Она холодно отстранилась от него.
— Не надо, Леша. Все перегорело. К тому же, ко мне сейчас придет Антон. У нас скоро свадьба.
— Ты меня окончательно разлюбила?
— Да.
Он сокрушенно замолчал. Она тяжело вздохнула.
— Значит, это все ложь, что ты меня любила. Если человека любят по-настоящему, его прощают. Да, совершил я ошибку, но это по глупости. И ты должна была меня понять. Но ты, я вижу, не хочешь помиловать кающегося преступника. А твоя любовь?.. Все это слова. Это — понты. Чистой воды, понты…
Художник разочаровано вздохнул.
— Ладно, все, что не делается — все к лучшему. Действительно, зачем я тебе нужен? У меня опасная профессия — могут в любую минуту грохнуть. За мной теперь постоянно охотятся. Я заказан. Я тайно и с риском для жизни добирался до тебя. Лишь бы увидеться с тобой. Может, ты мне не веришь. Но я не рисуюсь, а искренне говорю. Поверь мне. Возможно, это наша последняя встреча, Катя. Мы больше не увидимся. Прощай…
У Художника защемило сердце, запершило в горле. Сквозь печаль взгляда пробилась скупая и выстраданная слеза. Он тяжело поднялся со стула, будто уходил на казнь, и направился в прихожую. Буйну головушку повесил, плечи опустил…
Девушка с болью взглянула на него. Она жалобно сморщилась. Глаза моментально увлажнились, а до крови сжатые губы затряслись. Соленый дождь заморосил по ее нежным щечкам. Он уловил ее неприкрытое огорчение.
— Ты плачешь? — удивился и одновременно обрадовался Алексей.
Художник подлетел и схватил Катю в охапку. Она не сопротивлялась. Он стал осыпать ее лицо жгучими, страстными поцелуями. А она плакала все больше и больше. Дождь превратился в град. Его сердце разрывалось о жалости к ней. И от любви. Страсть с новой силой зажгла их души. Алексей распахнул халат и стал осыпать поцелуями ее плечи, грудь, живот…Сорвал с нее розовые в цветочек трусики. Он так соскучился по ее телу. Она затрепетала. Румянец снова проступил на ее щеках. Он торопливо расстегнул ширинку и подсел под нее…
Потом они перешли в зал.
Это был безумный секс! Они наслаждались друг другом, растворяясь без остатка в партнере. Неистовое сплетение рук, ног, безумные ласки. Любовные крики, вздохи…
Отрезвил их дверной звонок. Они абсолютно голые застыли на диване. Рудаков не вышел из нее.
— Это Антон, — сказала она. — Не будем открывать дверь.
— Конечно, нет, он нам не нужен. Тем более, я еще не насладился тобой, котенок.
Он снова начал «простые движенья» под аккомпанемент звонка.
… Они лежали расслабленные и пьяные от счастья. Рудаков забыл все на свете. И ему в данный момент ничего не надо было, кроме Кати.
— Я думал: «все!», когда уходил. Я не мог поверить, что потерял тебя навсегда.
— Испугался? — засмеялась счастливая Катя.
— Конечно.
— Я трезво понимала, что с тобой у меня жизнь может сложиться непросто и непредсказуемо. Или вообще не сложится. С Антоном стабильнее. Он меня любит, но я его не люблю. Я к своему несчастью помешена на человеке на семнадцать лет старше себя и к тому же мафиози. Я, наверно, по натуре — жена декабриста, я старомодна, я не похожа на современных девиц, кто живет с мужиками ради денег. Я так воспитана. Любить так одного и навеки.
— Спасибо твоим родителям. Правильно тебя воспитали. Кстати, я их не разу не видел, только по фотографиям. Пора познакомиться.
— Пока не надо. Они неоднозначно к тебе относятся. Им Антон нравится положительный, добрый…
— Пусть нравится. Мне с тобой жить, а не с ними. Если говоришь, ты — жена декабриста, то значит, от меня ты некогда не отвернешься и будешь со мной? И из тюрьмы ждать?
— Типун тебе на язык.
Они снова поцеловались.
— Я постоянно думала о тебе, представляла нашу встречу. Как тебе буду отповедь давать, что говорить. Старалась тебя разлюбить, хотела окончательно порвать с тобой. Но ты не выходишь из головы. Взяла, открывала дверь, дурочка. И опять впустила тебя в свою душу. Наверно, люблю тебя, глупая.
— И я не могу без тебя.
* * *
Вот эта улица, вот этот дом. Обыкновенная панельная пятиэтажка. Чуть постаревшая, с трещинами на стене и просевшая. В этом доме, на третьем этаже когда-то жил его одноклассник по девятой школе Анатолий Шишев. Часто Рудаков приходил к Анатолию, попить чай, послушать на катушечном магнитофоне «Комета» записи с популярными тогда группами «Чингис-хан» и «Фэнси». После окончания школы Анатолий поступил на автодорожный факультет в Красноярский политехнический институт, а Алексей, не выдержав конкурс в Горьковский институт иностранных языков, оформился рабочим в геофизическую экспедицию — помог отец Виталия Моисеева, он там работал.
Летом однокашники встретились у Толика дома. Люди уже взрослые, выпили пивка, вышли на балкон. Толик закурил. И тут Алексей на балконе пятого этажа узрел небесное создание — симпатичную светловолосую девушку. Анатолий, заметив неожиданно проснувшийся интерес Рудакова к незнакомке, довольно рассмеялся.
— Нравится?.. Это моя соседка — Света. Десятый класс закончила, — и крикнул ей. — Как дела соседка, поступаешь в пед?
— Сдала документы, скоро экзамены, — обворожительно улыбнулась она
— Приходи чай пить, по-соседски угощу.
— Ладно, — снова улыбнулась Света.
Эта была старшая сестра будущего никоновского киллера Сергея Миллера по кличке Баум.
Толик влюбился. Ему всегда нравились круглолицые, белокурые девушки с пухлыми губками. Алексей тоже влюбился (Света многим нравилась), но так как Толик хотел на полном серьезе жениться на ней, Рудаков не стал перебегать дорогу другу и взялся за ее подругу — Веронику. Толик и Света подали заявление в ЗАГС, но потом, поссорившись, расстались. «Эстафетную палочку» по имени Света подхватил Рудаков, он стал встречаться с несостоявшейся супругой Шишева, и между друзьями пробежала черная кошка. Алексей завязал с криминалом, поступил на иняз в Абаканский пединститут, а потом перевелся в Москву. Они переписывались, встречались. Но… Света любила мужчин, и они любили ее. Рудаков понял, что идеальной жены из нее не получится, и они разошлись как в море корабли. Света окунулась с головою в веселую ресторанную жизнь, отдалась ей всю себя, только ее она не пощадила. Сначала ее защитник, брат-боксер попал в тюрьму, потом у нее начались проблемы со здоровьем, по женской части. Умерла при родах, ребенок так и не родился. Об этом Рудаков узнал позднее, в Москве, из писем матери.
А сегодня в родную квартиру вернулся ее брат — Сергей. Художник решил его навестить, узнать его планы на будущее. Амбразура, Сысой остались в машине.
Сергей ни чуть не изменился, только заострились черты. Взгляд колючий, волчий. Бритый череп. Татуировка на плече — ощерившийся леопард.
Художник и Баум обнялись.
— Привет, братуха!
— Привет, привет. Проходи.
На маленькой кухоньке был беспорядок. На столе стояла бутылка водки, нехитрая закуска, фото сестры. Около снимка — стопка с сорокоградусной, накрытая черным хлебом.
— Поминаю кентов — Сапога, Еврея, и сеструху свою. У тебя вроде тоже сестра погибла.
— Да, убили.
— Кто?
— Шульц.
— Вот сука! И ты не отомстил еще?
— Узнал недавно, а тут в Москве с пацанами в такой замес попал, еле выжил, а пацанам не повезло. А тут такая канитель началась: Борман войну начал — босс погиб, Хакас, Никита-старший, младший. За мной и Северянином охота идет, хотят завалить. Да ты наверно все знаешь.
— Да, я в курсах. Жалко босса, пацанов. Меня, кстати, в крытке хотели на перо посадить, за Абдулу. Опередил я того мясника. Заточка вошла как по маслу. Он ойкнуть не успел. А потом, года через два, избили меня нехило, может опять за Абдулу. Меня в Край — на операцию, задыхался я — в легких крови немерено. Оклемался через три месяца. А потом опять парится в строгач. Вот такие дела. Говоришь, Шульц убил сестру твою? Час назад приезжал он, иуда Лысый, «шестерки» Длинный и Журавель…
— И о чем он базарил? — Художник внутренне напрягся.
— Дескать, не пойду ли я в их бригаду работать. Типа, боссу моему хана, ваших бригад нет, а у Шульца будешь бабки хорошие получать. Работы, говорит, много будет вкусной, по моему профилю.
— А ты?
— А че я? Сказал, подумаю.
— Ну и?..
— Не знаю. Надоело мне все эти разборки, за кого-то мазу кидать, прессовать кого-то, шмалять, а потом баланду хлебать…
— Так то это так, Серега, но при таких разборах, что сейчас творятся в городе и в крае, вряд ли ты отсидишься в окопе, зацепят, либо свои, либо чужие. Менты тебя тоже в покое не оставят, оформят снова в крытую. Да и Шульц и Борман не успокоится на счет тебя. Да и нам хочется, чтобы ты с нами был в трудную минуту. У нас тоже работы непочатый край. Да и за пацанов отомстить надо. Кстати, бригадир Бормана Хохол — твой должник.
