Она покачала головой:
— Нет! Кто он?
На лестнице раздалось дребезжание посуды, и наш разговор прервала Лин, вошедшая с подносом, полным чайных чашек и ложечек на блюдцах, с чайником элегантной формы, сахаром в вазочке и тарелочкой с ломтиками лимона. Вибекке, как по мановению волшебной палочки превратившись в образцовую хозяйку, помогла Лин расставить чашки с блюдцами, предложила мне сахар и лимон и сказала Лин, после того как та разлила чай, чтобы она — спасибо большое, больше ничего не надо — оставила нас одних.
Когда Лин ушла, я повернулся к Лангеланду.
— Но вы-то помните Терье Хаммерстена?
— Конечно, помню. Но мы ведь так и не доказали его причастность к делам, которые были связаны с Яном-малышом.
— Да, к сожалению, не вышло.
— Без сомнения, оттого, что никакой связи и не было.
— Вы в этом убеждены?
Он вопросительно уставился на меня:
— А вы разве нет?
Я выдержал его взгляд и спросил в свою очередь:
— Вы с ним встречались хоть раз?
— Лицом к лицу — нет. Я однажды присутствовал на допросе Хаммерстена в полиции, за зеркальным стеклом. Это был самый близкий мой с ним контакт. По закону, его вообще не имели права вызывать в полицию — из-за проклятого алиби.
— Так вот, теперь он убит, и, судя по всему, убил его Ян Эгиль. Он с вами не связывался?
— Ян Эгиль? Нет. — Он решительно покачал головой.
— Когда вы с ним разговаривали в последний раз?
— Видите ли… Я навещал регулярно. Потому что ему было очень важно с кем-то общаться помимо заключенных. Разумеется, я интересовался его делами, когда его на время выпускали на свободу. В последний раз я с ним виделся в мае, когда он окончательно вышел из тюрьмы.
— Вы готовы взяться за это дело?
— Я по-прежнему его адвокат, если вы именно это имеете в виду.
— Вы были им всю его жизнь.
— Всю?
— Вы ведь были адвокатом его матери еще до его рождения. Вы же мне сами об этом рассказывали.
— А, ну да. — Он холодно взглянул на меня.
— И к тому же именно вы были посредником при его усыновлении Вибекке и Свейном Скарнес в семьдесят первом году, так? — Я посмотрел на Вибекке, которая утвердительно кивнула.
— Да, я сделал это, потому что хорошо знал их обоих, особенно Вибекке. И как вы сами сказали, я помогал его матери в тяжелые для нее времена.
— И вы были уверены, что он попал в хорошие руки?
— Ну я же хорошо знал Вибекке!
Я снова перевел взгляд на нее. Она на мгновение опустила глаза, но потом подняла их снова — взгляд был ясный, спокойный.
— Да? — обратилась она ко мне.
— Он попал в хорошие руки? — переспросил я.
— Веум! — снова перебил меня Лангеланд. — Ни вы, ни я к этому не имеем ни малейшего отношения! Все это — прошлогодний снег. Забудем об этом! — Он повернулся к Вибекке: — Не отвечай ему больше ни на один вопрос! — И, глядя на меня, продолжил: — Впервые по-настоящему я стал его адвокатом в восемьдесят четвертом году, когда меня вызвали в Фёрде.
— Ну да, ну да… Но я-то имею в виду, что вы все это время следили за ним издалека, так?
— Потому что я чувствовал за него ответственность. И из-за его родной матери, и потом — после семьдесят четвертого года — из-за истории с Вибекке и Свейном.
— Мы можем вернуться к этим событиям, но сначала предлагаю обсудить то, что произошло в восемьдесят четвертом.
— Чем вы в самом деле занимаетесь, Веум?
Я пропустил его реплику мимо ушей.
— Это ведь была жуткая трагедия. И то, в чем были замешаны его вторые приемные родители, а вернее, его приемный отец, — вовсе не мелочи.
Он скептически посмотрел на меня:
— Вы что, снова об этих слухах о контрабанде спиртного?
— Да, и о том, что за одиннадцать лет до этого Терье Хаммерстен обвинялся в другом жестоком убийстве. Возможно, заказанном Клаусом Либакком — или кем-то другим из их криминального сообщества.
— Другим?
— Да, мы в тот раз об этом слышали. Но вы в суде так и не воспользовались этой информацией. Почему, Лангеланд?
— Вы имеете в виду… — Он выпрямился на стуле — было заметно, что ему не нравится, как развивается наш разговор.
— О чем вы говорите? — перебила нас Вибекке.
— Вы ей так ни о чем не рассказали? — спросил я.
— О чем? — разволновалась Вибекке.
Я вновь повернулся вполоборота к ней.
— Вы знали о том, что ваш тогдашний муж, Свейн Скарнес, был главной фигурой в разветвленной сети, поставлявшей контрабандное спиртное в Согне и Фьордан?
Она недоверчиво посмотрела на меня:
— О чем это вы? Какая контрабанда?
— Контрабанда спиртного, — чуть ли не по слогам повторил я, — которой заправлял Свейн Скарнес. Он связывался с поставщиками в Германии, договаривался с судами, которые осуществляли нелегальную перевозку через границу, организовал сбыт в Согне и Фьордане, в чем ему помогал сотрудник его фирмы Харальд Дале. Скарнес, разумеется, имел со всего этого большие доходы.
— И где же они? Вы можете мне это сказать?
— Нет. Но вы жили неплохо, разве не так?
— Мы жили нормально. Не более того. Все это для меня — большая новость!
— А вот ваш нынешний муж знает обо всем этом с восемьдесят четвертого года.
Она обернулась к Лангеланду:
— Это правда, Йенс? Ты знал и не сказал мне ни слова?
— Я хотел оградить тебя от всего этого, Вибекка. К тому же все это не доказано.
— Все равно…
— Это дело было построено на совершенно пустых домыслах…
У нее в глазах стояли слезы, губы дрожали.
— Я не могу в это поверить! Ты столько лет скрывал это от меня, Йенс! Как ты мог?
Они смотрели друг на друга, и в их взглядах ясно читалось растущее отчуждение.
— Наверное, есть еще кое-что, чего вы друг другу так и не рассказали, — прервал я их затянувшуюся молчаливую дуэль. Они оба разом повернулись ко мне. — О том, что произошло в семьдесят четвертом году, например.
И тут уж я полностью завладел их вниманием.
— А теперь вы о чем, Веум? — раздраженно перебил меня Лангеланд. — Вам не кажется, что вы и так уже наговорили достаточно ерунды?
— Почему ерунды? Все, чего я хочу, — чтобы люди перестали врать. И чтобы перестали брать на себя вину за чужие преступления.
Я взглянул Вибекке в глаза.
— Я имею в виду то, что вы с Лангеландом сделали в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году, но я также вынужден напомнить вам, что рассказал мне Ян-малыш, когда я беседовал с ним в кабинете ленсмана в Фёрде, о том дне, когда был убит Свейн Скарнес.
Лангеланд встал:
— Веум! Думаю, вам лучше уйти!
Я остался сидеть. Вибекке тоже. Она протянула руку по направлению к мужу и сказала слегка дрожащим голосом:
— Нет… Йенс. Я хочу его выслушать.
Лангеланд остался стоять.
Я сказал:
— Но он же рассказал вам об этом, когда вернулся из Фёрде, разве нет? Мне он, во всяком случае, заявил, что это достаточный повод для пересмотра дела. Вашего дела.
— Да, но я сказала… Что я уже не помню всех деталей… А Ян-малыш мог и ошибиться.
— Это, вероятно, была не вся правда? — спросил я осторожно.
Она помедлила, а потом сказала еле слышно:
— Не вся.
— Что? — Теперь настала очередь Лангеланда поражаться. Не сводя с жены изумленного взгляда, он тяжело опустился обратно на свой стул. — Но ты же все это время…
— Ты сам настоял, чтобы я призналась, Йенс. Ты сказал, что я смогу надеяться на смягчение приговора, если мы убедим суд в том, что это было непреднамеренное убийство.
— И ты это сделала! Боже мой, я же не думал, что это будет признание в том, чего ты никогда не совершала!
Она проглотила комок в горле, а потом заговорила снова, тщательно подбирая слова, медленно и четко:
— Напомните… что сказал Ян-малыш?
— Это было так давно, что точно процитировать его я не смогу, но основной смысл был такой: он был дома один с отцом, вашим тогдашним мужем. Приемным отцом. Сам он сидел в комнате и играл паровозиком. Потом он услышал, как в дверь позвонили и ваш муж пошел открывать. И тут до него донеслись крики — ссорились приемный отец и еще какой-то мужчина. Мужчина, заметьте. После этого все стихло. Чуть позже он вышел в прихожую и… Сам ли он первым обнаружил тело или все же вы вернулись домой и увидели, что произошло, — я так и не узнал. Я не помню, чтобы он мне об этом рассказывал. Но основной смысл был следующий: кто-то вошел в квартиру, поссорился с вашим мужем и исчез. Кто это был?
Она смотрела куда-то между нами.
— Вы… вы же знаете, почему я это сделала — призналась в убийстве.
— Ну, у меня были кое-какие подозрения на этот счет…
— Потому что я была уверена в том, что это сделал Ян-малыш. Чтобы избавить его от всех этих… чудовищных вещей.
— Но мне в тот самый день он сказал единственную фразу: "Это мама сделала!"
