— И что дальше?
— Что, что? Ты меня допрашиваешь, что ли? — начал заводиться Турецкий. — Я и сам знаю, что осел! Отпустил Фонарева, пожалел — воскресенье все же. Велел болтаться поблизости. Обработал консьержку. Чтобы звонила мне на мобилу, если Литвиновы дом покинут.
— Что же, она тебе не позвонила, что ли?
— Ну… Я сам «трубу» отключил нечаянно.
— Ты сам отправился в Мансуровский переулок, дом семь.
— Ты что? Ты что, следишь за мной? — вскричал Турецкий.
— Что ты несешь, Саня? Давай-ка выпьем и поговорим по-мужски. Я не думал, что этот разговор потребуется, но теперь вижу — надо нам помараковать.
Грязнов встал, запер дверь Турецкого на ключ. Достал из портфеля бутылку водки, соленые огурцы и хлеб.
— Неприхотливая закуска, — отметил Александр.
— Чтобы от разговора не отвлекаться, — откликнулся Грязнов, разливая водку по стаканам. Давай тяпнем за дружбу. За нашу дружбу. Не возражаешь?
— Нет. Пока не вижу оснований не поддержать тост, — как бы хорохорился Турецкий.
Они выпили, взяли по краюхе хлеба с огурцом.
— Классные огурцы, — отметил Турецкий. — Сам солил?
— Нет. Это Зинаида солила.
— Зинуля? Секретарша?
— Она самая.
— Понятно.
— Саня, оставим Зину в стороне и давай поговорим о Насте Вересовой, об Ирине и о тебе.
— Прямо «Сага о Форсайтах». Откуда ты знаешь про Настю? Шпионишь?
— Дурак ты. Ты кого просил ее адрес пробить? Забыл уже?
— Колобова просил.
— Вот именно.
— А он тебе тут же донес.
— Не донес, а доложил. Потому что сразу понял, что никакая она не свидетельница по какому-то там делу о краже булочки из универсама.
— Я этого не говорил. При чем здесь булочка?
— Это я фигурально. Саня! Ты соображаешь, что ты делаешь? Эта девочка годится тебе в дочери.
— Ну и что? Какое ваше дело? Твой Колобов спит с Лисовской чуть ли не в здании МУРа, твоя Зинуля засаливает для тебя огурчики. Моралисты хреновы!
— Тихо, тихо. Ты не психуй. Давай-ка выпьем еще, и я тебе притчу расскажу.
— Давай выпьем. Мне что? Солдат спит, служба идет. Наливай.
— Уже.
— За что?
— За взаимопонимание.
— Замечательный тост. Вперед!
Турецкий занюхал выпитое куском хлеба.
— Так вот, Санечка, притча эта буддийская.
— Слова списал у Моисеева? Нашего отца-криминалиста?
— Не важно. Важна суть. А суть такова: старый буддийский монах и его ученик отправились в путешествие в сезон дождей. И возле одного из разлившихся ручьев увидели молодую женщину. Как ты, Санечка, конечно, знаешь, буддийские обеты запрещают даже поднимать глаза на женщин.
— Во-во! Это интересно. С этого места поподробнее.
— Так вот. Несмотря на запрет, старый монах посадил девушку к себе на плечи и перенес ее через ручей. Весь оставшийся до вечера длинный путь молодой монах негодовал про себя на своего учителя. И только ночью, улегшись спать, он позволил себе спросить: «Учитель! Как вы могли так поступить? Это противоречит всем нашим обетам!» Старый монах рассмеялся в ответ: «Да, но я оставил женщину у ручья, а ты целый день носишь ее на себе. Так кто же из нас нарушает обет?» Так кто же из нас нарушает обет, Санечка? Я, Колобов или ты? Эту девочку по имени Настя ты носишь на плечах уже месяц. У тебя на лбу «основной инстинкт» звездой сияет. Это видят все. Твои подчиненные, которые стали вдруг капризны и не хотят работать по воскресеньям или не улавливают в распечатке телефонных разговоров то, на что нужно ткнуть пальцем. Кот из дома — мыши в пляс! Куда это годится? Ну ладно, работа. Это вся наша с тобой жизнь, но не вся. И не главная. Что ты делаешь с Ириной?
— А что?
— Что? По морде бы тебе за это «что?». Я звоню ей вчера, спрашиваю тебя. Она мне с весельем повешенного сообщает: «Турецкого нет. У него роман».
— Ты… Вы… Вы что, сказали ей?
— Дурак ты, больше ничего. Кто мог ей сказать? Я? Колобов? Может, Лисовская?
— Откуда же она?..
— Санечка! Я, конечно, не сексолог, не психоаналитик, но я задам тебе вопрос, который наверняка задали бы вышеозначенные специалисты: когда ты спал со своей женой? Когда это было в последний раз?
Александр докурил сигарету, вдавил в пепельницу окурок и тут же закурил снова. Ну да, месяц назад, не меньше. А раньше? Гос-споди… Не было дня, чтобы…
— Это не твое дело!
— Это мое дело! Разумеется, не нужно вспоминать даты. Потому что раньше, когда бы я ни позвонил, я знал, что оторвал тебя от Ирины.
— Ты мне всегда завидовал.
— Да, завидовал. Но по-доброму. Неужели ты не понимаешь, что вы с Ириной — моя семья?! Я любовался вами, гордился вами!
— Ей нечего бояться. Я ее никогда не брошу.
— Саня! Да ты и впрямь осел! Ты привык к своему счастью, ты привык к Ирине, к ее любви. Ты ничего не понимаешь в своей жене… Она сама от тебя уйдет!
— Кто? Ира? От меня?!
— Да! И я на ней женюсь.
— Что? Разбежался!
— А что ты делаешь с девочкой? С этой Настей?
— Тебе в подробностях? — злобно сузил глаза Александр.
— Дурак ты. Я не о том. Ты ее к себе привязываешь. Она привыкает к тебе. Ты приручаешь ее. Какое ты имеешь на это право? Ты, женатый человек?
Саша потер переносицу, глухо заговорил:
— У нас с ней есть договоренность: Настя свободный человек. И когда она захочет от меня освободиться, она уйдет. И я слова не скажу.
— Договоренность… Грош цена таким договоренностям. Чтобы от тебя освободиться, ей нужно перестать с тобой встречаться. Именно так, а не наоборот.
— А я пока не готов с ней расстаться! Не готов, понимаешь? Я влюбился!
— Ну да, седина в бороду…
— Прекрати говорить пошлости! — вскричал Турецкий. — Я знаю, что все это кончится, и я буду страдать. Так, как страдает сейчас Ирина. Но на сегодня у меня нет сил разорвать эти отношения. Нет, понимаешь?
— Стараюсь понять.
В дверь кабинета Турецкого стучали. Стучали уже довольно давно и безуспешно.
— Кто? — подойдя к двери, спросил Грязнов.
— Мне нужен товарищ Турецкий, — проговорил снаружи приглушенный двойными дверями девичий голосок.
— Вы кто? Как фамилия?
— Белых. Мы договаривались.
— Минуточку…
Грязнов повернулся к Саше. Тот кивнул:
— Да, я ее вызывал на четырнадцать. Это свидетельница по Литвиновым.
— Господи, ну и рожа у тебя сейчас. Испугаешь свидетельницу. Ладно, я ее допрошу… Кабинет есть свободный?
Саша открыл ящик стола, вынул связку ключей:
— Вот, в двадцатом сейчас никого.
— Так я с ней поговорю, а ты приведи себя в порядок.
Грязнов вышел, пророкотав что-то вежливо-извинительное. Саша слышал обрывки слов: «экстренное совещание», «позвольте мне, генералу, побеседовать со столь милой дамой»…
Угодник женский! А туда же, воспитывать!
Но в глубине души Саша понимал, что все, сказанное Грязновым, — справедливо. И на душе Турецкого было мерзко. Он тряхнул головой, начал наводить на столе порядок. Убрал бутылку и закусь в холодильник, вымыл стаканы, вытер стол.
Зазвонил телефон. Саша снял трубку.
— Александр Борисович! Это Безухов. Докладываю обстановку: Михаил Круглов умер в ночь с пятницы на субботу. В субботу вечером был доставлен в морг больницы номер… Там делали вскрытие.
— Когда?
— В понедельник утром.
— То есть вчера? Так он еще там, труп?
— Нет. Сегодня утром его кримировали.
— Как? Кто?
— Кто кремировал, я не знаю пока. Но в качестве родственника выступал Литвинов Марат Игоревич.
Утром в четверг Турецкий сидел в своем кабинете, еще раз изучая бумаги, касающиеся смерти Дмитрия Круглова. Он выкурил почти целую пачку сигарет, вчитываясь в эти бумаги.
Придраться было не к чему. Электрик умер на даче Литвинова, выпив почти литровую бутыль водки. Причина смерти: острая коронарная недостаточность, остановка сердца.
Врачи «скорой» показали, что случай, к сожалению, заурядный. На вопрос: какова концентрация алкоголя в крови умершего — ответили, что сама по себе концентрация не смертельная, но дело в индивидуальной переносимости. К тому же нужно рассчитывать на килограмм веса тела. А тело было весьма тщедушным. И недоедал он явно. Признаки дистрофии. А печень — это вообще слезы. Цирроз в оба глаза смотрит. И в мозгах у него того… Изменения сосудов. Короче, летальный исход был неизбежен. Хозяйка дачи объяснила, что Круглов — инвалид войны. Все хвори — застарелые. И чего же удивляться? Нажрался водки после большого перерыва — и привет.
Кровь на наличие каких-либо препаратов или ядов исследовали? Так, по общим параметрам исследовали. Кроме алкоголя — ничего. Мы и дали разрешение на захоронение. Он же одинокий, этот Круглов. Хорошо еще, что мужчина, хозяин дачи, взялся хоронить. А то болтался бы здесь в холодильнике до морковкина заговенья.
