— Во всяком случае, не последователи Матери Терезы. Один из них — Александр Калачев. Калач. Не помнишь?
— Помню. Один из достаточно крутых авторитетов. Подозревался в общей сложности в четырех убийствах. Одно из них — сотрудника милиции. Потом взяли его за рэкет.
— Оправдан. За сто тысяч баксов.
— Горсудом Санкт-Петербурга.
— Один из должников. Другие — люди такого же плана.
— Ты должен понимать, что ничего против интересов конторы я делать не буду.
— Я понимаю. Я хорошо тебя изучил.
Аверин задумался. У него возникло ощущение ирреальности происходящего. Контакты с представителями уголовного мира для оперативника такая же обыденность, как для артистов — со зрителями, для журналиста — в прошлом с передовыми рабочими и в настоящем со знатными бизнесменами. Такова сфера профессиональных интересов — никуда не денешься. Но от этой сделки отдавало какой-то чертовщинкой.
— Не хочешь дать задаток? — усмехнулся Аверин.
— Что интересует?
— Можешь просветить насчет истории с Глобусом?
— Попытаюсь. За Глобусом в последнее время тянулась заслуженная слава не правильного вора, уделяющего большое внимание роскоши, слишком близкие отношения с черными.
Лез не на свои территории. Поджимал шоу-бизнес. Отмазывал всяких негодяев. Решал не по совести конфликты, на которые его приглашали третейским судьей. Не давал людям работать.
— Кому?
— Петрухе.
— Мазуткинский босс.
Мазуткинская группировка формально входит в Таганскую. Еще на заре перестройки она прославилась своими разборками в столице, часть лидеров, в том числе Петруха, были привлечены к ответственности. Петрухе отсидка пошла на пользу — он приобрел в зоне связи, авторитет, был коронован на вора в законе самим Япончиком. Резко набирал силу в последнее время.
— Мазуткинские — у них в числе прочего шоу-бизнес, — сказал Аверин.
— Да.
— Тут и пересеклись интересы с мазуткинскими?
— И здесь тоже. Япончик и Петруха приглашали Глобуса на сходку. Тот приглашения не услышал. Кстати, Глобус держал крышу Лисицыну.
— Хозяину ЛИС'Са?
— Именно. Дискотека на Олимпийском проспекте и весь спорткомплекс находились под протекторатом Глобуса. На одного из знакомых Лисицына наехала команда Петрухи. Лисицын двинул к Глобусу с просьбой помочь уладить конфликт. Глобус на этой почве схлестнулся с Петрухой. И с Росписью.
— Лидером таганских? Но у Росписи и Петрухи в последнее время конфликт.
— Да. Но главный враг у них — Глобус.
— Дальше?
— Дальше? Скорее всего исполнителя взяли со стороны. Из тех, кто умеет стрелять. Человек десять на всю Россию способны так играючи провести акцию. Оплата их — десятки тысяч баксов.
— Что это дает? Где исполнитель?
— Смотри. Если договор будет в силе, что могу — узнаю. Кстати, за убиенного начнут мстить. Подручные Глобуса грешат на кавказцев, хотя это чушь.
— Глобус же друган с Кавказом.
— С кем-то друг. А с кем-то и наоборот. Жди событий.
— Кого завалят?
— Увидим. Многие подручные Глобуса на волоске. Они залезли в слишком крупные коммерческие дела. И наезжают на слишком крупных людей.
— Кто следующий?
— Бубон. Ближайший подручный Глобуса. Его смерть — вопрос дней или месяцев.
— Ты знаешь больше, чем братва?
— Знаю. Слишком много связей. Слишком специфический род деятельности.
— Так-так, — Аверин потер пальцами кожаную папку, с которой не расставался — она придавала респектабельности.
Интуиция подсказывала ему, что надо соглашаться. Судя по всему, Ледокол без труда ориентировался в запутанных отношениях в преступном мире, сравнимых разве только со знаменитыми интригами Мадридского двора. Аверин обладал сверхъестественной способностью просекать ситуацию — выгодна она или нет. Сейчас ему казалось, что это шанс. Есть несколько вариантов. Ледокол затеял комбинацию с целью вербовки Аверина — бросает ему крючок, а когда его заглотят, хвать — и на бережок. Но Аверин был готов поклясться, что это не так. Он понял, что Ледокол помнит, кому обязан жизнью. Так что же, ему нужен Калач? И ряд других типов. Зачем? Для сведения каких счетов? И готов ли Аверин платить таким образом за информацию? Аверин давно в работе переступил через многие грани. И понял: если дело стоящее, можно перешагнуть через многое.
— Договор? — задумчиво протянул Аверин. — Ты должен понимать, что я спрыгну с поезда, как только посчитаю нужным.
— Я понимаю. У меня такая же возможность.
— Если ты хочешь вести нечестную игру, Леха, я найду, как тебя наказать. Меня не удержит ничто.
— Я понимаю. То же самое скажу и о себе. Ну что, самбист, по рукам?
— Угу, — Аверин хлопнул по протянутой ладони…
Как и предсказывал Ледокол, события не заставили себя долго ждать. В эту же ночь был убит грузинский вор в законе Орехошвили, подозреваемый в организации покушения на Глобуса, — расстреляли его тоже на Олимпийском проспекте на дискотеке ЛИС'С — месте постоянных разборок. При этой танцплощадке давно пора открывать бюро ритуальных услуг.
— Кто следующий? — спросил начальник отделения Ремизов на утреннем совещании.
— Сегодня увидим, — сказал Аверин.
Вечером грохнули Рэмбо — еще одного соратника Глобуса. Война не на шутку разгоралась. Милиция собирала трупы и писала протоколы осмотра места происшествия. Как обычно…
Аверин проснулся от противного звука. Ему показалось, что ожесточенно драли материю. Он нехотя разлепил веки и скосил глаз. Драли его любимое кресло. Пушинка (такое имя получил котенок после уточнения пола) действовала сосредоточенно.
— Что ж ты творишь? — осведомился Аверин, но Пушинка не обратила на него ровным счетом никакого внимания.
Аверин встал, отодрал котенка от кресла. Это оказалось не так просто, поскольку когти намертво вцепились в обивку.
— Нельзя уничтожать мою собственность, — назидательно произнес Аверин. Пушинка растерянно моргнула.
Кряхтя, Аверин прошел в коридор, извлек из-за вешалки гладильную доску, поставил ее в комнате.
— На, дери вдоволь.
Пушинка презрительно фыркнула, направилась к креслу и вцепилась в него когтями.
— Ничего не понимаешь? — Аверин снова взял котенка, легонько встряхнул, подтащил к гладильной доске, зацепил за нее когтями. — Дери здесь.
Пушинка жалостливо мяукнула.
— И смотри мне, вредительница, — Аверин погрозил пальцем и посмотрел на часы. Будильник все равно скоро должен был прозвенеть. Забираться в постель не имело смысла. Он помочил лицо холодной водой, встряхнулся. Начинался очередной рабочий день. И ничто не говорило о том, что он станет менее сумасшедшим, чем предыдущие и будущие рабочие дни. Он привык жить в сумасшедшем доме. Привык мчаться вперед, высунув язык, как борзая за зайцами.
Он умылся, сделал зарядку — привычно потягал пудовую и двухпудовую гири, поколотил о боксерский мешок. С утра нельзя давать большую нагрузку — вредно для здоровья. Когда выдавался свободный вечер, он устраивал себе тренировку по всем правилам — с пробежкой, с тяганием тяжестей, иногда заглядывал в культуристский зал или в динамовскую секцию самбо, где возил по ковру соперников, с удовольствием отмечая, что пока еще кое-что может и звание мастера спорта носит не зря. Где-то раз в месяц появлялся в тесном спортзале в Колобовском переулке, где тренировались бойцы отряда милиции специального назначения — там спарринги были иные, жесткие, боевые, и тут Аверин тоже ощущал себя достаточно уверенно. Но такие вечера в последнее время выдавались не слишком часто.
Он позавтракал, наказал Пушинке вести себя пристойно и собрался отправиться на работу, как прозвенел дверной звонок. Аверин посмотрел в глазок. И распахнул дверь.
— Здорово, Слава.
— Привет, Егорыч, — кивнул Аверин. — Заходи.
Егорыч шагнул в прихожую.
— У тебя пивка не найдется?
— Есть бутылка. Чего с утра?
— Вчера перебрали с ребятами.
Егорыч внешне походил на профессора — худое интеллигентное лицо, сильные очки, мягкий говор. Его правильная литературная речь время от времени разбавлялась не менее литературным матом. Но профессором он не был. Имел звание лишь старшего научного сотрудника, кандидата наук в какой-то физико-химии, да и то в прошлом. В институте деньги перестали платить. Теперь Егорыч чинил машины в своем гараже — благо руки золотые, — зарабатывал на этом немного из-за патологического неумения торговаться и набивать цену, пил в меру, уважал пивко, на чем сошелся с Авериным. Он слыл квартирным философом, сильно помешанным на политике, притом не один десяток лет. В застойные времена зачитывался Александром Солженицыным и Львом Копелевым, часами клял на кухнях с друзьями советскую власть. С приходом демократов постепенно перекочевал сначала к центристам, потом к христиан-демократам и окончательно прикипел душой к «Трудовой России» и либерально-демократической партии Жириновского. Теперь посещал все митинги и мечтал о тех временах, когда «этим дерьмократам устроим кузькину мать».
