— Не жизнь! Война во всем виновата!
Война… Щеки Гриши вспыхивают.
— Война. Ты прав. Я знаю. Ты помнишь те три скалы? Качины. Наши скалы. Я-то вот слепой на свою беду. Там, на большой скале, что посередине, я выбил нашу фамилию. И имена. Отца и братьев. Пусть они памятником будут. Вот только не знаю, как получилось. Ты как-нибудь глянь. И подправь, если что неудачно. Это моя просьба. Сделай. Для нас, — просил Гриша.
— Ладно. Завтра схожу, — пообещал Семен.
— Завтра?
— Да.
— Погоди только до обеда.
— Почему? — удивился Семен.
— Света будет больше. Солнце как раз ту сторону осветит. Лучше увидишь, — заторопился Гриша объяснить.
Семен тогда ничего не понял. Да и значения не придал.
«Будет время схожу, гляну. Чего торопиться?» — решил он про себя. А к обеду и вовсе забыл об обещании. Своя радость пришла. Сегодня у него был предпоследний день поселения. Надо готовиться в дорогу. Надо возвращаться.
Последние дни. Скоро он покинет этот совхоз с его заботами, с его людьми. Чужими и чуждыми. Последняя смена у него будет завтра. И полным хозяином дизельной останется Андрей. Теперь он стал совсем взрослым. Пусть учит, растит себе сменщика. Пусть жалеет и прощает. Но сам. Без помощи Гири. Сам. У каждого своя жизнь. Она одна. И всяк ее проживет по-своему. Подсказки не всем и не всегда хороши. Иногда, они — как камни на дороге. Помехой становятся. Не надо их. Не надо. Кто свой лоб не расшибал, тот все равно не поймет, как болят синяки. Всяк сам должен жизнь познать. И ошибаться. Без этого нельзя. Не бывает без ошибок.
Семен идет в сельсовет договориться с Панкратовым обо всем. Надо паспорт получить, характеристику. И все прочее. Панкратов встал навстречу поселенцу. По улыбающемуся лицу его понял, что тот рад концу поселения.
«Ну что ж. Всему приходит свой конец, а этот мужик мне ничего плохого не сделал. Забот не причинял. Жил, как все. Ничем особо не выделялся. Работал. И неплохо. Андрея выучил. Никого в селе не обижал. Но сколько ни живи мы — все-таки разные. И жизни. И судьбы. И дороги. Пусть едет. Оно всем так лучше. А прежде всего ему самому. Пусть не под замком, но в «клетке» жил. Пора и на свободу ему», — думает Василий Иванович.
— Значит, прощаться мы с тобой будем? Уедешь от нас? — превозмогая боль в ногах, улыбается Панкратов.
— Да. Подошло к концу мое времечко, — облегченно вздыхает Гиря.
— Ну что ж. Спасибо тебе, Семен.
— За что?
— Помощником ты был здесь. В трудное наше время. И не преступником, каким прислали тебя к нам — человеком жил. Мужиком. Понимал нас без лишних слов. Хоть в одном бою с нами смерть не принимал, а вот выжить помог. И дите сиротское, солдатское — делу научил. И забот не прибавил. Спасибо тебе.
— Не стоит, Василий Иванович. Ваша беда большой была. Как море. И горькой. Я лишь песчинка. А вы и меня не забывали. Не попрекали хлебом, какого и самим недоставало. За что спасибо говорите мне? За то, что жизнью своею меня жить по-человечески научили? За то, что боль и радость свою, не брезгуя мною — на всех поровну делили? Ни словом не обидели, ни намеком. Это я вам всю жизнь свою спасибо говорить должен. За то, что ты и в жизни остался солдатом, человеком! Не награды ради людям помогаешь. Жизни своей для нас и ныне не бережешь. Не как начальнику, как человеку тебе я обязан. Многим. Спасибо тебе. И коль обидел ненароком где
— не взыщи строго. Век тебя помнить буду.
— Ладно, Сем, и ты не помни лиха.
— Не было его, Василий Иванович.
— Документы твои готовы. Все. И характеристика. Сам писал. На, читай, — протянул Панкратов сложенный вчетверо лист бумаги.
Семен развернул его. Читал долго, медленно. Спотыкался. Снова читал. Много хорошего тут про Семена было написано. Поселенец даже вспотел от волнения. Никто в жизни ничего такого даже не думал о нем, а тут — написано. И кем! Фронтовиком! Героем! Значит не совсем уж он пропащий человек, раз сам Панкратов его хвалит. Этот прежде, чем слово сказать, сто раз подумает.
Семен бережно складывает характеристику. В ней все его долгие шесть лет. А в них немало чего было. Будет что вспомнить.
— Я тебе завтра все сразу отдам. После дежурства. Все получишь. И деньги, и документы, — улыбается Василий Иванович.
Семен идет в дизельную. Не спеша. Впервые улыбается, оглядывая дома. Мысленно прощается с ними, с людьми. Скоро он уедет. И поставит точку на поселении. На совхозе. Был он — и не станет его. Он тоже останется за спиною, в прошлом. Семен уедет. В Брянск. Решил устроиться где-нибудь в деревне. Но прежде Скальп. Его надо найти. Кенты помогут. А уж потом — в деревню. Подальше. В глухую. Жить тихо. Незаметно. Ничем не выделяться. Но Скальпа обязательно надо убрать. Ведь чудом жив. А все он! Он! Из-за него столько лет из жизни вычеркнуто! Многое не исправить. Все из-за него.
«Скальп» — сжимаются пудовые кулаки Семена и мышцы начинают наливаться знакомой тяжестью.
«Скальп» — и сердце снова колотится бешено, будто не по совхозной улице, а в ночи, по чужой, городской улице идет осторожно, выслеживает его. Нет не из-за кошелька. Тут дело посерьезнее. За свое отнятое отплатить надо. Но только большой мерой.
По лбу Семена, по вискам, пот крупными каплями бежит. Не терпится Гире, скорее бы прошли эти последние два дня. Теперь их полтора. Последняя ночь. И… В путь.
Поселенец подходит к дизельной. Открывает. Андрей, нахохлившись, сидит у стола. Скучает, а может думает о чем. Вот чудак! Скоро он закончит техникум. А решил в своем совхозе остаться. Механиком. Насовсем. Хотя может с дипломом в любой город махнуть. Там и работа, и жизнь поинтереснее. Но нет… Тут родился. Не хочет уезжать. Тут все его.
Семен прислушивается к голосу двигателя. Все в порядке. Тот дышит ровно. Поет. И, кивнув головой, дает знать Андрею, что тот может спокойно идти домой. Отдыхать. До завтра. Завтра он останется единственным хозяином дизельной. Ее повелителем. А сегодня ему еще можно отдыхать. Сегодня у него есть помощник. А завтра его не станет. Нет. Самому придется заботиться и думать обо всем. Верно, потому парень такой хмурый. Заботы заранее одолевают. И мысли всякие. С дипломом механика кому охота торчать в дизельной? Но ничего! Найдет замену. Выучит. И развяжет себе руки. Может ехать куда угодно. Он свое сделал. Отработал. Отдал. Теперь пусть другие. А может он иначе думает? Как знать? Но и это — его дело. Теперь все.
Семен поглаживает двигатель. Пыхтит старик. Старается. Молотит. Дотерпел-таки до конца поселения Семена. Не подвел. Завтра он в последний раз заправит его.
Неслышно встает Андрей. Сейчас он уйдет домой. А завтра — все. Неожиданно дверь в дизельную резко распахнулась. Семен повернулся. Что такое? На пороге бабка Таня. Волосы растрепаны, рот — немой крик перекосил. Глаза ищут. Андрей и Гиря застыли в изумлении.
— Сын! Мой Гриша к вам не приходил?
— Нет.
— Ушел он куда-то. Давно. И нет.
— Наверно на берегу? — вспомнил Гиря.
— Пойду я! — выскочила старушка. Андрей побежал за нею.
«Его ищут. А он опять наверное у скал. Сидит там тихонько. А мать тут с ума сходит. Хотя бы ее пожалел. Знает, что искать его будет. Так нет. Не может жить спокойно. Ему тяжело. А ей каково?» — думал Гиря, но вскоре забыл о бабке. Ведь после обеда он уедет. Ночью, возвращаясь домой, он слышал, что село не спит. Чьи-то голоса, плач, крики доносились. Но он не пошел узнать в чем дело. Чужими стали ему их заботы. Отболели. И, открыв дверь дома, забылся в предстоящих хлопотах о дороге.
Утром его растолкали чьи-то чужие руки:
— Семен! Сем, встань!
— Что? Чего надо— Помоги!
Гиря! подскочил. Перед ним Панкратов весь дрожащий, словно от мороза, стоял.
— Ну чего? — уставился на него Семен.
— Бришка пропал!
— Какой Бришка? — не понял Гиря.
— Слепой! Сын бабки.
Семен быстро натянул рубашку, брюки. Четко вспомнил лицо старушки. Да! Она прибегала вчера в дизельную. Спрашивала его.
— Везде искали. Нет нигде.
— А на берегу?
— Были!
— У скал надо искать!
— Где?
— Скалы есть. Километра три отсюда. Качины он их звал.
Гиря быстро выскакивает из дома. Следом за ним Панкратов бежит. Припадает на оба протеза.
Ветер в лицо хлещет, оголтело. Мелькает под ногами песок. Вон скалы. Вот они. Еще сотня метров. Через пять-десять минут начнется прилив. В том месте он достигает шести метров. Если Бриша там — может не успеть. Вода смоет. Унесет в море. А берег слишком обрывистый, не всяк здоровый за это время успеет. Куда же тут слепому? Но почему он не пришел? Или забыл о приливе? Но он здесь родился! Не мог забыть! Не мог!
Вода уже лижет сапоги. Начался прилив. Еще немного. Еще пятьдесят метров. Не больше. Вон тот поворот. Он там! Где ж еще? Там! Под скалой. Забыл! Он просто забыл! Вода уже подбирается к коленям. Песок захватывает сапоги. Бежать становится трудно. На минуту в памяти всплывает лицо бабки Тани, испуганное, бледное.
