После паузы Макс сказал:
— То есть они все-таки существуют?
— Я думаю, что да… Я сейчас продиктую кое-какие ссылки на порносайты, а ты покопайся там.
— Что именно вас интересует, Юрий Петрович?
— Не что, а кто. Топ-модель Альбина Артемьева.
— Не может быть, — сказал Макс.
— Вот и убедись в этом как можно скорее. Жду.
Гордеев прибавил звук у радиоприемника и снова нарвался на сводку новостей, которая казалась бесконечной. Он насилу дождался музыки. Грушницкая хотела потихоньку удрать, но Гордеев не пустил, отобрал у нее телефон, затащил в ванную и запер там.
Что-то тут неправильно устроено, в этом городишке, что-то тут не так…
20
Варенцов сидел за столом и ел мороженное. Его левая ладонь небрежно поглаживала карман льняного пиджака, в котором лежал миниатюрный пистолет, — в последнее время, с тех пор, как фактически переехал сюда, в Зеленогорск, он с ним не расставался. Он еще ни разу не пустил в ход это оружие, и никто не подозревал, что он ходит с пистолетом. Почему-то этот вонючий городишко вызывал у него такие чувства и желания. Обычно он внимательно следил за каждым движением любого своего собеседника, готовый вскочить в любой момент, выхватить пистолет и выстрелить. На это потребуется несколько секунд: он часто репетировал. Варенцов находил немалую поддержку в мысли, что может безнаказанно убить чуть ли не любого, кого ему вздумается, а то, что ему еще ни разу не пришлось воспользоваться этим преимуществом, он считал добрым предзнаменованием и доказательностью успешности своей карьеры. Тем не менее, думал он, всему приходит свой час.
В кабинет постучали, и сразу же появился Валентин. Варенцов посмотрел на него внимательно и сказал:
— Что-то с вами не так…
— В каком смысле?
— А, знаю! Пиджак! Где же ваш вечный зеленый пиджак?
— Вы не поверите, — пробормотал Валентин. — Десять минут назад подрался с какими-то тинейджерами. Пришлось его выбросить.
— Чего же они от вас хотели?
— Вообще-то это я хотел… Попросил закурить. Вот и все. Добрый у вас городок…
— Да уж. Ну ладно, пиджак — это ерунда, не берите в голову. А вот выглядите вы что-то скверно. Не сейчас, а вообще последнее время.
— Простудился, — односложно объяснил Валентин.
— Простуда летом — вещь неприятная и опасная, — заметил Варенцов. — Она может привести к нарушениям деятельности центральной нервной системы и вызвать воспаление мозговой оболочки. Мне очень неприятно видеть, как мои сотрудники — люди, наделенные чувством ответственности, пренебрегают своим здоровьем. Тем более те, у кого голос — главное орудие производства… Нет, — сказал Варенцов после паузы, — у вас просто вид грустный, простуда ни при чем. Что-то случилось?
— Девушка пропала.
— Я не знал, что у вас есть девушка.
— Неужели? — усмехнулся Валентин. — А я вот думаю, что она где-то у вас.
— Ну ладно, я знал, что у вас есть девушка, я ведь должен быть в курсе, где живут мои сотрудники. — Он вдруг расхохотался.
— Иногда мне кажется, что вы садист, — сказал Валентин.
— Ну что вы расквасились, в самом деле… Как вы говорите, садист? Забавная мысль. Хотя, впрочем, если привнести в нее сексуальный контекст…
— То есть? — Валентин похолодел.
— Смотрите сами. Сексуальная мораль зиждется прежде всего на факте абсолютного одиночества. Природа рождает нас одинокими, каких-либо связей между людьми не существует. Единственное правило поведения заключается в следующем: я предпочитаю все то, что доставляет мне удовольствие, и ни во что не ставлю все то, что, вытекая из моего предпочтения, может причинить вред другому. Самое сильное страдание другого человека всегда значит для меня меньше, чем мое удовольствие. Неважно, если я вынужден покупать самое жалкое удовольствие преступной ценой, ибо удовольствие тешит меня, оно во мне, тогда как последствия преступления меня не касаются, ведь они — вне меня.
— Да вы больны!
— Отнюдь. Давайте я покажу вам это на конкретных примерах. Вот, к примеру, девушки из шоу-бизнеса. Вы думаете, они жаждут славы? Или денег? Или, может быть, они просто хотят трахаться? Ничего подобного. Они сами не знают, чего хотят. У них вата в голове…
— А модели? — подсказал Валентин.
— Модели, — протянул Варенцов. — Что такое модель? Вы знаете, что такое модель?
— А вы расскажите мне, — предложил Валентин, — и я узнаю.
— Ее основная цель — выжать из жизни как можно больше удовольствий. В идеале — больше всех в Москве. А еще лучше — в Европе. Для этого надо много двигаться, поскольку всегда есть вероятность, что самое большое удовольствие скрывается как раз там, где тебя в данный момент нет. Представляете, какая каша у такой девицы в голове. И тут она попадает в мои опытные руки, и уж я ей предоставляю все мыслимые удовольствия. — Варенцов засмеялся. — Знаете что? Поехали на завод, я вам покажу сам процесс, не пожалеете!
— Я работал на вашем заводе, вы забыли, наверно.
— Я — нет, — засмеялся Варенцов, — я о другом процессе говорю, совсем о другом, о том, который внутри! О сущности, так сказать.
— Внутри? — повторил Валентин. — Так вот оно что…
— Вот именно!
21
— Достали уже! — Гордеев в бешенстве выключил радио.
И замер.
Он вдруг понял, что тут не так. Слишком длинные новости. И они не перебиваются рекламой. Так не бывает. Такого уже просто нет. Но у Варенцова есть.
Десятиминутная сводка новостей по радио, ретранслирующемся на ближайшее Подмосковье, — это нечто. Это же монополизация информации. В Москве больше трех минут ни одна УКВ-станция на новости не отпускает, потому что в Москве люди все время несутся как угорелые. Кроме того, аудитория таких радиостанций в основном молодежная. Им политика до одного места. Но в Подмосковье — другое дело и несколько другая аудитория. Другой темп жизни, люди готовы слушать то, что им говорят. И кто говорит? Одна-единственная радиостанция на огромный район. И она, в конце концов, впарит в мозги то, что нужно. Блестящий расчет у господина Варенцова. Вот уж воистину он заказывает музыку. Теперь для господ политиков его небольшая, по московским стандартам, компания представляет стратегический интерес…
Гордеев мерил шагами свой гостиничный номер, когда позвонил Макс. Прошло чуть больше получаса с момента их разговора. Для Макса это было много.
— Юрий Петрович, я нашел этот сайт, он был очень хитро спрятан, его прикрывал магазин по продаже дисков с автографами знаменитых музыкантов.
— Компании Степана Варенцова?
— Как вы догадались?
— Неважно! Ну и? — нетерпеливо спросил Гордеев. — Ты смог туда влезть? Ты его взломал?
— Да.
— Есть там Альбина Артемьева?
— Да.
— Что из тебя все тянуть приходится?! — возмутился Гордеев. — Ну говори же, наконец! Что там с ней происходит?
— Ее там насилуют.
— Что? — Гордеев подумал, что ослышался.
— Насилуют. Раз за разом. Съемки как старые, так и свежие. Похожи на подлинные.
— Где это происходит? Есть какие-то приметы?
— Трудно сказать. Обыкновенная комната. Но еще есть какие-то технические помещения. Похоже на химический завод.
— Это здесь, — подтвердил Гордеев.
Макса трудно было чем-то удивить, но сейчас он говорил не совсем своим голосом.
— Чтобы увидеть это, надо заплатить пять тысяч долларов. Программа защищена от записи. «Лучшие» эпизоды выставлены на аукцион. Сейчас цена колеблется в районе трехсот тысяч долларов.
— Кто-нибудь уже покупал?
— Нет, похоже, от жадности продавец никак не может прекратить торги. Они идут уже несколько месяцев.
— Ты можешь заблокировать этот ужас?
— Боюсь, что нет.
— Что же делать, Макс?
— Надо звонить ментам — в отдел «Р». Это только им по зубам.
— Давай! — крикнул Гордеев и выбежал из своего номера.
Он запрыгнул в машину и поехал на фабрику. По дороге он позвонил Сергеенкову, попросил прислать кого-нибудь.
22
— Как жаль, что вы простудились, — посетовал Варенцов, — мороженое было чудесное.
— Ничего.
— А если бы вы были в порядке, вы бы не сочли за обиду, если бы я вам не предложил?
— Не знаю. Наверно, нет.
Они прошли столовую, и Валентин снова увидел в левой стене выкрашенную красной краской дверку с эмблемой «1,5». Она не была заперта.
— Вот видите! — Казалось, Варенцов расстроился. — Сейчас вы все, кстати, увидите собственными глазами… Что я хотел сказать? Уважение человека к человеку перерастает в цикл рабства, где не остается ничего, кроме иерархии подчинения, где, в конце концов, нам не хватает уважения, лежащего в основе нашего образа действий, поскольку мы вообще лишаем человека его высших проявлений. Это отвратительно! Мы усиливаем эффект наготы странным видом полуодетых тел, и отдельные предметы одежды лишь подчеркивают «расстройство» чьей-либо плоти, становящейся тем более беспорядочной, чем выше степень обнаженности. Пытки и убийства продлевают этот губительный порыв. Подобным же образом проституция, бранные выражения и все то, что связывает эротизм с низменной сферой, способствуют превращению мира сладострастия в мир упадка и разрушения. Мы будто нуждаемся в опрокинутом мире, в мире наизнанку. Вам нравится такая жизнь? Мне — нет! Я считаю, что мой долг наводить порядок в области чувств по мере моих скромных сил.
