Но Борис нагибался, прыгал из стороны в сторону и снова поднимал с земли другой автомат с полной обоймой.
Лента в пулемете быстро кончилась, но тут до Сосновского дошло, что стрельба продолжается. И совсем рядом. Он откатился в сторону, взял чей-то автомат и снова стал стрелять по немцам, крича женщинам по-русски:
– Бегите в лес! Спасайте детей!
Он обернулся назад, чтобы убедиться, что женщины убегают. В автомате всего тридцать патронов, и они сейчас кончатся. Хотелось перед смертью увидеть, что женщины в безопасности. Но он увидел другое. Из леса выбегают люди, женщины шарахаются от них, но те заставляют их падать на землю, а сами бегут вперед. И тут он увидел Шелестова…
Коган не смотрел никуда. Он только пытался отвлечь немцев на себя. Пока в руках Сосновского пулемет, тут всем будет тошно, не зря немецкий MG называют «косторезом». Но тут у него кончились патроны и прямо перед ним появился дюжий гитлеровец. Коган со всего размаха ударил немца пустым автоматом по голове, но тот закрылся руками. Выхватив из-за голенища сапога нож, переданный ему ночью Сосновским, Борис тут же вогнал его немцу под ребра, оттолкнул его и бросился за оружием, и в этот момент ему прямо в лицо полыхнула автоматная очередь. Оперативник попытался отскочить, но пули были быстрее. Он почувствовал на языке горечь от сгоревшего пороха, а руку выше локтя обожгло огнем.
Буторин развернулся всем телом на площади, выискивая среди тел немцев друга. Коган сидел у дерева, прижавшись к нему боком и опираясь одной рукой о землю. Другая рука у него безжизненно свисала, рукав пропитался кровью. Подбежав к нему, Виктор схватил лицо друга в ладони и поднял вверх.
– Боря, ты живой! А все думали, что ты погиб, что тебя немцы схватили, что тебя убили. Куда вы делись, вы на связь не выходили, думали, погибли! Черт, живой, ничего тебе не делается!
– Делается, Витя, еще как делается, – тихо ответил Коган и попытался улыбнуться.
– Это все ерунда, – горячо стал говорить Буторин, стягивая с плеча друга пиджак и разрывая рукав рубашки. Коган улыбался и стонал, кусая губы. – Сейчас мы тебя перевяжем. Куда столько кровушки в землю лить!
– Еврейской крови, Витя, – усмехнулся Коган.
– Она вся одного цвета – что русская, что еврейская, – затягивая жгут, отмахнулся Буторин. – Тебе ли не знать.
Перевязав друга, Буторин обернулся и посмотрел на поле боя. Партизаны Окунева собирали оружие и оттаскивали в сторону убитых, двое или трое немцев были еще живы, и их перевязывали. Сосновский стоял возле женщин и, вытирая предплечьем потный лоб, что-то говорил им. Вцепившись в плечо Буторина, Коган попросил его помочь подняться. Он увидел, как в сторонке на пеньке сидит женщина с распущенными спутанными седыми волосами, а возле нее, прижавшись, стоят двое маленьких мальчиков. У женщины был отсутствующий взгляд.
Опираясь на руку Буторина, Коган подошел к немке и со стоном опустился рядом. Он положил свою руку на руку женщины и попытался заглянуть ей в глаза, та перевела невидящий взгляд на русского, нахмурилась, узнавая, а потом из ее глаз потекли слезы. Рядом присел Сосновский.
– Все закончилось, фрау Анна, – сказал Сосновский по-немецки. – Теперь все закончилось. Красная армия уже ушла на запад, и мы теперь в тылу. Нет войны, нет здесь фронта.
– Уже ничего нет, – тихо ответила женщина.
– Как это ничего нет? – возмутился Сосновский. И указал рукой на женщин, детей, которые обнимали партизан. Мужчины подхватывали детишек на руки, кружили их, смеялись. – Есть жизнь! Вы только посмотрите, Анна, это жизнь, это будущее, новое будущее и новая жизнь. У вас дети, они живы! А значит, будем жить и мы все.
– Меня никогда не простят ваши люди, ваши женщины… Мой муж и Гитлер слишком много сделали вам зла. Немцы стали вам ненавистны. Вы никогда нас не простите, и нам никогда не замолить наших грехов.
– Вот у них, – Сосновский ткнул пальцем в детей Анны, – нет никаких грехов. Дети безгрешны, тем более дети войны. И самое важное теперь будет, когда война кончится. Самое важное – строить новый мир, в котором матери станут воспитывать своих детей в любви и стремлении к миру между всеми. Понимаете? Этим детям после войны строить новый мир, а вы мать, и в ваших руках будущее, будущее Германии в том числе.
Анна смотрела на русских и не понимала. Как можно так говорить ей, немецкой женщине, жене гестаповца? Они же должны ненавидеть ее, гореть желанием убить и ее, и детей, и всех немцев, а они… перевязывают раненых… вон, одному солдату с перевязанной головой партизан протянул фляжку и дал пить.
К немке подошла Марфа Ивановна и присела рядом. Она стала что-то говорить по-русски, но Анна, не понимая слов, ощущала, что ей говорят добрые слова. Какие странные люди, непостижимые люди.
– Знаете что, ребята, – раздался голос Шелестова, который стоял рядом и слушал весь этот разговор. – Вы объясните этой фрау, что ей сейчас лучше всего отправиться в тыл и устроиться работать санитаркой в детский госпиталь. Будет ухаживать за детьми. Это и искупление, и вера в будущее, надежда на будущее. Ей это сейчас крайне необходимо.
– А вот и мои разведчики, – вдруг улыбнулся Коган и поднял руку, увидев двух подростков с черным портфелем в руках. – Эй, герои! Прохор, Митяй, идите сюда. Ты гляди, справились же, сумели! Сохранили портфельчик!
– М-да, – улыбнулся Шелестов. – Ну вот и закончилась наша операция. И эти мальчишки – тоже дети войны!
Фольксдойче (нем. Volksdeutsche) – обозначение этнических немцев, проживавших за пределами Германии. Они имели право на переселение в Германию, а также большие льготы на оккупированных территориях. В том числе и в рамках службы во вспомогательных частях.
Закрытая система телефонной связи, использующая высокие частоты (ВЧ).
Ложись! Падай на землю! (польск.)
Носок, союзка, берец, язычок – детали обуви.
