Махнув рукой, Мишка согласился — лишь бы быстрее из этого дерьма и дурдома. Немного задело лишь то, что с ним все же так легко расстаются. Что ни один начальник не захотел с ним побеседовать, узнать истинные причины увольнения. Может, даже попытаться уговорить остаться на службе. Нет, нигде никто ни слова, ни полслова, чтобы не мараться о «политического». На всякий случай. Неизвестно ведь, кто победит завтра.
Ко всему прочему передавалась по штабу новость: министру присвоено звание генерала армии. Известие для любого думающего было неожиданным и несло в себе вопрос: за что? Ведь всем видно, что милиция деморализована и не сегодня-завтра вся перейдет на сторону Верховного Совета. Значит, не за заслуги, значит, это — аванс, который опять же не сегодня-завтра Ерину нужно будет отрабатывать перед Президентом. Впереди — выходные дни, на понедельник назначено заседание президентов республик, которые, судя по всему, Ельцина не поддержат. Тогда — всеобщая политическая стачка и крах всех, кто поддержал Президента в этой авантюре. Нет, не зря авансом даются такие высокие воинские звания. В субботу или воскресенье сотворится главное…
Зато приятной неожиданностью стал звонок от Щеглова. Мишка вначале не понял, кто звонит, но как только прозвучала фамилия Тарасевича, сразу вспомнился заместитель Андрея.
— Ты… не один? — догадываясь, почему он оказался в Москве, все же уточнил Багрянцев.
— Не один. И не только мы.
— Сообразил. В гости сможешь забежать? Рая обрадуется.
— Вряд ли, ситуация не та. Об Андрее хоть что-нибудь известно?
— По крайней мере, жив-здоров. Там, где будешь, поглядывай по сторонам. Может, увидишь, — дал совет. И тут же пожелал друзьям не встречаться. Это будет не та встреча, которой бы оба хотели…
— Я понял, — отозвался Серега. — Но если не увижу, привет ему. Выпадет минутка, позвоню еще.
— Обязательно.
Значит, деморализованной московской милиции власти уже не верят, стягивают ОМОН со всей страны. А в провинциях настрой один — снести эту Москву к чертовой матери, разогнать по углам, чтобы больше не колобродила, не гнила и не будоражила остальных. Начальники на этом, кстати, могут сыграть. На кого первых натравят — тех провинция и погонит. Щеглов — Тарасевича, Ельцин — Руцкого. А вчера еще все были вместе…
Рая не очень обрадовалась появлению Щеглова. Впрочем, как до этого звонку Тарасевича. Все ее существо пронзала единственная мысль; как нарушится теперь спокойствие их дома, уведет или не уведет это ее мужа.
Ее можно было понять, она чисто инстинктивно оберегала нарождающуюся в ней жизнь. А Мишка, после всплеска эмоций с подачей рапорта, вновь улегся на диван и уставился в потолок. Рая, всегда тихая и осторожная в движениях, теперь вообще перемещалась по квартире бесшумно: ее Мишка, всегда уверенный в себе и не сомневающийся, кажется, ни в чем, теперь вдруг остановился как бы на перепутье. Хотя видно, что энергия клокочет у него внутри, ломая и выворачивая душу. Так что теперь Рая не то что боялась посылать его в магазин или предложить пройтись прогуляться, а и сама не решалась выйти из квартиры, оставить мужа одного.
— Думал, что я все-таки посильнее, — признался в своих переживаниях Мишка, когда, проснувшись среди ночи, она застала его сидящим на кухне. — Не так все это просто — повернуть еще раз свою жизнь на сто восемьдесят градусов. Не железный. Думается всякое.
Присела рядышком.
— Может, все еще переменится. И тебя призовут снова, и ты вновь наденешь погоны. И сделаешь это с чистой совестью, потому что в главную минуту не поступился своими убеждениями.
— Меня продолжает удивлять другое: почему не все положили на стол рапорта? Мы же русские офицеры. Мы всегда служили идее, а не деньгам. Где наша честь? Стоит в очереди за квартирой? За близким очередным званием? За выслугой лет? Измельчали мы, Рая.
— Не говори «мы». Ты сделал свой выбор. Страшный для меня, пугающий, но я очень хорошо тебя понимаю.
— Больше всего мне хочется сейчас увидеть Андрея. Очень боюсь, что он меня все-таки тогда узнал.
Чувствуя вину и перед мужем, и перед Андреем за то, что своим тоном, поведением не дала им возможности свидеться, торопливо похвалила:
— А ты знаешь, хорошо, что у вас, мужчин, есть такая дружба — по взглядам на жизнь. Только бы быстрее все закончилось, вы бы встретились и объяснились.
— Должно скоро закончиться. Сегодня уже суббота? К понедельнику скорее всего многое прояснится.
— Пусть это будет светлый понедельник.
«Боюсь, что будет как раз наоборот», — подумал про себя Багрянцев, но вслух согласился:
— Пусть. Пойдем-ка спать.
А утром телевизор показал начало настоящей бойни между собравшимися на митинг и милицией на Смоленской площади. Пылали машины, мелькали железные прутья. Крупным планом — залитые кровью лица. Вцепившиеся мертвой хваткой друг в друга старик и милиционер.
Кто остановит это безумие? Есть ли кто-нибудь, если уж не умный, то хотя бы сердобольный в руководстве страны?
— Боже, боже, — закрывала лицо руками Рая и, не веря, поглядывала на мужа: неужели он в самом деле не там, неужели Бог отвел его судьбу от участия в этом аду.
— Ты куда? — вздрагивала, лишь только он вставал с дивана.
— Выключить телевизор, — в конечном счете решил Мишка.
Экран погас, собрав всю Смоленскую площадь, крики, вой пожарных и санитарных машин в одну яркую точку. Еще бы уверить себя, что вместе с погасшим экраном прекратилось и действо.
— Пойду прогуляюсь, — Мишка не мог смотреть на угасающую точку на экране, не хватало воздуха, давили стены.
— Я с тобой, — боясь опоздать и остаться одной, Рая бросилась к вешалке.
Отговаривать было бесполезно, да и понималось, что уходить из дома в эпицентр событий таким образом — это заставить страдать и волноваться самого близкого человека. Даже двух — о будущем ребенке он думал уже как о живом человеке. Уход надо приготовить — неспешно, отвлекая жену на что-то иное, второстепенное.
Москва, как и в августе 91-го, внешне вновь почти никак не реагировала на происходящее в ее центре. Хотя мужики собирались группками, спорили и даже ругались. Некоторые прохожие шли, прижимая к ушам приемнички. Совсем не видно милиции — стянута к Белому дому. Вот раздолье жулью. И какое облегчение лично Мишке — иметь право не быть закованным в «свинью», не поднимать руку на других, не опускать глаза перед встречными.
Но просто уйти из МВД — этого мало. Он должен, обязан появиться среди тех, кто защищает Белый дом и депутатов. Попытаться испытать то ощущение, которое пережили люди, когда он вел на них свой взвод. Это снимет последние крохи жалости к оставленной службе. А еще он должен появиться там для искупления вины за предыдущие дни. Для самоочищения. Совести. Для будущего. В колоннах митингующих он не станет прятать свое лицо. Это ведь парадокс — демонстранты не прячутся, а «защитнички» надевают маски. Одно это говорит красноречивее всех указов, кто не в ладах с законом и совестью. Может статься, что там он отыщет и Андрея. Это тоже здорово — увидеть друга и не прятаться от него.
— Ты в мыслях… там? — Рая, чуткая, как пульс, словно считывала его думы.
— Да. Но хорошо, что только в мыслях, а не наяву, — признался Багрянцев.
— Мы загадали на понедельник, — напомнила жена, плотнее прижимаясь к плечу.
Ох, не ждал Мишка понедельника. Скорее предчувствовал готовность Ельцина и Ерина растоптать противника, перешагнуть через него и даже не глянуть под ноги. На Смоленке раздались первые выстрелы и пролилась новая кровь. На Смоленке народ впервые за все эти дни глумления над ним расшвырял «ельциноидов» и пробился-таки к осажденному Белому дому. Начало победы или трагедии? Станет ли вмешиваться в драку кто-то третий? Кто это может быть?
Вмешалась армия. Та самая непобедимая и легендарная, о которой народ слагал песни. Армия, чьи погоны Мишка с гордостью носил шесть лет. Министр которой клялся и божился на всех углах, что Вооруженные Силы — вне политики и что они никогда, ни при каких обстоятельствах не станут вмешиваться во внутренние дела.
В ночь с субботы на воскресенье гвардейской Кантемировской дивизии отдали приказ загрузить в танки боевые снаряды. Бронебойные и термические. Чтобы пробивать стены и выжигать находящихся за этими стенами людей. Топлива выделялось на одну заправку. Значит, ехать недалеко. Значит, снаряды — по своим…
Ах, если бы у Паши Грачева были хотя бы проблески благородства, порядочности и офицерской чести. Если бы хоть на миг задумался, что творит. Но… но конец XX века на Руси — это бледные имена, бледные лица и еще более бледные дела во имя Отечества тех, кто оказался на престоле. Министр обороны не стал исключением. А серость и чванливость прославляются только подлостью…
И, конечно же, не под расстрел, не в тюрьму, не в народные герои пошел Грачев. За орденом и, как итог, вечным проклятьем. Сегодняшним и, еще больше, будущим. Вывел российские танки Герой Советского Союза, «афганец» Павел Грачев против Героя Советского Союза, «афганца» Александра Руцкого и против российских же депутатов. Против Конституции и вопреки Конституции. Еще ни один военачальник, может быть, кроме предателя Власова, не позорил так русскую армию, как сподобился сделать это Грачев.
