— Он что же, проверять нас решил? Не много ли на себя взял? Ишь чего захотел? Ананьева ему жаль? А страну, революцию, наши завоевания — не жалко? — бледнел человечек. И, усадив Кешку за стол, снова вручил бумагу и ручку.
Кешка нерешительно ерзнул на стуле. Хотел отказаться. Мол, хватило и Ананьева по самое горло. Но человек глянул на него сузившимися глазами и спросил ледяным тоном:
— И вы туда же? В сочувствующие?
Кешке стало холодно. Словно не глаза, а две пули в лицо глянули бельмами смерти. Полудурок придвинулся к столу, пыхтя начал писать.
Когда он закончил, человечек перечитал, что-то сверху написал на его бумаге. И сказал:
— Хорошо бы вам, Иннокентий, подучиться. Образование — дело великое. Вы еще молоды. Можете наверстать.
— Некогда мне. Работаю сутками, устаю. А теперь и баба завелась. До чего нынче? — удивившись, отмахнулся Кешка.
— Зимою у трактористов работы немного. Организуем у вас в селе курсы по повышению грамотности и полит-знаний. Походите на лекции. Мой вам совет. Пригодится в будущем, — настаивал человечек.
Кешка смотрел на него, как кролик на удава, и соглашался.
Только бы поскорее уйти отсюда, а там будет видно.
— Так вы обещаете, что занятия станете посещать?
— Постараюсь. Хотя зарок дать не могу. Семейный я нонче. Работать надо. Чтоб прокормиться. А с моим трактором — день повкалываешь, вечером еле домой доползешь. Не то что учиться, жрать неохота, — признался Кешка.
Человек смотрел на него вприщур, слушал. И вдруг сказал:
— Мне отлучиться надо на несколько минут, вы подождите здесь, — и вышел из кабинета.
«Ну, хана мне пришла. Сейчас в тюрьму повезут, чтоб знал, с кем спорить и препираться. Небось, они тут не таких, как я, ломали без уговоров. Эх, дурак, ну чего стоило согласиться? Уже домой отпустили б. Нынче скажет, не нужны нам несознательные, темные да неграмотные, какие учиться не хотят. И чтоб мороки не было, пошлют на Колыму подучиться уму-разуму, чтоб сговорчивей впредь был. Ведь не зря сказал, молодой, наверстать не поздно. А я тут ломался, как пряник. Во сейчас они уломают без уговоров. Как темноту некультурную. Где ж еще сыскать мне место, коль в своем селе подучиться не сговорили», — обхватил руками голову Кешка, дрожа от страха.
Полудурок невольно вскочил, когда открылась дверь.
— Задерживаю я вас? Но это ничего. Значит, мы с вами условились, вы ходите на занятия, а весною получите новый трактор ДТ-54. Прямо с конвейера. Я прослежу, чтоб вас не обошли, — пообещал человечек и достал из кармана двести рублей, подал Кешке: — Это вам за помощь. Только распишитесь здесь, что получили эту сумму.
Кешка глазам не верил. Да за эти деньги в колхозе ему чуть ли не полгода работать. Уж не снится ли такое?
Полудурок деньги поглубже запихал.
— Как вы хотите ими распорядиться? Я не случайно спрашиваю вас об этом. Ведь о нашем сотрудничестве никто не должен знать. И о деньгах. Их истинное происхожденье вам никому нельзя раскрывать. Ни одной живой душе. Ни отцу, ни матери, ни жене.
— Скажу, что нашел их, — подумав, ответил Кешка.
— Неубедительно. Найти деньги в тот день, когда у нас побывали, это на себя пальцем показать. Вам житья в селе не дадут. Поджечь дом могут. Или еще что-нибудь утворить. Народ теперь догадливый стал. Попробуй потом найди, кто беду устроил. Так что лучше вам положить их на счет. Либо спрятать понадежнее. От всех.
— Хорошо. Это я устрою. А что мне председателю сказать, когда вернусь?
— Скажете, что спрашивали вас об Ананьеве. Вы хвалили его. Просили отпустить. Вас молча выслушали. Ничего не сказали. Не ответили ни на один вопрос. И в конце предложили пока вернуться в село. Предупредили, мол, чтоб о встрече этой не очень-то болтал. Вы и поспешили в деревню. Так-то оно естественно будет, — улыбался человечек, провожая Кешку.
Полудурок даже забыл поблагодарить за деньги и советы, не попрощался. Едва дверь открылась, он пулей вылетел из нее, помчался в колхоз без оглядки, забыв о почтовой машине.
Кешка торопился. Он шел размашисто, почти бежал. Подальше от райцентра, от неприятного вызова, от разговора, после которого на душе стало как в нечищеном хлеву.
«Все стращает меня, как дурака. Всем и всеми. Аж тошно стало. Так — не брехни, не ляпни, то — не утвори. Или учиться… хм-м… Это мне — молодому мужу! Знамо дело, чему научиться надо. Если б я дурной был, таких бы деньжищ в один день не заработал. И новый трактор не обещают дураку. За такое механиков всю зиму до ус-рачки поят. И председателя. Тут же — дарма! Уж не сбрехал ли недомерок?» — думал Кешка.
Он даже не услышал, как затормозила за его спиной почтовая машина и шофер предложил:
— Эй, полудурок, садись, подвезу! Заместо посылки с говном! Валяй в кузов! Че пехом прешь?
Кешка перевалился через борт на мешки с газетами и письмами. Через несколько минут он был в селе.
Полудурок, зайдя в контору, обнял Вальку за плечи и, чмокнув ее в щеку, вошел к председателю колхоза.
— Ты только что вернулся? Узнал про Витьку что-нибудь? Зачем вызывали? — забросал вопросами.
— Ничего не сказали про Ананьева. Спрашивали, как работали, давно ли с ним в напарниках? Как учил? Почему я к нему пошел, а не к другим?
— И что ты ответил? — перебил председатель.
— А так и сказал, как было, что другие меня не брали. Виктора отец умолил, упросил за меня. К тому ж, он из всех трактористов самый что ни на есть ломовой. Лучше и больше, чем он, никто не работал.
— Еще о чем спрашивали?
— Говорил ли он со мной о чем? Я и ответил, как на духу, что Ананьев в кабине, а я — на прицепе. С утра до ночи. Когда в парк вертались, не то болтать о чем, дай Бог ноги до дому дотащить. Когда учил на тракториста, все о работе. Про двигун, карбюратор, про плуги и бороны говорили. Да и много ль услышишь в кабине. От шума мозги наизнанку выворачиваются. Ни одной свободной минуты не было. Ложка из рук летела от усталости. Какие там разговоры? Дожить бы до утра. И так все время.
— А еще о чем спрашивали? — не унимался председатель.
— Больше все. Сказали, чтоб я, покуда, домой возвращался.
— Значит, еще вызовут. Давить станут. Говорил ли он с тобой про политику?
— Какая политика? Что мы смыслим в ней? На это умные головы иметь надо и время. А у нас ни того, ни другого не было. Про политику хорошо болтать, когда пузо полное и все в доме есть. И на столе, окромя картохи, лука и хлеба, еще бутылка стоит. И завтра на работу идти не надо.
— Это ты, полудурок, чекистам такое ляпал? — подскочил председатель.
— А че? Не так опять?
— Дубина! Кто это говорит в ЧК? Тебя могли там враз схомутать и в клетку! Чурбак с глазами и мозги твои — труха гнилая! Теперь о тебе начнут узнавать! Всех, кто тебя знает, — дергать. Уж лучше б ты молчал, полено безмозглое!
— Так а меня про политику не спрашивали. Это я вам сказал…
— Иди домой, пенек обглоданный! Вот чучело. Да ты не полудурок, ты целый дурак! — злился председатель.
А Кешка тем временем пощупал в кармане хрустящие купюры, усмехнулся и вышел из кабинета.
Дома коротко сказал своим, что вызывали его из-за Виктора. Он защищал Ананьева, но ему не поверили.
— То же самое сказал он водителю молоковоза. Тот долго материл дурную власть, подлых стукачей, клял жизнь и судьбу колхозную — пропащую. И пошел в ночь, спотыкаясь от злости.
Дошел ли он до дома? Кто знает… Его, Абаева и председателя колхоза арестовали в эту ночь. Всех. Разом…
Село, узнав о том, подавилось удивлением:
— За что?
Опустевший дом головы колхоза закрыли на замок до приезда нового председателя.
Уехала из деревни семья Абаева. К родне жены. Подальше отсюда, от этой опаскудевшей, злой Орловщины. Отнявшей у семьи отца и мужа.
Клавка Абаева заколотила дверь и окна дома и, пока не достали ее с детьми руки чекистов, исчезла из деревни, даже не попрощавшись ни с кем.
Разбил паралич жену шофера молоковоза. Дети остались сиротами. Вдвоем нелегко приходилось, одной и вовсе не под силу их на ноги поднять.
Старшая дочь, погоревав, пошла работать в коровник вместо матери.
Видно, узнав, что случилось с бабой, не тронули семью чекисты. И жили люди, давясь горем и страхом, не зная, зачем родились на свет.
Их, словно прокаженных, за версту обходили колхозники, боясь глянуть в их сторону, перекинуться словом.
Кешка вскоре забыл о визите в райцентр. С утра развозил на поля навоз, а вечером, как и обещал чекисту, ходил на лекции по повышению грамотности и политического образования.
Дома за эти проделки на него косились. Особо недовольствовала Валька и что ни вечер бранила непутевого мужика за придурь.
— К чему тебе, полудурку, грамота? Ты взгляни на себя! У тебя на харе клеймо Дурака. И так мозгов с рожденья не имел, теперь и вовсе, даже дурь растеряешь. Остепенись, опомнись, у тебя семья! Чего, как шлюха, мотаешься по клубам, кого там не видал? Знаю я эти лекции да секции. По углам заживаетесь, прохвосты шелапутные! Нет на вас угомону. Никакая узда не держит. Иль меня тебе не хватает, иль не нагулялся? Зачем было жениться? Таскался бы себе до стари, как последний кобель! И не ломал бы жизни нормальным людям.
