– Так и жил в глуши?
– Целых шесть лет.
– Занимался-то чем?
– Я-то еще со школы стрелял неплохо – помнишь, наверное… В семнадцать лет на мастера спорта по пулевой сдал. Стал я, Катюша, таежным охотником-промысловиком. Хвастаться не хочу, но не самым худшим в тех краях. Не сразу, конечно… Приметы местные изучил, повадки звериные.
– А потом?
– Да кем я только не был! «МАЗ» большегрузный водил, лесовоз. На нефтепромыслах работал. Геодезистом в геологической партии. Затем опять в тайгу вернулся… Ну, разбогател немного, чего уж скрывать!
– Говорили у нас на районе, будто погиб ты… Да только не верилось мне!
Кивнул Зарубин.
– Это хорошо, что тебе не верилось. Хорошо и то, что другим поверилось. Всего за ящик водки в сельсовете под Тюменью справку о собственной смерти выправил. Да и сделал так аккуратненько, чтобы она в наш город попала. Там же и паспорт себе оформил на чужое имя. Знаешь, Катя, может, и к лучшему, что оно все так произошло. Сидел я в зимовье своем вечерами, один на всю тайгу, книжки умные читал и думал, думал… О жизни нашей.
– Не женился?
– Нет, Катя. Не женился. Не до того было. Да и женщину достойную за все это время что-то не встретил. Ладно, что я все о себе да о себе? У тебя-то что за эти года изменилось?
Опустила голову хозяйка.
– Ну, что мне рассказывать? Живу вот помаленьку, как все. В детском садике воспитательницей работаю. Денег, конечно, в обрез, но хоть сына Сашку пристроила. Весь день на моих глазах.
– От Коли? – Иван в сторону спальни кивнул, куда хозяин татуированный спать отправился.
– Да что ты! Был у меня до него муж. Был, да сплыл… Бросил он меня сразу, как Саша родился. А с Колей я по переписке познакомилась, когда он последний раз в тюрьме сидел. «Заочница» я. Какие он мне письма красивые писал! Мол, шел вечером с любимой девушкой, накинулись на нее хулиганы, я в драке одного случайно и порешил… А как сел, кинула меня моя возлюбленная. Я-то, дура такая, и поверила. Письма-то эти, как выяснилось, и не он вовсе писал. Сидел у них там какой-то интеллигент, за пачку чая любому желающему что угодно строчил – хоть письма, хоть кассации. А знаешь, Ваня, какой он никакой, а с мужиком все одно легче, чем без него. Добрый он, просто жизнь его обозлила. И еще плохо, что пьет Коля безбожно и буен во хмелю. Да и хата эта его. Я-то свою квартиру внаем сдаю, чтоб с голоду не подохнуть. Вот так и живем…
– Один у тебя ребенок? – Иван неожиданно.
Зарделась Катя.
– Двое. Есть еще сын старший, Кирилл. Подросток еще…
– Тоже с вами живет? – удивился Зарубин.
– Нет… Убежал три года назад. Не хочу, мол, мамка, с тобой в нищете жить и на Колю твоего смотреть не желаю. Беспризорничает где-то. Я и в розыск в милицию подала – куда там!
– А отец-то его где?
Не ответила хозяйка, и понял Иван: зря он вопрос этот задал.
– Ладно. Что у нас в городе за это время произошло?
– Да столько всего произошло, что и не упомнишь, – оживилась Катя.
– А Супрун где?
– Думаешь, он Валеру убил?
– Больше некому, – процедил Иван. – Хомуталин-то карьерой тогда был озабочен, не стал бы. Да и незачем ему было.
– Года четыре назад зарезали Супруна на Климовке. Ножом прямо в сердце. Говорят, будто «черные», которые там живут. Мало ли что говорят… А убийцу-то так и не нашли.
– Жаль, что зарезали… Спросить не с кого. Что еще нового?
– Родители твои померли.
Помрачнел Зарубин.
– Знаю. Был сегодня на кладбище. Завтра проснусь – пойду могилы в порядок приводить.
– А еще пожар у нас был… В субботу. Почти вся Залиния выгорела. Один только дом чудом уцелел – Василия Захаровича.
– Видать, и впрямь бережет бог хороших людей, – Иван серьезно. – А отчего пожар-то?
– Одни говорят – случайность, другие – халатность, третьи – поджог. А там поди разберись…
Когда водку допили, за окнами совсем светло стало.
– Ну что, Катя, спасибо тебе за хлеб-соль, – поднялся Зарубин из-за стола. – Пойду в гостиницу на ночлег устраиваться. «Турист» еще работает?
– Ладно, Ваня, в какую гостиницу в семь утра! Оставайся тут!
– А Коля твой?
– Договоримся. Я тебе тут, в зале, постелю.
Подумал гость и согласился: и впрямь, почему бы у одноклассницы не переночевать?
Стелет хозяйка простыню белоснежную и на Ивана исподтишка поглядывает. Видит Зарубин, что спросить его хочет о чем-то, да не решается почему-то.
– Может, Кать, спросить хочешь о чем-то?
Выпрямилась Катя.
– Хочу… Если можно.
– У меня все можно спрашивать.
– Вань, а Вань… Зачем ты в наш город вернулся?
Насупил Зарубин брови.
– Знаешь, Катя… Другой бы никогда не сказал. А тебе скажу. Мы все собираемся когда-нибудь раздать долги. И собрать их с других. И наступает время. Или не наступает. Так вот для меня – наступило.
Страшна Залиния после пожара. Трубы печные из опаленной земли возносятся. Сладкий запашок падали ноздри щекочет. Собаки одичавшие по пожарищу бродят, тряпье обгоревшее мордами ворошат.
Погорельцы на пепелищах роются. Поднимают головы, смотрят удивленно на «Кадиллак»: с чего бы это господин Хомуталин с утра пораньше на Залинию-то пожаловал? Никак и впрямь собирается народу помочь?
Проехал лимузин Залинейный район насквозь, остановился у черной коробки бывшего Дома культуры, напротив единственной уцелевшей хаты.
Впрочем, уцелевшей – это мягко сказано. Черен тот дом, как антрацит кузбасский. Левый угол в огне обуглился, бревна наполовину прогорели. На ставнях да резных наличниках краска пузырями пошла. Стекла оконные в густом слое копоти – на самое яркое солнце сквозь такое стекло без опаски за зрение смотреть можно. Забор на земле лежит полусгоревший. Вместо фруктовых деревьев – пеньки торчащие.
Но живут в этом доме… Что и говорить – крупно повезло человеку. Весь Залинейный район без крыши над головой остался, а тут – даже стекла оконные не полопались.
Открылась дверка «Кадиллака», и вылез из-за руля мужик. Здоровый мужик, молодой, в себе уверенный, а главное – с глазами наглыми-пренаглыми. Еще бы: будешь тут скромным, раскатывая пусть не на своем, но все-таки на лимузине! Прошел двором, достал из кармана бумажку, взглядом по ней скользнул и в дверь по-хозяйски постучался.
– Алло, тут такой Василь Захарыч Щедрин живет?
А из-за двери ему – голос стариковский:
– Прошу вас, не заперто…
Проснулся Иван, приподнялся на кровати, головой мотнул, неприятное видение отгоняя. Взглянул на часы – лишь минут сорок, оказывается, поспал. Поднялся, поставил чемодан на койку, тетрадку в фиолетовой клеенчатой обложке достал.
В графе «Кредит» Валера Титов под первым номером стоит. Подумал Зарубин, взял карандаш и дважды фамилию-имя друга покойного подчеркнул. И решил сегодня же, как с кладбища вернется, собственным расследованием заняться. Чтобы наконец правду выяснить. Чтобы имя свое честное восстановить.
Наглоглазый, на хомуталинском «Кадиллаке» приехавший, прошел в дом. Без «здрасьте», без приглашения уселся в кресло. Закурил, затянулся глубоко и на хозяина посмотрел скучающе.
Немолод хозяин дома уцелевшего. Лет восемьдесят ему на вид, а то и больше. Высок, строен, в брюках отутюженных, в черной жилетке поверх синей сорочки. Глаза голубые, прозрачные, чуть слезой тронутые. Очки старомодные. Морщины глубокие. Лицо доброжелательное.
– Вы ко мне, молодой человек?
– Короче, я от Петра Владимировича Хомуталина.
– От Пети, значит, – улыбнулся хозяин.
Нахмурился гость, но Василий Захарович, вопрос предвосхищая, продолжил:
– Он ведь у меня в школе учился. Я у него несколько лет классным руководителем был. И что же Пете от меня понадобилось?
– Петр Владимирович – депутат Государственной думы. Я его помощник, он меня сюда и прислал. И вот с чем: Залинейный район после пожара идет под снос. Целиком. И этот дом, – наглоглазый притопнул ногой по полу, – тоже.
– Позвольте узнать почему… – начал было хозяин, да не успел вопроса задать: опередил его порученец.
– Да, он в курсах, что дом этот – частное владение. Предлагает срочно переехать в однокомнатную квартиру, а дом с приусадебным участком пустить под снос.
– А для чего, позвольте узнать, ваш хозяин Залинейный район сносить собирается?
– Центр развлекательный тут будет. Павильоны разные с игральными автоматами, концертный зал, рюмочные всякие, где бухнуть можно задешево в любое время. Если получится – что-то вроде Диснейленда организуем.
– Что ж… Я рад за Петю. Рад, что дела у него хорошо идут. Рад, что о горожанах наших заботится… пусть даже и так своеобразно. Как-как вы сказали? Рюмочные, где бухнуть можно? Это в смысле выпить?
– Угу.
– Но вот только в одном Петю понять не могу: почему, предлагая мне из моего собственного дома выселяться, он моего согласия на то не испрашивает?
– Так не на улицу ж… Хату дадут. Со всеми удобствами. И, главное, забесплатно.
