей кончили. И такая беда по всей нашей улице. Из семидесяти пяти человек, что на ней жили, выжило всего семеро. Вот что, внучек, здесь происходило. Будь проклята эта киевская власть, будь прокляты офицеры, которые отдают приказы стрелять по мирным жителям! Будь оно все проклято!
