Едва успел. Вика уже выхватила пистолет из сумочки.
Поймал ее на грудь, подхватил левой за талию, оторвал от земли. Пальцы правой вцепились в пистолет, большим заблокировал взвод, не давая выстрелить, а давила она на спусковой крючок отчаянно. До хруста вывернул ей кисть, вырвал пистолет. Лишь после этого подбросил ее в воздух, у Вики вырвался короткий крик, когда он мягко подсек ей ноги. Осторожно опустил ее на землю, прижал голову к коленям и зажал ладонью рот.
— Дура! — выдохнул Максимов. Вика отчаянно затрясла головой. Максимов сильнее вдавил ее в свои колени.
— Успокойся, пока башку не оторвал.
Этого хватило. Убрал ладонь, испачканную помадой и слюной. Вика хрипло задышала, снизу вверх посмотрела на Максимова.
— Я… я… я… — пролепетала она.
— Потом расскажешь. — Максимов рывком поставил ее на ноги.
Противник все еще лежал, уткнувшись лицом в асфальт. Пятки расслабленно вывернуты наружу. Суди по светло-коричневым туфлям, в кафе был именно он.
Максимов решил познакомиться поближе. Но сначала прижал коленом к земле, завел руки за спиной. Шакен глубоко вошел в правую кисть, Максимов пока решил не вытаскивать стерженек из раны, иначе все вокруг зальет кровью. Достал из кармана моток тонкого шелкового шнура. Ничего подозрительного в полуметре шнура нет, а пригодиться может для многих полезных дел. Максимов набросил петлю на большие пальцы противника, стянул, обмотал несколько раз. Оставшимся концом туго перетянул кисть чуть выше раны. На несколько секунд прижал пальцы к сонной артерии противника. Пульс был слабый, но ритмичный.
В карманах ничего интересного не нашел. Проездной на все виды транспорта, немного денег. Ключей и документов не было.
— И кто же мы такие? — Максимов перевернул тело на спину. Всмотрелся в бескровное лицо. Лет двадцать. Лицо трапециевидное, скулы высокие, лоб высокий, широкий, брови густые, полукруглые, глаза широко посаженные, форма — типа «ракетка», уголки глаз загнуты вверх. Нос прямой, короткий, широкий. Носогубная линия глубокая, короткая. Губы правильной формы, нижняя чуть выступает, уголки загнуты вверх. Подбородок острый, раздвоенный. Особая примета — шрам на правом виске. Волосы густые, темные. Стрижка «а-ля сержант морской пехоты». То есть — почти ничего. Все.
Распахнул рубашку на груди и тихо присвистнул. На правой груди у парня красовался маленький черный иероглиф. Колют себе теперь все, что душе угодно, мода такая. Но тибетский знак Черного воина — весьма подозрительная экзотика.
Максимов осмотрелся. Переулок никак не отреагировал на произошедший в темноте бой. Тихо и пустынно. Мирно светятся окна.
У машины тихо всхлипнула Вика. Максимов досадливо поморщился.
Достал ключи, нажал кнопку на брелоке, снял машину с сигнализации. Почему-то был уверен, что сюрпризов не последует. Не тот стиль. А почему парень пришел один, сам расскажет, но чуть позже.
Подхватил на руки расслабленное тело, поднес к машине.
— Возьми ключи и открой дверь, — сказал Вике, прислонившейся к капоту.
Она послушно взяла ключи, долго возилась с замком.
— Вика, пожалуйста, побыстрее, — мягко потребовал Максимов. — Подъедут менты а я тут изображаю солдата-освободителя из Трептов-парка.
Щелкнул замок.
— Молодец. А теперь открой заднюю.
Вика послушно распахнула дверь.
Максимов пристроил парня на сиденье. Постарался придать непринужденную позу. Аккуратно повернул его кисть так, чтобы шакен не терся о колени.
Встряхнул руками, сбрасывая напряжение.
— Так, теперь слушай меня, милая. — Максимов положил руки на ее вздрагивающие плечи. — Ты ничего не видела, здесь тебя не было. Поняла?
— Да. — Ее глаза округлились. — Ой, у тебя кровь на губах.
Максимов машинально провел ладонью по губам.
Остался багровый мазок.
— Ерунда. — Облизнул соленые губы. — Теперь иди домой.
— А?
— Вика, на сегодня приключения кончились.
— Ма-акс! — Она потянулась к нему.
«Все! Психологическая хирургия, иначе нельзя», — решил Максимов.
— Иди домой, дура! — сказал, как ударил. Он оттолкнул ее, прыгнул в машину, захлопнул дверь. Мотор послушно заурчал, стоило только провернуть ключ, и сразу же заревел на второй передаче.
Машина, взвыв покрышками, задом рванула из переулка. Максимов заставил себя не смотреть на застывшую в свете фар фигурку. Круто вывернул руль, — ударил по тормозам, развернулся на месте. Фигурка исчезла, картинка в лобовом стекле в секунду сменилась, теперь прямо перед бампером плясали огни Садового кольца.
Максимов не удержался, бросил взгляд в зеркало заднего вида. Ничего, только черный провал переулка.
«Мы в расчете, Диана-охотница, жизнь за жизнь. Дальше каждый за себя».
Ударил по педали газа, вклинился в поток машин. Облизнул губы. Вкус острый, соленый. Вкус смертельной опасности и трудной победы.
Глава четырнадцатая. Блюз одиноких сердец
Тащить за собой наружку по старой Москве практически бесполезно, они здесь знают каждую подворотню. Белов это знал, но все равно блуждал по тихим переулкам, уже без всякой цели, просто гулял. Поймал себя на мысли, что давно забыл уже, как это делается.
Быстро смеркалось, и на душе становилось тихо и грустно.
«Старость — это вечер долгого дня», — вспомнил он прочитанную давным-давно строчку. По молодости лет не придал ей значения, только отметил законченность формулировки. А сейчас вдруг осознал, как же точно сказано: угасание, воспоминания, умиротворение. Было многое, больше суеты и бестолковщины, хотелось одного, а делалось совсем другое, мечтал стать самим собой, а получился чьим-то знакомым, соседом по кабинету, отцом взрослых детей, мужем женщины, которой привык верить, но так и не узнал до конца. И наступил вечер, и ты понимаешь, что сделанного не изменить, потраченного не вернуть, и с осознанием этого приходит покой. Сумерки, мягкий свет лампы. Щелкни выключателем, и наступит ночь, забвение. Правильно поступают те, кто молится перед сном в конце долгого дня.
Белов остановился, посмотрел на свое отражение в черном зеркале витрины. Нормальный мужик на самом пороге полувека.
«Врут, что в здоровом теле здоровый дух. Не рожа, а реклама пива. А вот с душой не в порядке», — невесело подмигнул своему отражению.
Совсем рядом вдруг запела труба. Чистый, высокий звук, показалось, шел из-под земли. Белов удивленно завертел головой. Улочка была совершенно пуста, ни машин, ни прохожих. А звук все нарастал, неожиданно сорвался и вновь забился в нервном ритме.
Белов поднял голову. Прямо над ним болталась медная вывеска. Отступил. «Джем-сэйшн бар», — прочел выпуклые буквы. Понял одно — джаз.
С фасада входа не обнаружил, сообразил, что звук действительно идет из-под земли, надо искать вход в подвал. С торца дома лесенка уводила вниз. Дубовая дверь открылась неожиданно легко. И он сразу окунулся в густой полумрак, который, казалось, вибрировал от пронзительных звуков трубы. На высокой ноте трубач оборвал мелодию, и тут же хриплым баритоном вступил саксофон. Полумрак в зале сделался плотным и чувственным, как южная ночь.
Глаза немного привыкли, и Белов разглядел стойку бара. Пошел прямо к ней. Забрался на высокий табурет. Осмотрел через плечо зал. Ремонт, очевидно, обошелся в весьма скромную сумму. Подвал остался подвалом. Только атмосфера изменилась. Уютно горели крохотные абажуры, бросая красноватый отсвет на кирпичные стены. Столики и стулья, по-средневековому грубо сколоченные, гармонировали с грубой кладкой потолочного свода и стен. Черные прямоугольники в нишах, — наверно, картины, решил Белов, хотя ничего не разглядел. Оркестрик разместился в дальнем конце на полукруглой площадке. Едва виднелись фигуры и ярко вспыхивали зайчики на медных боках инструментов.
Стойка бара оказалась грубой конструкцией из гладко обструганных досок. Белов машинально провел по ней рукой, оказалось, сработал мастер. Качество и кропотливый труд скрывались за этой показной угловатостью и грубостью,
«Стиль!» — вздохнул Белов. Он вдруг почувствовал, что от сердца отлегло.
— Что будем пить? — Бармен улыбнулся, словно хорошему знакомому. У него оказались пальцы музыканта. И благородной внешностью выгодно отличался от коллег по общепитовскому цеху.
— Водку, — решил Белов.
— Простите, какую?
«Черт! Всю жизнь прожил в мире имен существительных: водка, пиво, колбаса, сыр. И двух прилагательных — „наше“ и „импортное“. Как тут привыкнуть?!» — немного смутился Белов.
— Смирновскую. Сто. И сок. — Вспомнил об невольном ляпе и добавил: — Апельсиновый.
— Лед? — уточнил бармен.
— Не надо. — Белов усмехнулся — опять ляп. Бармен проделал все необходимые в таком случае манипуляции и наконец поставил перед Беловым заказ.
