В ней был только один, очень существенный для меня изъян: убраться подобру-поздорову после завершения операции я мог только превратившись в бестелесное существо.
Естественно, Тимофей Антонович догадывался о недостатках в моем лжеплане, но у него, как и у меня, иного выхода не было. Главное – убрать опасного конкурента, а после…
После – это уже другой вопрос.
По крайней мере, я был абсолютно уверен, что до моего ареста на месте преступления дело бы не дошло.
В любой работе бывают накладки, и кто может осудить какого-нибудь чересчур ретивого полицейского, уложившего наповал весьма опасного киллера при его задержании? Весь вопрос заключался только в деньгах, а их у моего нового босса хватало…
Решетка вентиляционной трубы над туалетом ложи "клиента" тоже поддалась без особых усилий. Я посмотрел вниз и остался доволен: унитаз располагался как раз под вентиляционным отверстием.
Устроившись поудобней, я стал с невольным душевным трепетом ждать, когда закончится первый тайм.
А что, если мой "клиент" по какой-либо причине не пожелает посетить сей благословенный уголок? Что, если он сверхтерпелив и сверхпроницателен?
От этих мыслей меня даже зазнобило.
Тогда все, труба дело. Другой такой возможности у меня больше не будет, и на мне можно спокойно ставить крест. На мне и, что самое страшное, на моих любимых, дорогих людях…
Нет, трижды нет! Я до него все равно доберусь!
И именно здесь, скоро. Мне все равно гореть в аду, и какая разница, когда я туда попаду – через пять минут или пять лет. Я проклят, я изгой, я мразь, я след от ноги дьявола, и смерть для меня – избавление.
Эй, вы, те, кто в кипящей смоле, потеснитесь, я уже иду!
Погрузившись в мрачные мысли, я пропустил момент, когда раздался свисток судьи, извещающий об окончании первого тайма.
И невольно вздрогнул, когда отворилась дверь туалета, и чей-то грубый голос произнес: "Все о'кей, шеф. Чисто".
Есть! Чтоб я так жил!
Моя ловушка сработала. И даже закрылась на засов – я услышал щелчок задвижки. Похоже, мой "клиент" излишне застенчив…
Все свершилось молниеносно и, на удивление, легко и просто.
Едва зажурчала вода смывного бачка, как я, по пояс высунувшись из вентиляционного люка, одним мощным рывком сломал шею своему "клиенту". Он был высокого роста, еще достаточно молод, но его мышцы оказались по-старчески мягкими и дряблыми.
Быстро пристроив решетку на место, я пополз обратно.
Едва не поскуливая от нетерпения, я пожирал глазами моих новых "приятелей" – мафиози, по моему мнению, чересчур долго справляющих нужду в туалете нашей ложи.
И едва последний из них закрыл за собой дверь, как я тут же очутился на кафельном полу. Закрутив винты вентиляционной решетки и спустив для маскировки воду, я вышел сначала в тамбур, а затем в коридор.
Я не боялся, что мой лжебосс хватится своего "референта-переводчика". За его временную слепоту и глухоту ему заплачено больше чем сполна…
В коридоре было людно – полицейские, телохранители важных шишек, официанты, мальчикиразносчики горячительных и прохладительных напитков и просто праздношатающиеся болельщики высокого ранга, оживленно обсуждающие перипетии матча.
Судя по всему, охрана моего "клиента" все еще в полном неведении терпеливо ждала своего босса, который, похоже, маялся животом.
С безразличным видом я спустился вместе с толпой вниз по лестнице, в просторный вестибюль, где были накрыты фуршетные столы для именитых гостей, не желающих в перерыве томиться в довольно тесных кабинках лож.
Кое-кто – правда, немногие – выходили на улицу; беззаботно улыбаясь, последовал за ними и я.
Эрнесто ждал меня в машине, припаркованной за квартал от стадиона. Едва я закрыл дверцу, как он рванул с места с бешеной скоростью.
– Потише, чертов придурок! – неожиданно сорвался я. – За тобой никто не гонится.
– Ну… как?
– Норма, – коротко ответил я и расслабленно откинулся на спинку сиденья.
– Неужто все?
– Все. Точка. И, будь добр, посматривай в зеркало заднего вида. Нам сейчас "хвост" как-то ни к чему.
– Заметано, – ввернул Эрнесто русское жаргонное словечко, которых немало нахватался в свои студенческие годы.
– Ол-ла-ла, ои-ла… – запел он от избытка чувств.
Мы выехали за город и помчались по шоссе, полого поднимающемуся в горы. Где-то там, у подножия угрюмых безлесных вершин, меня ждала небогатая, ничем не примечательная фазенда – мое временное укрытие.
Я ехал и размышлял.
Поездка в горы вместе с Эрнесто – экспромт. Вернее, часть моего личного плана, несколько отличающегося от разработки отхода с места ликвидации, предложенной моими нанимателями.
По их задумке, меня должна была ждать машина на стоянке возле стадиона. Если бы я уходил с шумом, предусматривалось прикрытие.
Но я очень сомневался, что все эти меры направлялись только на сохранение моей персоны. Скорее наоборот – мертвые лишены возможности сболтнуть лишнее.
Поэтому, на всякий пожарный случай, я решил внести определенные коррективы и в финальную часть операции.
Эрнесто охотно согласился мне помочь и даже предложил свою личную "нору" – фазенду, к которой мы и направлялись.
Этот парень был явно не дурак. Он прекрасно понимал, что продолжительность его жизни находится в прямой зависимости от моего благополучия.
В противном случае, попадись я в руки полиции, ему можно было заказывать заупокойную мессу. И даже если бы меня грохнули по ошибке, сгоряча, следующим на очереди был он – следы ликвидации маскируются оперативно, безжалостно и нередко с перехлестом.
Конечно, об этом я пока мог только догадываться, но в мучительно длинные часы наших совместных бдений возле экранов мониторов Эрнесто просветил меня и на сей счет.
И уж вовсе не по глупой прихоти он завел себе несколько укромных местечек, где можно было отсидеться, пока заказчики-перестраховщики не придут в себя и не успокоятся.
Что поделаешь, такова специфика нашей работы.
Эх, Стамбул, Константинополь…
Назойливый мотив черт-те когда слышанной песни загадил остатки моих мозгов, и я тупо разглядывал витрину книжного магазина в Саматье, одном из районов древней янычарской столицы, в свое время безропотно сдавшей полномочия Анкаре.
За огромным стеклом творился настоящий книжный бардак.
Рядом с нашим усатым "отцом всех времен и народов" слащаво ухмылялся узкоглазый круглолицый Мао, тоже "отец и великий кормчий".
На ряд ниже таращил безумные глаза "отец немецкой нации" Адольф, сурово смотрел аятолла Хомейни, кичился орденами Пиночет и щерил зубы в волчьем оскале мордоворот со шрамом через всю щеку – Отто Скорцени.
Еще ниже заразительно смеялся американский президент – хороший актер, ничего не скажешь, – подмигивая холодной, как лед, "железной леди" из Англии… Даже наш незабвенный двухбровый орел из Малой Земли угнездился среди всемирных знаменитостей, гордо выпятив усыпанную звездами грудь.
Да, брат Волкодав, трудно нам понять этих капиталистов. Чтобы привлечь покупателей, дьяволу душу за грош заложат…
Конечно, все, что находилось в витрине, мне было до лампочки.
Главным ее достоинством являлось чисто отмытое стекло, в котором, как в зеркале, отражалась противоположная сторона улицы. Там находился подъезд дома, где на втором этаже меня, по идее, должны ждать с распростертыми объятиями.
Однако побыстрее предаться лобызаниям я почему-то не торопился – нехорошее чувство, будто червяк в сердцевине яблока, точило фибры моей души, сердце и еще хрен знает что. Короче говоря, я мандражировал.
И чтобы хоть как-то успокоить натянутые до предела нервы, слонялся с раннего утра вокруг да около дома, хотя встреча мне была назначена на час дня.
В этот самый момент, когда я "заинтересовался" политическими бестселлерами, выставленными в витрине, к дому подъехал шикарный лимузин. Из него, пыхтя и отдуваясь, вылез на свет Божий тучный господин явно турецкой национальности и, с усилием двигая тумбообразными ногами, направил свои стопы в парадное.
Его сопровождали громилы ростом не ниже моего. Один из них остался у входа, прислонившись к лепным завитушкам, украшающим фасад, а два других исчезли вместе с толстяком внутри здания.
Но не они привлекли мое пристальное внимание, хотя, судя по времени (было без десяти час) и баснословно дорогому американскому автомобилю, который в этом районе Стамбула смотрелся словно белая ворона в свадебной фате на помойке, приехали люди, назначившие мне рандеву.
Едва громыхнули массивные двери парадного, как неподалеку от дома, возле крохотного ресторанчика, где подавали отменную пачу[65] и почти домашнюю долму[66] (сам пробовал за завтраком), остановился невзрачный "фиат" с затемненными стеклами.
Из него вывалила по меньшей мере странная компашка. Ее отличительной чертой были просторные, будто на вырост, пиджаки.
