— Ты знаешь, насколько это привлекательно? В тот вечер ты был словно священник, непорочный и прекрасный. Ты был очень привлекателен. В тебе было какое-то особое качество. Репп, Репп уже тогда был чем-то особенным. Я слышала, как другие тоже это говорили. Некоторые женщины сходили по тебе с ума. Ты знал об этом?
— Каждый чувствует подобные веши.
— Ох, Репп, мы с тобой две странные птички, правда? Я всегда знала, что ты будешь одним из тех, кто выживет. В тебе это было уже тогда.
— Я предпочитаю вспоминать наши более приятные времена.
— Берлин сорок второго? Когда ты был героем дня?
— Славное время.
— Думаю, тебе сейчас хочется переспать со мной.
— Да. Или ты превратилась в монашку? Насколько я помню, ты всегда была страстной. Порой даже до неприличия. Как в ресторане на Лютерштрассе.
— У Хорчера. Да. Я тогда была очень порочна.
Тогда она коснулась его под столом и прошептала ему на ухо свое предложение. Они вернулись в Гранд-отель и сделали именно то, что она предложила. Это была их первая встреча. И это было до того, как начались эти ужасные налеты и Берлин превратился в руины, а вместе с ним — и ее лицо.
— Впрочем, так, как было тогда, уже не будет, — предупредила Маргарита. — Я просто знаю, что не будет. Не знаю почему, но могу сказать твердо, что так хорошо уже не будет. Но наверное, это мой долг.
— Вовсе не долг. Это не имеет никакого отношения к долгу.
Вопрос чести: она должна хотеть его.
— Но это будет не из жалости? Ты можешь мне поклясться, что не из жалости?
— Конечно, могу. Я не нуждаюсь в женщине. Я нуждаюсь в укрытии и отдыхе. Впереди меня ждет важное дело. Но я хочу тебя. Неужели ты не видишь?
— Наверное, вижу. Тогда пойдем.
Они поднялись в спальню. Репп занимался с ней любовью очень энергично, и через некоторое время она начала отвечать ему тем же. Какое-то время им было так же хорошо, как и раньше. Все, за что ни брался Репп, он делал очень хорошо, и это не было исключением. Он чувствовал, как Маргарита открылась для него и принимала его, но его удивила собственная боль, появившаяся откуда-то извне, откуда-то издалека.
Потом Репп надел брюки из шерстяной фланели, белую рубашку и коричневые тупоносые ботинки — интересно, чьи? — и вынес свою личную форму и снаряжение в сад за домом. Быстро работая лопатой, он все здесь и зарыл: куртку, ботинки, брюки, даже винтовку. Закончив, он постоял и посмотрел на прямоугольник растревоженной земли, под которым теперь лежала его военная личина. Он чувствовал себя очень странно. Он был без формы впервые с… как давно? Несколько лет, по крайней мере, с 1936 года, с того первого года в полевом лагере «Мертвой головы» в Дахау. — Тебе надо отрастить волосы. У тебя слишком открыты уши, — деловито сказала Маргарита из кухни. — Хотя если все документы в порядке, ты можешь выглядеть как фюрер и швейцарцам будет на это наплевать.
— В котором часу радиопередача?
— В шесть. Уже скоро. Здесь обычно все время звучала музыка. Теперь передают только новости.
— Не беспокойся, скоро снова будет музыка. Евреи снова запустят музыку.
— Знаешь, кто-то сказал, что на Востоке были лагеря, в которых мы их убивали. Мужчин, женщин и детей. Что мы убивали их миллионами чем-то вроде газа. Затем сжигали тела. Ты можешь себе такое представить?
Репп ответил, что нет.
— Хотя, — добавил он, — они заслужили все, что получили. С них все и началось.
— Надеюсь, мы делали это. Надеюсь, это правда. И тогда тут нам нечего стыдиться. В конце концов, мы делали добро для всего мира.
— Но всегда найдутся другие. Независимо от того, сколько их уезжало на Восток, всегда находились еще.
«Внимание. Говорит Берлин. Говорит Берлин», — раздался сквозь треск голос из динамика.
Репп повозился с ручкой настройки, чтобы улучшить сигнал, но голос так и не стал чистым.
"Героический народ Великого Германского рейха продолжает свою борьбу против чудовищных сил мирового еврейства, угрожающих нам со всех сторон. Красная Армия с боями была отброшена к Балтике группой армии Север. В Венгрии твердо стоят наши верные части СС. С момента смерти нашего вождя мы продол… "
Репп выключил радио.
— Он погиб?
— Да. Об этом объявили несколько дней назад. Где же ты был? Прятался в сарае. Стрелял в смелых ребят. Убивал их. Поднял на воздух Вилли Бухнера.
— У меня был слишком беспокойный путь сюда.
— Но похоже, все продолжается. Я имею в виду войну. Складывается впечатление, что она здесь навсегда. Даже сейчас я не верю, что она когда-нибудь кончится.
Он снова включил радио.
«…На юге Мюнхен вдохновляет всех нас, в то время как Вена продолжает…»
— Черт бы их побрал! — со злостью воскликнул Репп. — Американцы вошли в Мюнхен несколько дней назад. Почему они не говорят правду?
— Правда слишком ужасна, — ответила Маргарита.
Прошел еще один день. Репп оставался дома, хотя около полудня и выходил в сад. На улице было прекрасно, но немного холодновато. Начали вылетать майские жуки, и солнце ярко светило. Но все это не радовало Реппа. Маргарита сказала ему, что соседи вполне безобидны: с одной стороны — пенсионер-бакалейщик, а с другой — вдова, однако он продолжал испытывать беспокойство. Кто-то из них мог видеть, как грязный солдат пробирался по Нойгассе к берлинской даме. Подобные вероятности беспокоили его больше всего, так как он не мог ими управлять. Было решено столько сложных проблем: сначала сам «Вампир», потом побег во время американской атаки, опасный стокилометровый переход от пункта № 11 до Констанца, выход на последнюю связь менее чем в полукилометре от швейцарской границы. И будет преступлением провалить все по глупой случайности, из-за болтливого языка любопытной соседки.
— Ты сегодня как тигр в клетке, — сказала Маргарита. — Ходишь из угла в угол. Ты не можешь расслабиться?
— Это очень трудно, — ответил он.
— Тогда давай прогуляемся. Можно сходить в городской парк. Там сейчас очень мило. Лодок напрокат больше не дают, но лебеди вернулись, и утки тоже. Ведь сейчас май, весна.
— Мои фотографии были в «Сигнале», и в "Черном корпусе, и в «Иллюстрированном обозревателе». Кто-нибудь может меня узнать.
— Это маловероятно.
— Мне плевать, что это маловероятно. Я не могу рисковать. Прекрати трепать мне нервы по этому поводу, понятно?
— Извини.
Он поднялся в спальню. В одном Маргарита была права: ожидание сведет его с ума. Он сидит взаперти в маленьком обшарпанном домике на окраине Констанца, и весь его мир — это часть улицы, видимая из окон второго этажа, прогулки по крошечному садику позади дома да еще радио, голос умирающего Берлина, раздающийся из-под пепла.
Репп не привык бояться, но тут ему в голову пришла внезапная мысль, что он боится. На войне, в сражении он всегда помнил об опасности, но никогда не испытывал самого страха. А сейчас, когда на его плечах лежало все наследство войск СС, он узнал, что такое страх. Он не подведет их, но сейчас это кажется таким далеким, таким бесконечно хрупким. «Клянусь, я вас не подведу», — подумал он. Вообще-то клятва начиналась словами: "Я клянусь тебе, Адольф Гитлер… ", но Адольф Гитлер был мертв. И что это значит? Что клятва превратилась в простые слова? Умерла вместе с человеком, которому была адресована?
Репп знал, что это не так. Знал, что размышления вредны для него. Сомнения, беспокойства и все прочие чувства, кроме стремления просто действовать, приводят к самооправдательным мыслям. Человек — это то, что он делает; человек — это то, чему он подчиняется.
Он подошел к шкафу, открыл выдвижной ящик и вытащил оттуда швейцарский паспорт, тщательно сработанный, изрядно потертый, дюжину раз отштампованный, в котором говорилось, что он — доктор Эрих Петерс, адвокат, из немецко-говорящего Берна. Все прекрасно. Самым трудным была легенда.
Он заучил ее, как актер, старался правильно имитировать выговор, произносить слова мягче, медленнее. «Да, у меня было юридическое дело в Тутлингене, клиент назвал своего сводного брата исполнителем завещания, и, чтобы завещание получило юридическую силу, нам нужна была подпись этого сводного брата. Он-то к нам не смог бы приехать!» Это надо было произнести легко, с шуткой, снять недоверие улыбкой. «Ужасно, бомбежки, разорение, просто ужасно!»
Это должно сработать.
Он посмотрел на себя в зеркало, стараясь найти там черты доктора Петерса. Темный двубортный костюм определенно поможет, так же как и галстук, шляпа с полями и портфель. И все же из зеркала на него смотрел усталый, измученный человек с впалыми щеками — не очень-то похоже на доктора, который жил сыто и гладко все эти шесть тяжелых лет. Глаза кажутся тусклыми, кожа — бледной. Может быть, когда он будет пытаться пересечь границу, ему стоит прибавить себе краски и здоровья с помощью косметики Маргариты.
