Они сидели в кабинете, где проводились допросы. Литс пытался прочистить свои мозги. У него перед глазами все еще стоял товарный двор, полный трупов; растерзанный до неузнаваемости Шмуль, лежащий в пыли; груды тел под химическим снегом; Сьюзен в своей медицинской форме и ее обвиняющие глаза.
Он снова посмотрел на это слово. Оно должно было иметь какое-то особое значение, какой-то второй смысл. Оно не могло быть случайным.
— А у них нет эсэсовской дивизии под названием «Нибелунги»?
— Тридцать седьмая, — подтвердил Тони. — Механизированное пехотное соединение. Третьеразрядное: новобранцы и ограниченно годные. Сейчас где-то в Пруссии воюет с русскими. Но это не то. Это должна быть от начала до конца операция «Мертвой головы». Репп и защитники пункта номер одиннадцать. «Мертвая голова» — это ведь старые нацисты, можно сказать, элита, одно из первых соединений СС. У них очень давняя история, восходит еще к самому началу лагерной системы. Они избегают посредственностей вроде Тридцать седьмой дивизии.
— Наверняка.
— Вообще-то это вполне обычное для Германии название. Кстати, улица между этим прелестным местом и собственно городом Дахау называется Нибелунгенштрассе. Разве не любопытно?
— А что, если... — начал Литс.
— Нет-нет, это просто забавное совпадение, я тебе гарантирую. Нет, в нашем названии кроется шутка. Этакий грубоватый немецкий юмор. Здесь чувствуется рука великого остряка, шутника.
— Что-то я не улавливаю...
— И в самом деле, это довольно-таки умно, — заметил Тони Литс, не поспевавший за ходом его мысли, нуждался в разъяснениях.
— Так какая у нас отправная точка? — спросил он.
— Опера.
— Ах да, Вагнера, кажется? Какая-то длиннющая вещь, на несколько часов. Как-то связана с кольцом.
— Верно. «Кольцо Нибелунга». Великий герой по имени Зигфрид крадет это кольцо. Вот тут-то и скрыта шутка. Репп — это Зигфрид.
— А кто такие Нибелунги? — поинтересовался Литс.
— Я к этому и веду, — улыбнулся Тони. — Нибелунги, мой друг, это племя карликов из старых сказок. Они живут под землей и охраняют сокровища.
Где же она?
Репп посмотрел на часы. Прошло два часа, ее нет уже два часа!
Он находился на верхнем этаже. Слегка отдернул занавеску на окне и выглянул на улицу, стараясь заглянуть как можно дальше. Ничего. За последние несколько минут он делал это уже раз десять, и каждый раз наградой ему было одно и то же: ничего.
Он чувствовал, что его гражданская одежда стала теплой и влажной. Ему было никак не привыкнуть к ней. Туфли, черт бы их побрал, тоже не подходили, эти тупоносые ботинки с зернистой поверхностью натерли ему мозоль на пятке. И теперь он хромал! Замурованный в этом паршивом маленьком домике, он начал разваливаться на части; он болтался из угла в угол в чужой одежде, с головной болью и расстройством желудка, в плохом настроении и с мозолью на пятке. Он просыпался по ночам в холодном поту. Он прислушивался к звукам и шарахался от тени.
Он вообще не создан для таких дел — для покорного ожидания в нетронутом войной жилом квартале.
Репп откинулся назад и достал пачку сигарет.
Он снова выглянул в окошко, хотя прошло всего несколько секунд.
И увидел, как из-за угла вывернул грузовик.
Это был военный автомобиль, который медленно ехал по Нойгассе, направляясь в сторону Реппа. Большая машина, выкрашена по их моде в темно-зеленый цвет, размером примерно с «опель-блиц», на капоте нахальная белая звезда. Солдаты, похоже, сгрудились сзади; он видел, как подпрыгивают их шлемы в такт движению автомобиля.
Репп отпрянул от окна, и в его руке тут же появился Р-38.
Он передернул затвор пистолета... и внезапно почувствовал себя совершенно спокойным. Его как будто освободили от огромной тяжести. Головную боль как рукой сняло. Он знал, что в пистолете семь патронов. Ладно, если он стоит всего шестерых, то пусть так и будет. Последний патрон он сохранит для собственного виска. В какой-то краткий момент Репп пожалел, что с ним нет его формы. Она намного лучше, чем этот глупый наряд: банкирские штаны, белая рубашка, ботинки, которые ему не подходят, — ну вылитый гангстер.
Его дыхание стало тяжелым. Он притаился на лестнице. Звук автомобильного мотора раздавался уже совсем рядом с домом. Его палец лег на предохранитель на рукоятке пистолета. Оружие в руке казалось холодным и большим. Сердце сильно колотилось. Репп знал, что грузовик скоро остановится и послышится топот бегущих ног, когда взвод начнет выскакивать из машины. Он был полностью готов.
«...Доводим до сведения гражданских лиц, что комендантский час начинается в шесть часов вечера. Повторяю объявление. Доводим до сведения гражданских лиц, что комендантский час начинается в шесть часов вечера. Появившиеся на улице после шести часов вечера будут задерживаться».
Когда грузовик поравнялся с домом, голос из громкоговорителя гремел, как артиллерийский снаряд, дрожал в деревянных стенах, заставлял звенеть окна. Потом он стал удаляться и становился все тише, пока не заглох совсем.
Это стало появляться в самых разных местах.
— Господи, и тут тоже куча записей! — воскликнул Тони. — Восемнадцатое и девятнадцатое марта, продукты в столовую СС на сто три человека, записаны не на какое-то подразделение, а на одно слово: «Нибелунги».
11 апреля. Отпущено с Центрального склада базы Дахау: питание, обмундирование, снаряжение, отоварены топливные нормы.
13 февраля. Требование на боеприпасы: 25 ящиков патронов калибра 7, 92 мм X 33 короткие; 25 ящиков 7, 92 мм в лентах; разрывные ручные гранаты, модель 44, 3 ящика.
7 марта. Опять питание, заявка на проволоку, строительные материалы.
Гора документов росла. Сотни записей, говорящих о снабжении операции «Нибелунги» питанием и боеприпасами, «GEHEIME KOMMANDOSACHE!!!» — высший немецкий гриф секретности и приоритета.
— Бог ты мой! Это даже важнее, чем ракетная программа, — удивлялся Литс.
Роясь в бумагах обосновавшейся в Дахау группы архива армейской разведки, Литс и Аутвейт в один прекрасный день решили, что они приблизились к цели. Папок здесь было безумное, невероятное количество, целые стопки, и у всех на корешке для обозначения категорий проштамповано одно-единственное слово: «Нибелунги».
— Нам здорово повезло, — сказал Литс — Если бы Шмуль не сумел растормошить этого старика, и если бы он не записал то, что узнал, и если бы я не взял его за...
— Нам все время везет. Однако мы так и не приблизились к разгадке. Мне, например, это уже наскучило.
Литс не сдавался.
— Ну вот, — воскликнул он, — в разделе «Строительство и снабжение» приказ на оборудование специальной площадки. Шестнадцатого ноября сорок четвертого года приказано саперному батальону подготовить площадку для экспериментальных целей. В Шварцвальде. Кодовое название «Нибелунги». Под присмотром WVHA. И список материалов, требуемого оборудования.
— А здесь специальный приказ на транспортировку. Перевести сюда некое устройство из Куммерсдорфа, опытного производства, относящегося к WaPruf 2 и расположенного около Берлина. Здесь же специальные инструкции об особо осторожном обращении с хрупким оборудованием. Все это датировано четвертым январем, как раз самое начало.
— Мы действительно докопались до них, — бормотал Литс. — Черт подери! Это нас определенно на что-то выведет.
Пальцы Литса сновали среди чертежей и папок с документами. Он работал быстро, но внимательно, не останавливаясь на завтрак или обед. В своих розысках он засиживался до поздней ночи, пробиваясь сквозь лабиринт бумаг Третьего рейха. Но вот настал момент, когда на разложенные документы, которые он изучал в тот момент, упала тень и раздался робкий голос, полный самообвинения и униженности:
— Э-э, сэр, капитан Литс. Сэр?
Литс взглянул сквозь облако табачного дыма.
— Вот это да! Он вернулся! — присвистнул Аутвейт. Перед ними стоял смущенный Роджер.
И на этот раз Роджер действительно оказал помощь. Он не разговаривал о Париже и ничего не объяснял: он не был всецело поглощен своим матчем или самим собой. Он даже старательно трудился примерно сутки, пока они продолжали охоту за документами. И надо отдать должное, сумел кое-что накопать: данные на испытание в аэродинамической трубе объектов, полученные по запросу «Нибелунгов» из научно-исследовательского центра военно-воздушных сил в Брауншвейге, и список отметок, которые получили прошедшие курс противотанковой подготовки военнослужащие, включавший в себя 103 имени, объединенные понятиями «Нибелунги» и «Мертвая голова».
Но все равно оставалось просмотреть груды и груды материалов. Разочарование Литса приняло форму головной боли, и к концу этого дня она только усилилась. В какой-то момент, когда было уже довольно поздно, он оглядел архив, и увиденное не принесло ему никакого удовольствия: служащие закончили свой день и разошлись по домам, а повсюду виднелись горы бумаг и папок с немецкими документами. Это напомнило Литсу кабинет в Лондоне, где несколько месяцев назад все это началось. И такое подобие привело его к единственному заключению: они ни на шаг не продвинулись вперед, не добились никакого настоящего успеха.
