— Но поймите! Это был просто дружеский разговор! У Вити были испорчены отношения с СТК, с Сергеем Станиславовичем, с Васючицем, со всеми… Я единственный, кто мог неформально поговорить с ним. Попросить его не делать глупостей…
— А он?
— Он был вне себя. Угрожал мне какими-то бандитами, кричал, что сорвет собрание…
— Долг требовал обратно…
— А?
— Ведь ты ему должен? Так? Петр Алексеевич опустил глаза.
— Да…
— Сколько?
— Когда началась вся эта перестройка, мы попытались создать чартерную авиакомпанию. У Вити тогда было много денег, я взял пятьдесят тысяч. Долларов, разумеется. У нас ничего не вышло, предприятие прогорело, а тут как раз организовали Службу… Я пошел в нее — заместителем начальника управления.
— А долг?
— Витя не просил его вернуть. Его устраивало, что в Службе есть человек, который ему должен. Да и откуда я бы сейчас взял такие деньги?
Сазан внимательно посмотрел на своего собеседника. На белой его рубашке, тщательно отглаженной, но явно не новой, под мышками проступали несмываемые желтоватые пятна пота, пальцы, поросшие редкими волосками, слегка дрожали, и вся физиономия бывшего пилота была отмечена той каиновой печатью униженности и оскорбленности, которая так часто отмечает лица бедных чиновников российских федеральных учреждений. Если этот человек и брал взятки, а это наверняка, то пятьсот долларов были его потолок. Большего его подпись не стоила.
— А когда он рассорился с вашей Службой, то потребовал деньги обратно?
— Не совсем так. Но он сказал, что если его выгонят из директоров, то мне придется отдать деньги. Что это в моих интересах, чтобы он оставался в аэропорту…
— И тогда ты решил, что нанять киллера за пять штук — это дешевле, чем отдать пятьдесят штук долгу?
Лицо Воронкова стало белым, как гриб шампиньон.
— Что?
— Что слышал. Ты ему позвонил — но ты никак не рассчитывал, что он доедет до твоего дома.
— Но это абсурд! Мой телефон мог прослушиваться. Его телефон мог прослушиваться.
— Да. Мог, — сказал Сазан. — Но если бы убийцы действовали на основании подслушанного телефонного разговора, то они бы действовали после того, как разговор был подслушан. А мальчик уехал из дома до твоего звонка. Пять штук на киллера у тебя было. Пятидесяти штук для должника у тебя не было.
А проблема заключается в том, что за пять штук в Москве можно нанять только абсолютное дерьмо, которое ты и нанял. И дерьмо провалило работу, поскольку, во-первых, обозналось в темноте, а во-вторых, эти отморозки подстрелили еще одну тачку. Мою.
Так что с тебя двадцать штук на ремонт и двадцать штук пеней и штрафов. Въехал? Через два дня позвонишь вот на эту трубку и узнаешь, куда принести деньги. Не позвонишь — я тебе наглядно объясню, какого класса должен быть киллер. Диспозиция ясная?
Воронков хватал ртом воздух.
— Я не… Не я… Сазан поднялся.
— Извини, парень, — сказал он, — но у меня такой принцип. Если мою тачку разбил не я, то за ремонт платит тот, кто ее разбил. Если это не ты, то можешь найти того, кто это сделал. Я тебя с удовольствием выслушаю. Два дня у тебя есть. И советую тебе потратить эти два дня не на поиски новых киллеров. Пуленепробиваемых людей нет, но заказ на меня стоит гораздо дороже, чем сорок штук.
***
На следующий день, встав пораньше. Сазан подумал было: а не явиться ли ему в Рыкове на акционерное собрание. По зрелом размышлении он эту мысль оставил.
Рыкове был едва ли не самый далекий из московских аэропортов и уж точно самый неудобный. До начала перестройки это был вообще не гражданский аэропорт, а военный. В 1991 году, ссылаясь на всеобщую конверсию и демократизацию, местное военное начальство как-то убедило власти выгородить в Рыкове полосы для коммерческих перевозок. Кое-как построили пассажирский терминал, переделав его чуть не из склада, и потому Рыково занималось большей частью среднемагистральными грузовыми перевозками. Рыково был первый аэропорт, который стал принимать частные самолеты, превратив, с помощью евроремонта, бывшую казарму в роскошный VIP-домик. Но уже через год частные птички стали гнездиться в куда более престижных Шереметьеве и Внукове, и Рыково засохло, скукожилось и ныне пребывало в коматозном состоянии необъявленного банкротства. Дорога к Рыкову была скверная, ехать было — не меньше часа (Сазан, разумеется, никогда в Рыкове-грузовом не был, но при взгляде на карту выходило так), и Сазану расхотелось гробить еще один «паджеро» на гнусной полуасфальтированной трассе, большая часть которой вдобавок пролегала через изобилующий светофорами город-спутник.
К тому же Шило, державший этот, как его — топливозаправочный, комплекс в аэропорту, мог не правильно истолковать действия своего коллеги. И принять безобидное желание посетить любительский спектакль, именуемый акционерным собранием, за намерение увести у Шила сочащегося бабками клиента. Сазан старался не давать поводов для не правильного истолкования своих намерений.
А через час, когда Сазан сидел за завтраком на увитой плющом террасе, к нему неслышно подошел Муха.
— Ну что там? — недовольно обернулся бандит. Муха смотрел себе в ладонь, и выражение лица у Мухи было немного озадаченное, словно на ладони лежала божья коровка в полосочку или какая иная природная несообразность.
— Пули из твоей тачки выковыряли, — сказал Муха. — Полуоболочечные.
И выложил на стол прозрачный пакетик. Сазан задумчиво уставился на его содержимое.
Пули и в самом деле были полуоболочечные. Шесть долларов за штучку.
— Интересное кино, — растерянно сказал Сазан. В отличие от большинства непрофессионалов, свято уверенных в том, что основная задача войны — это положить как можно больше солдат противника, Сазан хорошо знал, что на войне ранение солдат противника всегда лучше смерти. Убитого зарывают в землю, и на этом все хлопоты кончаются. Раненого надо охранять, кормить, везти в госпиталь, тратиться на лекарства и лечение. Раненые задерживают продвижение вражеских войск и истощают вражеский бюджет. Поэтому стандартные пули, которыми стреляет автомат Калашникова и любая другая машинка для убийства, имеют твердую оболочку. При беспорядочном огне такая пуля ранит со вдвое большей вероятностью, нежели убивает.
Другое дело — террористы и киллеры. Им нужен не раненый противник, а противник убитый. Поэтому профессиональные убийцы предпочитают полуоболочечные пули с мягкой цинковой оберткой, которая разрывается от контакта с телом и может сделать смертельной любую рану. В сущности, степень профессионализма покушения почти всегда определяется именно этим фактом: стрелял ли убийца стандартными армейскими маслинами или купил на рынке полуоболочечные пули по шесть долларов за штучку.
— Интересное кино, — растерянно повторил он, — стреляли они, словно анаши обкурившись, а маслины у них высококачественные…
Сазан не подозревал, насколько он в этот момент был близок к истине
— А они точно плохо стреляли? — с сомнением спросил Муха.
— Да хуже свиньи! Целились в «мазду», а попали в «паджеро»! У них что, заказ на все японские тачки?
— Но ведь они бы загасили парнишку, если б не ты.
— Начнем с того, что профессионал бы увидел, что это не тот клиент, которого заказали. А так у них словно мозги от страха перегорели… Что там этот фраер — Воронков?
— Никак. Дома жену пользует.
За час до посещения Сазана, пока Воронков ходил обедать, неизвестные лица, навестившие кабинет зам, начальника отдела, подселили ему в телефон «клопа». По расчетам Сазана, первое, что Воронков должен был сделать после его ухода, — это броситься звонить посреднику или самому киллеру (по глупости исполнения нельзя было исключить, что никакого профессионального посредника между Воронковым и киллером не было, а был, как это порой случается в безумной нашей эпохе, обыкновенный найм за гроши). Это — если Воронков виновен. Если же он ни при чем, то, скорее всего, он бросится звонить человеку, который подал ему идею позвать Ивкина домой.
Но Воронков не сделал ни того, ни другого. На беду Сазана, сразу после жуткой дневной встречи Воронкова вызвали к начальству — он ушел и не появлялся в кабинете два часа. Один из людей Нестеренко, болтавшийся по коридорам якобы в поисках работника, ушедшего из Службы неделю назад, ненавязчиво следил за перемещениями Воронкова. Тот ходил по кабинетам, как заводной и с потерянным выражением лица.
— Наверное, он позвонил из другого кабинета, — предположил Муха.
— Ага. Извинился, снял при сослуживце трубку и: «Извини, Гоша, срочный базар есть. Я тут одного фраерка заказывал, а ты вместо него его сына чуть не замочил. Подгребай в „Соловей“ к шести». Так, что ли?
Муха поскреб в затылке.
— Чует мое сердце. Муха, — сказал Сазан, — что Воронков все-таки к кому-то побежал, и этот кто-то был тот, кто присоветовал ему позвать домой нашего авиадиректора. И сидел этот кто-то в том же здании, что Воронков, и может, даже на том же этаже…
