— Да? — сделал удивленное лицо Ермек. — А я, дурная голова, хотел уже засылать своих людей на Енисей и Амур. Вдруг где там.
— Про Обь не забудь! — согласился с собственной глупостью Серафим. — Значит, яхта под твоим контролем?
— Меня смущает возможность пустить все документы в прах, как это получилось со списками, — не стал отвечать на прямой вопрос Беркимбаев. — Или тебе все равно, что нести начальству: бумаги или пепел от них?
— Слушай, сам получил генерала, дай и другим получить.
— А для этого нужно совсем немного: первое — не нервничать, второе — найти яхту…
— Не понял! Как найти?
— Шерше ля фам. Как ищут женщину: отыщешь — будет удача, нет — спишь с открытой форточкой. Одним словом, яхта исчезла.
— Ничего не понимаю. Ты же сам только что говорил…
— Я ничего не говорил. Это ты желал бы услышать то, что хочется. Я сказал, что есть яхта. Но я не сказал, где она сейчас.
— А где она сейчас?
— А вот теперь мы подступаем к первому вопросу. И именно поэтому я уже целый час прошу тебя позвонить Глебычу — нужно найти тот остров, к которому она причалила. Нам нужна подробная карта тех маршрутов, которые могут произрастать от Речного вокзала. Как ты думаешь, Глебыч нам в этом деле помощник или, как и ты, шаляй-валяй?
Нет, совершенно ни к чему Ермеку учить родной казахский язык. Все прекрасно изъяснилось по‑русски…
Независимо от дружески-служебных препираний двух начальников управлений, предстоящая встреча на яхте невольно взволновала еще двух человек — Соломатина и Черевача. И все только потому, что Иван проснулся чуть раньше, чем предполагала Людмила, заканчивавшая разговор по телефону. Она, глупышка, прикрыла дверь на кухню, чтобы не разбудить его, а дверь-то как раз нужно оставлять открытой, чтобы самой контролировать ситуацию. Что поделать — женщина. Это не мужчин в постель заманивать, тут соображение требуется.
— Да-да-да, — первое, что услышал Иван, проснувшись среди мягких подушек и скомканного одеяла.
Люда говорила из кухни, и не потому, что так уж хотелось подслушать ее разговор, а оттого, что проснувшийся человек интуитивно вбирает в себя именно первые звуки, он стал прислушиваться.
— Нет, еще здесь. Спим. Так что все в порядке, не волнуйся, — приглушенно, но для утренней квартиры все равно громко сообщила хозяйка невидимому собеседнику.
И потому, что это было сказано во множественном числе, а Людмила вроде не страдала манией Николая II с его «мы», Иван тут же весь превратился в слух. Речь шла о нем, и он мгновенно сопоставил все и признался себе в том, о чем подумал, но не стал акцентировать внимание: сегодняшняя его ночь с Людмилой была все-таки нужна Козельскому. Людмила обязана была держать его под контролем, не дать уйти и что-то сотворить. И прекрасно справилась со своей задачей.
Видимо, услышанной фразы оказалось достаточно не только Ивану, но и Козельскому: разговор закончился. Черевач прикрыл веки, пытаясь как можно быстрее сообразить, как ему вести себя в возникшей ситуации. Дверь скрипнула, и он, открыв глаза, притворно потянулся.
— Чай в постель? — игриво-устало спросила Люда. Он помнил, что она не любит именно утро, когда все кончается и человек уходит…
Он сейчас тоже уйдет. Вот только как: со скандалом или без? Поздравить Людмилу с победой или сделать вид, что быть лопухом — это для него естественное состояние? Вообще-то хорошо смеяться тому, кто смеется последним…
Но все же не сдержался, ответил на предложение Людмилы таким отдаленным намеком, что в другое время можно было бы улыбнуться:
— Чай в камеру.
Не стал смотреть, как вздрогнула хозяйка: он и так прекрасно знает, что от страха, страсти и холода люди дрожат по-разному. Он же ничего особенного не предложил, просто нашел еще одно игривое сравнение. А если кому-то что-то померещилось — извините: на фильмы, которые смотрим, мы билеты покупаем сами.
Мало теперь Иван сомневался и в том, что между Людмилой и Козельским существуют более чем дружеские отношения. На одну зарплату, даже прапорщика налоговой полиции, так широко не поживешь. Значит, она поставляет ему информацию. И хотя сама налоговая полиция Черевачу была до фени, хотя доблестью в мире бизнеса пока считается не платить налоги, однако прежняя служба, да и само понятие чести противились: как можно работать с людьми, улыбаться им — и тут же за углом предавать?
Вернее, сам способ мало его интересовал — противны люди, предающие своих не за идею, а за деньги. Тем более деньги Козельского — чванливого американского ублюдка. По крайней мере «ублюдка» он ему не простит… А сегодняшнюю безумную, страстную, измочалившую его ночь он провел с одной из тех, кто молится на козельских…
Пока Людмила приходила в себя и решала, как ответить на, конечно же, шутку Ивана, он оделся. Впервые за время знакомства вдруг ощутил свое превосходство над ней. Раньше Люда просто-напросто сбивала любую его попытку покомандовать, настоять на чем-то своем.
А сейчас он словно почувствовал шевеление крылышек за спиной. О, с каким наслаждением он прошелся по квартире, с каким равнодушием взял, посмотрел и поставил обратно какую-то хрустальную вазочку! Хозяйка все еще испуганно, не оправившись от первого шока, по-прежнему не понимая, что за тайну он узнал во сне и отчего проснулся таким решительным, следила за ним.
А пришла в себя скорее затем, чтобы прервать неприятную паузу и хоть что-то выяснить:
— Если бы я не увидела, как ты просыпался, то подумала бы, что ты встал не с той ноги, — достаточно спокойно сказала она.
— Наверное, обе не те оказались, — усмехнулся Иван.
— И все же ты какой-то странный.
— Согласно ситуации, — развел руками Черевач.
— Что тебе не нравится в утренней ситуации? — продолжала додавливать Людмила, сама, может быть, боясь откровенного ответа.
— Все.
— Ты жалеешь, что остался?
— Как тебе сказать…
— Не говори, — решилась ничего не знать Люда. — Чай, как я поняла, ты пить не хочешь.
— Не хочу.
— Тогда проваливай. Скатертью дорожка.
Насколько одновременно может быть прекрасна женщина в полураспахнутом халатике, настолько и презрительно-отталкивающа. Все зависит от взгляда, которым на тебя смотрят, и от слов, которые говорят.
Но более всего Иван удивлялся самому себе. Раньше бы еще и покраснел за чужую грубость, а тут сам не остался в долгу:
— Сама доложишь Козельскому или тебе тогда не оплатится ночь?
— Подлец.
— Кому что достается, — продолжал переворачивать свою судьбу Иван. — Вот тебе: то импотент, то подлец…
— Замолчи! Да кто ты без нас? Ты хоть помнишь, какого мы тебя подобрали?
— Подобрали?
— А ты что думал? Именно подобрали. Или боишься себе сам в этом признаться?
— Я про другое. Ты сказала — «мы». Ты что, уже не служишь в налоговой полиции?
Вот тут Людмилу достало по-настоящему. И испугало уже откровенно. И еще нужно было посмотреть, что больше она боялась потерять: будущее, вроде бы красивое и денежное, или все же настоящее, которое пусть и менее комфортабельное, но на данный момент надежное.
— Мне каяться не в чем, — наконец нашла она ответ.
— Дай бог, — согласился с усмешкой Иван и прошел на кухню. Хлебнул из банки огуречного рассола, оторвал от календаря листок. Прочел вслух заметку на обороте:
— «Молочная маска». Прекрасное хобби. Смотри не перепутай, где какую надевать.
Красиво сказал, даже самому понравилось. Но не ради красного словца рвал Черевач с Людмилой. Он рвал с тем, что уже засосало его по самое горло. Интуитивно чувствовал, что если он не сделает этого шага сейчас, сию минуту, что если он пожалеет Людмилу и перестанет оскорблять ее, тем труднее будет вылезти из «БМВ», отказаться от зарплаты в долларах.
И вновь, в который раз за последнее время, подумал: а ведь завтра скорее всего он пожалеет об этом. Потому что опять же никому его поступок не нужен и нигде его с распростертыми объятиями не ждут. А завтра снова придется думать о хлебе насущном. Заработать же его со своей специальностью войскового разведчика на «гражданке» можно, только обозначая эту самую тумбочку, от которой он вроде бы сейчас бежит.
И в то же время он убеждался все больше и больше: если не сделает этот рывок, если не обозначит хотя бы для себя, где подлость и гнусность в красивых одеждах, потеряет еще больше.
— Так что вот такие дела, — подвел он итог своим размышлениям.
Люда напряглась, готовая ответить ударом на удар, но не поняла итогового решения Ивана. Зато он, чувствуя себя полным хозяином положения, подошел к ней настолько близко, что она, не желая его прикосновений, вынуждена была едва не распластаться по стене.
— Все когда-то кончается, — то ли в предупреждение, то ли в назидание сказал ей Иван и пошел к двери. Умело и привычно открыл все замки…
«Идиот, конечно, дурак, но… Все нормально, — спускаясь в лифте, ругал и хвалил себя Черевач. — Где наша не пропадала».
