Чем станет на его пути Серовск – тихой заводью, кладбищем затонувших кораблей, а может, очередной отметкой на карте, отмелью, как недавний скверик с бюстом поэта? Волна выбросит на песок да тут же и подхватит, понесет дальше… А может, песок тот зыбучим окажется, засосет по грудь, по горло, с головой утянет? Время покажет!
Деньги, что Серега при прощании ему в нагрудный карман засунул «от щедрот своих», Петр пересчитал и аккуратно переложил во внутренний. Триста пятьдесят рублей, немного, но при его безденежье протянуть с десяток дней хватит. Он не стал брать постель, на что проводник презрительно скривился и предупредил строго, чтобы пассажир не вздумал спать на голом матраце, а ехать-то две ночи. Но зря деньги тратить на пустое не хотелось. И сидя подремать можно, да и стол развернуть и уложить в полку полумягкую, а вместо подушки ботинки, прикрытые все тем же пакетом пластиковым, под голову подсунуть – и спи спокойно, дорогой товарищ.
Он без особых затруднений вспомнил, что такое денежные знаки и зачем они нужны. А главное – врубился, что денег всегда мало и их надо беречь. И совсем по теме подслушал шутку в разговоре попутчиков, как старый и мудрый еврей сказал, что денег много не бывает, а бывает много камней в почках и бедных родственников у жены. С камнями в почках и женой у него проблем не возникало – их просто не было, а вот дензнаки Петр экономил как мог.
За всю дорогу он потратился только на анальгин, взяв его про запас в привокзальном аптечном киоске, а когда батон закончился, прикупил буханку хлеба. Да еще в Котельникове на рыбном базарчике разохотился на котлету из сазаньей икры – недорого и питательно, сплошной белок. Вот и все расходы. А в бутылку из-под минералки Петр из вагонного титана воды кипяченой налил. Так и ехал в тепле и достатке, потихоньку хлебушек грызя, водичкой запивая да в окошко на природу любуясь, на поля, чисто убранные, перелески да полосы лесозащитные, уже местами подернувшиеся желтизной и увяданием ранним осенним.
Окраинные пейзажи Серовска, значившегося конечным пунктом в билете, потянувшиеся вдоль железнодорожного полотна, ничем не отличались от подобных же картин других городов. Вначале по обочинам замелькали тощие пустые огородики с частоколами из всевозможного мусора и металлолома. На смену им поднялись бетонными оградами захламленные хоздворы и мехплощадки, смахивающие больше на кладбища ржавеющей строительной и дорожной техники, перемежающиеся с тыльными стенами массивов частных гаражей и автостоянками. И везде на бетоне и на кирпичах в выцветшем граффити можно было изучать историю последних десятилетий – от политизированных «Слава КПСС (КПРФ, ЛДПР, СПС и т. д.)!», уже совсем забытых горбачевских «Гласность и перестройка» с тремя жирными восклицательными знаками, множественных «Голосуйте за…» и «Имярек – наш кандидат», до игривого «Моника, ты наша надежда!» и задумчиво-философского «Чубайс, сволочь, включи рубильник и вешайся!». Пара вечных, как мир, «Маша (Оля, Света), я тебя люблю!» погоды не делали, однако умиляли.
Ближе к станции на передний план по-хозяйски выдвинулись железнодорожные сооружения, такие же грязные и малоухоженные, как и окраинные мехдворы. Состав пошел совсем медленно, стуча и переваливаясь на входных стрелках. Как-то быстро и незаметно поднялся к окну, и поплыл перрон с редкими встречающими, а за парой рельсовых провалов – поезд подали не на первый путь – вздыбился шпилем вокзал старой постройки, увенчанный лениво обвисшим на безветрии триколором.
Петру спешить было некуда. Он подождал, пока мимо него пройдут и протащат багаж пассажиры, выходящие в Серовске, подхватил пакет и двинулся следом. Выйдя на перрон, Петр протиснулся мимо столпившейся у дверей вагона радостно гомонящей группы приехавших-встречающих и огляделся по сторонам. Его окружал мир одновременно и незнакомый, и вполне стандартный, такой же, как и на других станциях, мимо которых он проезжал, где выходил и прогуливался по перронам.
Народ потихоньку преодолел броуновскую суету первых минут прибытия и потянулся направленным ручейком к подземному переходу, торчащему будкой посередине перрона, над которой висела вывеска «Выход в город». Ему, наверное, надо было шагать следом за всеми туда же, однако что-то не давало это сделать. И это самое «что-то» скоро превратилось во вполне объективную реальность – милицейский патруль, занявший пост сбоку у дверей и наблюдающий за входящими в переход.
Петру даже почудилось, что милиционеры из Минеральных Вод примчались следом и ждут его, чтобы еще разок задать все тот же вопрос о документах, на который так и не получили ответа. Сходство с этими, серовскими, было не внешнее и не в том, что на них была надета та же мышиная форма, а наверное, чисто возрастное. Сержант и там, и здесь, выглядел постарше, лет тридцати пяти, и второй, рядовой, был совсем молодой, видимо, недавно пополнивший «ряды», в новом, еще совсем не обмятом обмундировании. Выходило один в один с нарядом на вокзале в Минводах, вот только он никуда не уезжал, а прибыл в их владения, что несколько меняло ситуацию.
Петр провел ладонью по щеке, заросшей четырехдневной щетиной. Последний раз он брился в доме родственников дедушки Джамала, еще в Ингушетии, и зарос основательно. С такой физиономией, в измятом за дорогу камуфляже, без документов лезть в объятия правоохранителей было вовсе безрассудно. Да и парочка, стоящая рядом с вагоном у столба, выбравшая его ажурные металлические перекрестья для прикрытия, только утвердила Петра в его сомнениях.
Обличье мужика было еще более потрепанным, чем у него самого. Мешки под глазами и бабья одутловатость лица выдавали давно и упорно пьющего гражданина, что подтверждал и густой свежий перегар, бьющий на поражение с трехметровой дистанции. Одежка его выглядела поношенной, но не грязной, а щетина была, пожалуй, покороче, чем у Петра. Женщину издали хотелось бы назвать миловидной, но вблизи все та же одутловатость и совершенная неопределенность возраста – ей можно было бы дать и тридцать лет, и сорок – выдавали предпочтения в жизни, полностью совпадающие со страстями ее спутника.
Тот тоже колебался во времени, правда, в категории от сорока до пятидесяти. Можно было сделать вывод, что парочка явно не вчера ушла в плаванье по морю зеленого змия, хотя и не окончательно утонула в его волнах.
– Пошли отсюда, а то опять Унтер нас заметет и в камеру определит, – сказала женщина и потянула мужчину за собой. – Через мост уйдем.
Петр посмотрел в противоположную от подземного перехода сторону и увидел мост, переброшенный через пути. Маршрут отступления определился, и он без особых сомнений пристроился в кильватер рвущемуся к свободе тандему. Похоже, данные гуманоиды, как и он, не спешили в объятия той, что «нас бережет». Странно, но, кроме нежелания встречаться с милицией, Петр как-то совсем несложно, словно уже имел опыт, просчитал вполне определенную перспективу, некую полезную схемку, связанную с парочкой, за которой шагал по перрону.
Женщина несколько раз оглядывалась, сначала определяя, нет ли за ними милицейской погони, а потом уже подозрительно посматривая на Петра, севшего им на хвост. На мосту они свернули влево, уходя дальше от вокзала, а пройдя его и спустившись, завернули под пролет к забору, отгораживающему пути. Петр также зашел под мост и остановился в трех шагах от них.
– Кока, этот козел за нами идет с самого перрона, – громко, так что Петру было все слышно, зашептала спутнику женщина. – Он за нами следит. Это наверняка мент. Он нас сдаст…
Мужчина, несмотря на явно большее подпитие, а может, именно и благодаря ему, на окружающее смотрел проще и благодушнее.
– Какой он, к хренам, мент, Валентина? Посмотри на его фейс. Таких самих в ментовку метут рядами и колоннами, – окинув взглядом Петра, доверительно сообщил женщине Кока.
И, уже обращаясь к нему, хотя женщина дергала за рукав, спросил:
– Мужик, тебе чего надо? Если выпить, так мы на мели. Улов, видишь, нулевой.
Он тряхнул в руке тощую болоньевую сумку, в которой сиротливо звякнули две пустые бутылки. Затем на секунду задумался и с надеждой во взоре, но с сомнением в голосе спросил:
– А может, ты, корешок, нас угостишь? Мы не откажемся, не волнуйся. Заодно и познакомимся.
Насчет того, что Кока, как назвала его женщина, волнуется и тем паче откажется от выпивки, да еще на халяву, мысли не возникло. Когда Петр, не говоря ни слова, вытащил из кармана три червонца и вручил мужику, лицо того сделалось серьезным и отстраненно-возвышенным. Передавая даме по эстафете купюры, изящно зажатые между вытянутыми средним и указательным пальцами, Кока резко бросил подбородок вниз, только не щелкнув каблуками, представился сам и представил спутницу:
– Честь имею, Николай Крайнов, некогда кандидат технических наук, без пяти минут доктор, волею злых судеб брошенный в водоворот жизненных обстоятельств. Для друзей – просто Кока. Подруга моих невзгод Валентина.
