– Хочешь, я отвезу тебя домой? – предложил я.
– Я приехала на машине.
– Не надо тебе сейчас садиться за руль.
Я вывел ее из ресторана. Мишель Ветров, прощаясь с нами, склонился в почтительном полупоклоне.
– До встречи! – сказал я ему.
Он благодарно улыбнулся мне в ответ. Если бы он знал, о какой встрече я ему говорю!
Я довез Анну до ее дома. Всю дорогу мы молчали. Анна покусывала губы и заметно нервничала. Уже распахнув дверцу и приготовившись выйти из машины, она вдруг сказала мне:
– Женя, я знаю, что так бывает. Что телевизионщики и газетчики сотрудничают со спецслужбами, что это обычное дело. Я, правда, никак не ожидала, что ты…
– Я ни с кем не сотрудничаю, поверь.
– Но ведь ты говорил мне о том, что мой муж под колпаком, и это потом подтверждалось, – напомнила она мне. – Поэтому не нужно ничего мне объяснять. Я хочу только сказать тебе – случись что, и они тебе не помогут.
– Кто?
– Тот, кто за тобой стоит. Просто не смогут. Или не захотят. Ты же знаешь, что случилось с Парамоновым?
Анна вышла из машины и хлопнула дверцей. Она хотела меня предупредить? О чем? Что успело произойти за столь короткое время?
И тут я вспомнил. Ресторан. Бледная Анна. «Извини», – говорит она мне и уходит в туалетную комнату.
Я вывалился из машины и бросился за нею следом. Нагнал уже у самого подъезда. Схватил за плечи, развернул.
– Кому ты звонила?!
– Когда? – неискренне изобразила она удивление.
– Там, в ресторане! Когда ты уходила якобы марафет навести!
Она вздохнула, обнаружив, что просто так отмахнуться от меня у нее не получится.
– Я повторю то, что уже тебе говорила: не лезь в это дело.
– Кому ты звонила?!
– Куратору. И он был крайне тобой недоволен.
– Идиотка! – вырвалось у меня. – Зачем ты это сделала?
– Женя, я их очень боюсь, – тихо ответила Анна. – Так же сильно боюсь, как боялась когда-то в детстве, когда мне рассказывали на ночь сказку про Деда Бабая. В комнате темно, я зарываюсь под одеяло с головой и жду, когда из-под моей кровати вылезет Дед Бабай. Я не знаю, как он выглядит, но знаю, что он непременно появится и съест меня. Вот сейчас у меня точно такое же чувство.
* * *
Так получалось, что я был обречен преподносить сюрпризы. На этот раз человеком, которому я принес ошеломляющую новость, стал Мартынов.
– Вы помните бомжа, которого случайно застрелили вместо моего администратора? – спросил я.
– Помню, – кивнул Мартынов, который еще не подозревал о приготовленном для него сюрпризе.
– Этот бомж шел к моему администратору, чтобы поделиться компроматом, но не дошел, а был убит, потому что убить хотели именно его, а не Илью Демина.
– Чушь! – сказал Мартынов и отмахнулся от меня так, словно я был каким-нибудь наваждением.
Но я не только не исчез, а даже проявил настойчивость. Я рассказал ему про Диму Парамонова, про финансовую пирамиду и про то, как нашего Илью Демина ошибочно приняли за проныру-репортера, охотящегося за жареными фактами.
– Но, значит, все-таки Демин их тревожил? – сказал Мартынов. – По логике вещей именно его должны были убрать?
– А убрали Парамонова, – гнул я свое. – С Деминым, наверное, быстро разобрались и выяснили, что никакой он не охотник за сенсациями, а всего лишь администратор съемочной группы, которая не имеет ни малейшего отношения к телевизионным расследованиям. Зато обнаружилась активность Дмитрия Парамонова, который во что бы то ни стало хотел затеять скандал с последующим разбирательством. Вот его и убрали – как источник шума и излишнего беспокойства. Сталинскими методами действуют ребята. Нет человека – нет проблемы.
Еще я рассказал Мартынову о кураторе Анны Косиновой, о чиновнике министерского уровня по фамилии Дзюба.
– Дзюба? – удивился Мартынов.
Кажется, сам того не ожидая, я преподнес ему второй сюрприз.
– Я же его знаю! – сказал Мартынов. – Серьезный дядька! Неужели он в такие игры играет?
Он покачал головой. Не ожидал. А я постепенно подводил его к мысли, которой уже успел заразиться сам.
– Мы думали, что это на Демина идет охота, – сказал я. – Что ревнивый муж специально нанял киллера, чтобы поквитаться с Ильей.
Я выразительно посмотрел на Мартынова.
– Ты к чему это клонишь? – спросил он.
– К тому, что ошибочка вышла, – сказал я. – Косинов не нанимал киллера. Он вообще тут ни при чем.
Это было мое собственное открытие. Плод работы пытливого ума. Предмет моей гордости. Чтобы Мартынову стало совсем уж понятно, о чем идет речь, я сказал:
– В общем, отпускать надо Косинова. Хватит ему на нарах париться.
И что Мартынов мне на это ответил?
– Ну что ты, Женя, – сказал он мне с такой мягкостью, будто я дитя неразумное. – После того, как ты мне про все эти страсти рассказал, настоящая работа только и начинается. Теперь мы с Косиновым можем не обсуждать разную чепуху вроде того героина, который то ли был, то ли его не было. Теперь мы с ним уже предметно поговорим, теперь у нас есть настоящая тема для обсуждения.
* * *
Проделывая каждодневно путь от дома до места работы, Миша Ветров непременно проходил через Патриаршие пруды. Немного не по пути, конечно, но он специально делал маленький крюк, чтобы пройтись вдоль пруда и посидеть на лавочке, если свободная найдется.
В этот день свободная лавочка была. Миша подошел к ней, постоял в задумчивости и сел. В воде отражались деревья. На противоположной стороне пруда красивая дама выгуливала собачку. А дальше, за дамой, совершенно не фиксируемый Мишиным взглядом, стоял припаркованный фургон. Оттуда мы снимали Мишу.
Миша любил это место, потому что здесь он из Миши Ветрова превращался в Мишеля Ветруа, молодого французского буржуа, присевшего отдохнуть где-нибудь в саду Тюильри. Достаточно было лишь закрыть глаза, чуточку расслабиться и вдохнуть полной грудью раскаленный воздух летнего города, в котором столько всего намешано, что по одним только запахам ни за что не определить, находишься ты в Москве, в Париже или вообще в Нью-Йорке каком-нибудь.
Два мужичка бомжеватого вида подошли и сели на противоположном конце занятой Ветровым скамейки. Он покосился на них, но только и всего. И в Париже есть бомжи, их там называют клошарами – Миша видел. Он прикрыл глаза, не оставляя мысли насладиться пятью минутами отдыха в Тюильри, и сквозь стремительно подступающую дремоту услышал, как один из мужичков сказал, явно блаженствуя:
– Хорошо!
То есть он совсем не это слово произнес, конечно, а равноценный по его разумению заменитель из скудного словаря бомжей, уголовников, малообразованных граждан и подростков, активно преодолевающих фазу полового созревания.
И второй мужичок тотчас же подтвердил:
– Хорошо!
Тем же самым словом, которое прежде прозвучало. Ну вроде как эхо вернулось.
– Приступим, что ли? – предложил первый.
– А что ж, – ответил второй, – давно пора.
Это я вам в переводе излагаю, потому что на самом деле мужички изъяснялись только матом да междометиями, что, впрочем, не мешало им превосходно понимать друг друга.
Ощутивший дискомфорт от подобного соседства, Мишель Ветруа, вполне возможно, хотел бы встать и уйти, но уйти ему не дали.
– Третьим будешь? – спросили у него.
Впервые это был не мат, а более или менее связная русская речь, непонятная, может быть, заезжему иностранцу (вы только представьте себе, что этот вопрос задан какому-нибудь немцу или французу, который едва-едва знает русский язык и потому каждое слово воспринимает только буквально, а любое идиоматическое выражение ставит его в тупик), но вполне понятная Мише Ветрову, взращенному в этой языковой среде.
– Нет, спасибо, – вежливо отказался он, оставаясь тем не менее на месте, потому что уйти теперь означало проявить малодушие и потерять лицо.
Краем глаза он заметил в руках своего собеседника бутылку зелья, один лишь запах которого мог вызвать тошноту у сомелье, обучавшегося искусству виночерпиев в самой Франции.
– Как знаешь, – равнодушно пожал плечами мужичок.
Тотчас же на свет были извлечены два явно побывавших в употреблении пластиковых стакана, в которые мужичок и налил зловонную жидкость неестественно рубинового цвета. Миша даже усомнился, действительно ли это вино.
– Ну что, вздрогнем? – предложил мужичок своему собутыльнику.
Они выпили жидкость с жадным причмокиванием, после чего долго пребывали в неподвижности и даже будто в меланхолической задумчивости – так настоящие ценители вина переживают послевкусие, тот ускользающий аромат, который есть только чарующая память об изумительном букете вина, тихая грусть воспоминания.
– Хорошо! – сказал один.
– Хорошо! – эхом отозвался другой.
В нашей программе все это придется заменять писком.
Миша Ветров тосковал и явно подумывал о том, не покинуть ли ему место событий.
– Хорошо Григорьич намешал, – сказал мужичок. – Чувствуешь «Тройняшечку»?
