Машина бодро рванула с места, и священник уперся руками в стенки, чтобы не так кидало на кочках. Объяснений тому, что его задержали, было немного, и наиболее вероятным казалось то, что Ковалев не прислушался к мнению главы администрации Усть-Кудеярского района и объявил-таки отца Василия в розыск. В перспективе это грозило Павлу Александровичу огромными неприятностями. Ясно как день, что ни «область», ни собственное милицейское начальство таких закидонов Ковалеву не простит. Никто не захочет ссориться с патриархией.
Правда, оставалась возможность и для худшего варианта. Например, если черт дернет Ковалева подсунуть в храм пистолет, пару гранат или, к примеру, с полкило анаши. Тогда неприятности грозят и священнику. Впрочем, доказать, что нечто противозаконное принадлежит именно отцу Василию, крайне сложно – отпечатков своих он ни на чем предосудительном не оставлял, а с поличным его никто не брал. И все равно такой расклад был намного хуже. Отец Василий чувствовал, что в патриархии порядком устали ждать из Усть-Кудеяра очередной порции плохих вестей и в подобном случае могли отреагировать неадекватно… или адекватно? Священник понял, что запутался. Наверное, он и сам не стал бы верить человеку, пришедшему служить богу, а теперь мечущемуся между бандитами и ментами.
Машину начало трясти, и отец Василий выглянул в зарешеченное окошко. Они ехали по какой-то окраине, мимо темных от старости и пятнистых от сырости домов. Видимо, здание районного отделения УВД, как это бывает в крупных городах, находилось где-то на выселках. «Постой! – подумал он. – При чем здесь крупные города? Станция-то мизерная!» И от этой мысли по спине пробежал неприятный холодок.
«Уазик» вырвался на асфальт, резко прибавил ходу, и отец Василий увидел, что теперь по бокам дороги сплошняком пошли густые заросли то ли вяза, то ли американского клена. Здесь недавно выпал снег, по крайней мере на недоступных солнцу откосах белели обширные пятна. Но чего здесь определенно не было, так это отделения милиции.
«Неужели в другой город везут? – подумал он. – Да вряд ли. С чего бы это транспортная милиция иногородней помогала? Своим-то – одно дело, под одним начальством ходят, но чтобы сдать задержанного чужим?» Он про такое никогда не слышал.
* * *
Машина свернула на проселок, и через пятнадцать минут прыганья по замерзшим колдобинам «УАЗ» встал в какой-то ложбине, а милиционеры захлопали дверцами и вышли.
– Давай, дорогой, выходи! – засмеялся один, и отец Василий аккуратно спрыгнул на покрытую инеем траву.
По небу медленно плыли темные снеговые тучи, а иней простирался по всему дну и южной стороне ложбины. Где-то неподалеку надрывно кричали вороны, а в самом конце ложбины угадывался темный, видимо, хвойный лесок.
– Пошли! – властно распорядился угристый, уже начавший седеть милиционер.
Отец Василий распрямил плечи и потянулся. В морозном воздухе отчетливо слышался запах реки или, может быть, пруда. Еще в машине священник ясно осознал, что ничего хорошего его не ждет. Но странное безразличие к собственной судьбе охватило его. То ли потому, что, отдав главную улику в нужные руки, он уже не чувствовал себя по-настоящему уязвимым, то ли просто потому, что устал. Смертельно устал, в самом прямом смысле этого слова.
– Серый, ты намордник-то взял? – спросил кто-то за его спиной.
– А то! – засмеялся молодой парень и помотал в воздухе какой-то сумкой. – Лишь бы не обблевался, как тот, в прошлый раз.
Милиционеры засмеялись.
– Хватит ржать! – оборвал седой. – Работать начинайте.
Отец Василий глянул в небо и почему-то подумал, что теперь ему точно не выбраться, но никаких эмоций по этому поводу не испытал, так, словно его это и не касалось.
– Давай, поп, – распорядился молодой милиционер. Кажется, его назвали «Серый». – Становись в позицию.
Отец Василий недоуменно посмотрел на парня.
– На колени, я сказал! – с неудовольствием рявкнул Серый, подскочил и подбил священника под ноги.
Отец Василий неловко повалился на бок, но его подхватили и поставили, как и требовал Серый, на колени.
– Браслеты! – потребовал Серый, и заведенные за спину кисти священника охватили жесткие металлические полукольца наручников.
Отец Василий поморщился. В голове пронеслась невнятная мысль, какое-то сожаление.
– Доставай! – распорядился Серый, и второй расстегнул зеленую матерчатую сумку и достал армейский противогаз. Что-то об этом отец Василий слышал.
Противогаз быстро натянули ему на голову, и, когда он вдохнул, точнее, попытался вдохнуть, резиновая маска плотно притянулась к лицу – впускающий воздух клапан был закрыт. Он выдохнул, и часть воздуха со свистом вышла из-под резины. Некоторое время он просто ждал, но желание вдохнуть полной грудью, сначала неясное, необязательное, постоянно росло, и наступил миг, когда он понял, что, если не вдохнет, с легкими случится что-то непоправимое!
– Пошло дело! – засмеялись рядом.
Священник задергался всем телом, пытаясь избавиться от этого тягостного состояния, но оно росло и росло, заполняя мерзкой тянущей болью жаждущие воздуха легкие. Он рванулся к земле, чтобы, зацепившись за нее, содрать с себя это, но парни держали его слишком крепко.
– Не хватит? – громко спросил кто-то над самым ухом.
«Хватит! Хватит!» – хотел заорать священник, но орать было нечем – весь воздух давно уже вышел, просочившись наружу между кожей головы и резиной, а вдохнуть его назад уже не получалось, маска лишь еще плотнее прилипала к лицу.
И лишь через целую вечность непереносимых мучений, когда сознание начало отступать шумными, горячими волнами, кто-то что-то крикнул, и маска слетела с лица.
Воздух входил в слипшиеся легкие с надрывным свистом.
– Нормально, – прокомментировали сбоку. – Дозрел.
По примятой бороде отца Василия беспрерывно текли слюни, а в глазах плавали болезненные синие круги.
– Ну что, поп, говорить будем? – наклонился над ним седой.
– Что вы… хотите знать?..
– Где бумаги?
– Какие?
– Не придуривайся. Сам знаешь, какие. Где бумаги, которые тебе Фрол передал?
Отец Василий и не знал, что того мужика звали Фролом.
– Отдал я их, – обессиленно признался он.
– То, что ты отдал, мы знаем! – оборвал его седой. – Где остальное?
– Больше ничего не было, – сказал отец Василий и повис на руках палачей.
– Не свисти.
Священник вдруг подумал, что они могут иметь в виду те ксерокопии, что он оставил у Кольки. Но откуда им об этом знать? Об этом никому не известно. Даже Дмитрий Александрович не знает, где именно он оставил копию!
– Я второй раз свои вопросы не повторяю, – сообщил ему седой и привстал. – Серый! Серый, бля! Где тебя носит?! Продолжай!
Снова подошел Серый, и, как только отец Василий попытался крикнуть, что скажет, где бумаги, что с него хватит, ему снова натянули плотную резиновую маску противогаза.
На этот раз все наступило раньше и длилось дольше. Священник давно уже переступил порог крайнего ужаса и отчаяния, а это все длилось и длилось.
Когда именно с него сорвали маску, отец Василий не помнил – он пропустил этот миг и начал осознавать себя уже лежа на сырой, холодной траве.
– Гля, как ему захорошело! – весело смеялся кто-то неразличимый. Почерневшее небо не позволяло увидеть, кто.
– Понравилось, наверное! – задорно поддержал его знакомый голос. Кажется, это был Серый.
– Я еще раз тебя спрашиваю, – навис над священником седой. – Где бумаги?
Отец Василий пытался собрать свою волю в кулак, но сознание плавало, и ему даже не удавалось сфокусировать зрение.
– Где бумаги?! – заорал седой. – Где они?! Колись, падла!!!
Отец Василий попытался спросить или сказать, но язык не слушался.
– В намордник его! – зарычал седой и вскочил. – Держи его там, пока не поумнеет! Понял?!
Серый что-то промямлил в ответ, но отцу Василию было не до того, на него снова напяливали тугую резиновую маску.
* * *
Он давно уже не помнил, сколько раз это повторилось. И почти каждый раз, когда ему снова удавалось вдохнуть кислорода, он был готов рассказать все, что знал! Но сознание постоянно уплывало, и священнику было даже трудно понять, о чем именно его спрашивают, чего от него хотят.
И только когда седой, озверевший от молчания стоящего на коленях придурка в рясе, начал бить его ногами, священник вспомнил, что им нужны ковалевские бумаги. Но в этот момент ему было все равно. Смерть уже стояла рядом и просто ждала подходящего момента, чтобы перерезать соединяющую душу с телом бесплотную, но теперь ясно ощущавшуюся священником пуповину.
– Он ничего не скажет, – произнес кто-то.
– Должен сказать! – возразили рядом.
– Не-е, не скажет, кончать его надо, вот что.
Над головой священника обиженно засопели.
– А вдруг он не все отдал? – Похоже, лежащего ничком священника за живого не держали.
