– Ну да, конечно! Я кругом плохой, а ты невинная овечка! Короче, надоело мне с тобой цацкаться. Или идешь сейчас в соседнюю комнату и добиваешь его, или пожалеешь.
– В самом деле, Алексей-сан, – негромко сказал Токудзаки, – зачем вашему брату зря мучиться? В такой ситуации я бы не колебался.
– Не могу! Ну не могу я, как вы не понимаете!
– Тогда пойдешь на зону по сто пятой статье, второй части, – грозно сказал Захарович. – Напомнить тебе, что это за статейка? Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. А на зонах с людьми всякое случается. Или забыл, кто я такой? Думаешь, я тебе не смогу самоубийство в камере оформить? Хотя, может, и не стоит. Может, лучше, если ты перед смертью зону как следует потопчешь – меньше двадцатника-то тебе не дадут, а такой срок тебе не вытянуть, уж поверь моему опыту. Ну, что ты думаешь?! Я ведь все это и правда могу устроить, даже напрягаться не придется. Ты ведь и так его почти убил!
Алексей молчал, кусая губы.
– Ну! Решайся! Ты ведь его наследник, дурак! В платине купаться будешь, а от ментов мы с Токудзаки тебя отмажем! Соглашайся!
– Соглашайтесь, Алексей-сан, – поддержал Захаровича японец. – В лагерях вы не выживете, а здесь будете богатым человеком.
– Подождите... Сейчас... – Лопатников шагнул к шкафчику с красным крестом, открыл его, вытащил стограммовый пузырек со спиртом и жахнул все его содержимое одним глотком. Помотал головой, пережидая ожог в глотке.
– Ну?! – прорычал Захарович. – Даю минуту на размышление!
– Ладно... Он же и так умирает... Почти умер уже. Я ему просто смерть облегчу. Почти эвтаназия...
– Правильно, Алексей-сан, – кивнул японец. – Вы мне как врачу поверьте, с такими ранами не выживают.
– Нечего тянуть. Пошли, – сказал Захарович и шагнул к двери.
Вслед за ним, словно приговоренный на казнь, потащился Алексей Лопатников. Японец вышел из фельдшерской последним.
Но когда они открыли дверь в соседнюю комнату, где оставался Лопатников, их ждал сюрприз. Топчан, на котором под одеялом лежал раненый, был пуст, окно над ним широко открыто, а на подоконнике явственно виднелись следы крови.
– К-куда он д-делся? – заикаясь спросил Алексей.
Захарович и Токудзаки переглянулись. Оба они были умны и мгновенно поняли – если раненый, придя в себя, удрал через окно, значит, он слышал их разговор. В глазах обоих заговорщиков появился страх.
В глазах Алексея Лопатникова страха не было. В них была паника.
Коля Колыма стоял на окраине разоренного поселка якутов. Легкий ветер нес в лицо блатному едкий дым и противный запах гари. В нескольких шагах от него на земле лицом вниз лежала какая-то якутка, земля рядом с ней была мокрой от крови. Колыма стоял неподвижно, словно каменная статуя, и таким же неподвижным, каменным было его лицо. Любой, кто хоть сколько-нибудь хорошо знал блатного, увидев его в этот момент, сразу бы понял – Колыма сейчас находится на крайнем пределе ярости и бешенства. В отличие от большинства людей, у Колымы, не любившего проявлять свои эмоции, это выражалось именно так – в ледяном спокойствии снаружи и огненной буре внутри.
Блатной шагнул вперед. Он хотел осмотреть поселок повнимательнее, поискать, не осталось ли кого в живых. Но вокруг были только трупы. Шаг за шагом Колыма продвигался в глубь селения. Вот дом старейшины, в котором он жил вместе с иудой Черепом. Дом горит, не иначе, окатили чем-то горючим, а рядом лежит убитый пацан. Может, внук Нэхату, может, правнук, а может, просто соседский мальчишка. Вот чум, где жила женщина, которая грела им с Черепом воду для мытья. Стены чума прострелены насквозь, а внутри... Колыма откинул полог и увидел ту самую женщину, неподвижно лежащую на ворохе шкур. Вместо правого глаза у нее была сплошная рана – выходное отверстие крупнокалиберной пули, как моментально определил Колыма.
Блатной опустил полог и пошел дальше.
За десять минут Колыма обошел весь поселок. Ему не попалось ни одного живого человека – только трупы. Застреленные, раздавленные, обгоревшие... Даже зачерствевшую душу Колымы это тронуло очень глубоко. Ему приходилось убивать, и не один раз, но на женщин и детей руки он не поднимал никогда. Колыма остановился на том же месте, с которого начал свой обход, еще раз окинул взглядом уничтоженный поселок и понял – пока он не отомстит, покоя ему не будет. Те, кто сделал такое, должны быть уничтожены, как уничтожаются бешеные собаки. А кто это сделал, он знает, тут гадать нечего – Череп и главный приисковый охранник.
– Я вас найду... – прошептал Колыма. – Я вас найду, и вы за это ответите.
После этого блатной развернулся и зашагал в тайгу. Конечно, по-хорошему нужно было похоронить убитых, но Колыма понимал, что оставаться здесь опасно, и был уверен, что месть важнее похорон. Кроме того, он помнил подслушанный разговор и знал, что кроме мести ему необходимо спасти Дашу, каким-то образом попавшую в руки к этим отморозкам. Именно потому, что они явно говорили о ней как о пленнице, Колыма и понял, что нападение на якутов – это не задание Лопатникова, а самодеятельность его начальника охраны. А значит, и мстить нужно только тем двоим, а не всему прииску.
Шагая по просеке, блатной думал, что ему теперь делать.
Ясное дело, нужно как-то добраться до двоих беспредельщиков. Но где их теперь искать? Уж если они решились на такое, то теперь рванут отсюда со всей возможной скоростью и постараются уйти подальше. Тем более что они похитили Дашу, а значит, дороги назад, на прииск, им теперь нет. «Они теперь или в Хабаровск рванут, или в Магадан, – подумал Колыма. – Знать бы еще, куда именно. До Магадана, конечно, значительно ближе, но кто их знает... Кстати, солярки им и до Магадана не хватит».
Колыма встряхнул головой и досадливо поморщился. Не о том он думает. Солярку они могли и с собой захватить, в канистрах, а планы их угадывать – дело бестолковое. Скорее стоит их по гусеничным следам поискать, определить направление, в котором они поехали. А потом своим ходом добраться до выбранного ими города и разыскивать сук уже там. Да, все правильно. Так он и поступит. Но только не прямо сейчас. Пока заниматься поисками нельзя. Скоро в тайге такое начнется, что лучше носа не высовывать. Народ с прииска будет искать его, искать Черепа с начальником охраны, искать Дашу. Если он попадется им в руки, разбираться они наверняка не станут – пристрелят и все.
«Пока надо по тайге не маячить, а залечь, – подумал блатной. – Найти убежище какое-нибудь и пару дней отсидеться. А потом уже браться за поиски». Несколько минут Колыма раздумывал, где бы ему найти подходящее для убежища место – и удобное, и достаточно укромное. Сначала в голову ему пришла медвежья берлога, но ее еще нужно найти, что не так-то просто. Потом Колыма вспомнил про охотничье зимовье, о котором ему рассказывал Нэхату, перед тем как поехать в Охотск. Якут говорил, что зимовье совсем недалеко, что находится в укромном месте, о котором никто из старателей и охранников не знает. Дорогу туда Нэхату описал, но Колыма не был уверен, что сумеет ее найти по одному описанию. Хотя, с другой стороны, выбирать особенно не из чего.
«Буду искать зимовье, – решил блатной. – Если не найду, так на дереве каком переночую или в кусты поглубже заберусь. Хрен они меня найдут. А через денек-другой, когда суматоха в тайге поуляжется, посмотрю, куда Череп со своим новым дружком отправился. Со следами от гусениц за пару дней ничего не случится».
Дмитрий Лопатников был сильным человеком. Он бывал жесток к другим, но когда считал, что это необходимо, умел быть жестоким и к себе. Когда Лопатников в третий раз пытался взобраться на подоконник, а в спину ему словно раскаленное сверло вкручивалось, он только скрипел зубами. Знал, что вскрикнуть – значит погибнуть. Разговор за стеной он дослушал только до половины, но этого было достаточно, чтобы ему все стало ясно. Брат предал его – он сам об этом сказал. А сейчас он согласится его убить – в этом нет сомнений, слишком хорошо он знает Алексея. Значит, спасение только в немедленном бегстве.
Лопатников снова приподнялся на коленях, на этот раз предварительно подложив под них подушку. Выигранные за счет нее сантиметры оказались решающими – он наконец сумел вскарабкаться на подоконник. Слабость и усталость он чувствовал, наверно, не меньшие, чем вскарабкавшийся на Эверест альпинист. Вот только, в отличие от альпиниста, времени на отдых у Лопатникова не было. За стеной еще были слышны голоса, но в любой момент разговор мог закончиться.
Лопатников тяжело вздохнул, спустил ноги за окно, придерживаясь за подоконник, стал медленно перевешиваться наружу, и, наконец, разжал руки. Удар об землю отозвался в спине дикой болью. Чтобы не закричать, Лопатников до крови прикусил губу. Постоял несколько секунд, ожидая, пока боль стихнет и, почувствовав, что в состоянии двигаться, крадучись пошел от дома. Сначала он хотел поднять охрану и повязать тех, кто намеревался его убить. Но, наткнувшись на несколько бесчувственных тел, дышащих перегаром, Лопатников понял, что лучше рассчитывать только на себя. Без начальства – а он слышал, что Балякина тоже нет, – охрана и старатели, видимо, перепились все до единого.
