До конца дня Тимофеич больше не появлялся. Зато пришел его помощник – заросший, месяца три, наверное, не мытый мужичок, четко разъяснивший священнику его новые функции и недвусмысленно давший понять, что и кнут, и, так сказать, пряник для тех, кто работает на Тимофеича, абсолютно реальные понятия. И что если до конца завтрашнего дня навоз из коровника убран не будет, отцу Василию, во-первых, не дадут жрать, а во-вторых, накажут.
– Не-ет! Это еще хуже, чем Купон! – сказал отец Василий вслух. – Отсюда надо сматываться, и побыстрее!
Он еще раз осмотрел и ощупал цепь, но изъянов не обнаружил. Он внимательно оглядел огромную «шахтерскую» лопату, но гвоздя в ней не было – лезвие на черенок насадили просто так, без дополнительного крепления. Впрочем, и сама лопата была неплохим оружием – голову снести можно запросто! «Господи, прости меня! – испугался священник. – О чем я думаю?! Какую голову?! Изыди, нечистый, не искушай!»
Он вдруг ясно осознал, что ничего настолько страшного, чтобы переступить заповеди господни, не произошло. Кнута немного досталось? Так и господа нашего бичевали. Свободу отняли? Но в кандалах ведь только тело, а дух его свободен, был и остался свободен! Да и не вечер еще, можно и тело освободить. Дайте только срок, и все вернется на круги своя, а он к Олюшке…
Как только отец Василий подумал про Олюшку, ему снова поплохело. Он понимал, что с Ольгой скорее всего все в порядке, но он также понимал, что жена переживает, а ей, пока она кормит маленького Мишаньку, волноваться никак нельзя! Эта мысль его подстегнула. «Я вернусь к тебе, Олюшка!» – мысленно пообещал он, поднялся и взял в руки лопату.
* * *Работа пошла легко. Правда, железный браслет быстро натер ногу, и отец Василий вынужден был остановиться, чтобы смастерить из собственной майки немудрящий подкандальник. И дело заладилось. Священник немного задыхался – сказывался-таки излишний вес, но кидал навоз к воротам играючи и остановился, лишь когда совсем стемнело. Он оценил размеры накиданной кучи и понял, что еще немного, и в сарай станет невозможно войти.
Отец Василий переместился к воротам, насколько позволяла цепь, и черенком лопаты толкнул одну из створок. Створка отошла в сторону, и в сарай сразу проник свежий, пахнущий полынью и влажной весенней землей ветер. «Надо было сразу открыть, – подумал он. – Легче дышалось бы!»
Священник взвесил в руках лопату и воткнул ее в кучу. Теперь следовало выкидать навоз наружу, а там его, как сказал фермерский помощник, отгребут трактором.
– Неплохо работаешь, – услышал он над самым ухом и оглянулся – за створкой ворот стоял Тимофеич.
– Стараюсь долг побыстрее отработать, – серьезно ответил священник.
– Это правильно. Будешь стараться, за пару-тройку лет отработаешь.
Отец Василий смолчал.
– Скажи спасибо, что я тебя участковому нашему не сдал, – продолжил фермер. – Он до сих пор свою машину восстановить не может. Чем это вы на него наехали? «Кировцем»?
Отец Василий задумался. Он припомнил, что Тимофеич, когда они переехали ментовский «уазик», так и сидел в собственном багажнике и своими глазами увидеть происходящее не мог. Да и менты вряд ли поняли в темноте, что скрывается под густо привязанными проволокой в качестве маскировки ржавыми дверцами от комбайнов и радиаторными решетками от машин.
«Кировцем», – потупил он взор.
– Я так и подумал, – удовлетворенно хмыкнул фермер. – Но, заметь, решил тебя властям не сдавать. Чтобы ты, так сказать, искупил трудом…
Отец Василий молча слушал.
– Ты что думаешь, – присел на корточки Тимофеич, – мне все это, – обвел он рукой уходящую до самого горизонта степь, – даром дается? Нет, не даром. Но я не хнычу. А наоборот, думаю, как таким, как ты, заблудшим душам помочь. Вон Николаич, помощник мой, до заместителя вырос, а был еще хуже тебя – грязный да вонючий. Но искупил трудом, доказал, так сказать, свое право на место под солнцем.
«Ну и ну! – покачал головой отец Василий. – Так говорит, словно это он мне место под солнцем выделил».
– Ты головой не качай! – повысил голос Тимофеич. – А не веришь, у Николаича спроси, он подтвердит. Такой же пес смердючий был, точь-в-точь как ты. А теперь челове-ек! И работники его уважают, и я ценю. Вон в прошлом годе даже тулуп ему свой подарил. Хорошая вещь, добротная, сейчас таких не делают. И отцу моему служил, и мне, а теперь вот и Николаич носит не нарадуется.
«Заманчивую перспективку ты мне обрисовал», – задумчиво ковырнул навоз лопатой отец Василий.
– Что скажешь?
Отсюда отец Василий запросто мог достать его лопатой. Он представил, как пройдет широкое лезвие вдоль горла, разрывая сухожилия и хрящи гортани, и даже зажмурился.
– Заманчиво, – глянул он в небо. – Даже не знаю, что и сказать.
– Ничего-ничего, я не тороплю, – поднялся с корточек Тимофеич. – А что кнутом тебя немного поучил, так ты не обижайся. Для твоей же пользы. Вон Николаич не обижается, понимает, что это не со зла. И ты не обижайся. Ну, давай, работай. Не буду мешать.
* * *С работой отец Василий управился к следующему полудню – на полдня раньше срока. Время от времени он приостанавливался и прислушивался, надеясь понять, куда сунули остальных, но никаких намеков на судьбу Исмаила, Петра и Марины не обнаружил.
А потом пришел Николаич. Он подогнал «Беларусь» и отгреб выброшенный во двор навоз в сторону, а затем, знаками отогнав отца Василия в глубь коровника, быстро отомкнул цепь и перецепил кольцо на крюк трактора.
– Вперед! – распорядился он и полез в кабину.
Отец Василий подобрал цепь и пошел вслед за медленно едущей «Беларусью», старательно вглядываясь в то, что его окружает. Шесть выстроившихся в ряд коровников, засыпанный навозом и соломой двор, зеленый строительный вагончик, огромный стог прошлогоднего сена, хозяйский особняк с наветренной стороны… В общем, хутор. Нормальный кулацкий хутор со всеми прибамбасами, включая батраков. Точнее, рабов.
Трактор отъехал за последний коровник, остановился, и в груди у отца Василия все аж зашлось от радости. Впереди, метрах в десяти от него сидел на земле… Исмаил.
– Салам алейкум, Исмаил! – заорал священник. – Здорово, братишка!
Исмаил вздрогнул и повернулся к нему. Отец Василий опешил. Правая половина лица муллы представляла собой сплошной синяк, а глаз заплыл до состояния узенькой, обрамленной багровой опухолью щелки.
– Иди к нему, – распорядился Николаич и, дождавшись, когда священник отойдет от трактора, отцепил кольцо цепи и быстро примкнул его к стоящему рядом столбу.
– Как ты, братишка? – обнял муллу отец Василий. – Кто это тебя? Тимофеич?
– Куда ему? – попытался усмехнуться Исмаил и скривился от боли. – Он себе двух новых нукеров завел, взамен тех, что мы тогда отоварили. Вот они и постарались.
– За что?
– Жить на цепи отказался. Я не собака. А уж работать – тем более. Я не раб. И я не вещь.
Исмаил внимательно оглядел священника.
– А тебя, я вижу, не тронули.
– Я работал, – краснея, признал отец Василий.
– Христианское смирение? – язвительно усмехнулся Исмаил и охнул от боли.
– Да, – кивнул священник.
Подошел Николаич.
– Ты, – ткнул он черным от мазута пальцем в лицо священнику. – Будешь старшим. Если маленького работать не заставишь, тебя накажут. Жрать сегодня вам принесут. Срок для ямы под фундамент два дня. Сегодня считается. Понял?
– Понял, – кивнул отец Василий. – Сделаем.
Исмаил презрительно фыркнул.
Николаич внимательно на него посмотрел и отошел.
– Руки-ноги целы? – спросил отец Василий. – Не переломали?
– Целы, – выдавил Исмаил и вдруг буквально заполыхал от ярости. – Никогда им этого не прощу! Каждый мне ответит!
– Нельзя так, Исмаил, – покачал головой священник. – Ненависть иссушает.
– Ты не понимаешь, друг, – неожиданно сбавил тон мулла. – Только достоинство делает нас людьми. Иначе какие мы, к шайтану, люди? Без достоинства мы животные. Понимаешь?
– Достоинство и ненависть – не одно и то же, – снова покачал головой священник. – Ты меня, Исмаилушка, извини, но ты еще слишком молод, если не понимаешь этого.
– И что же нам теперь, на этих козлов за помои пахать?
– Почему? – улыбнулся отец Василий. – Я здесь задерживаться не собираюсь. Сегодня же и уйдем.
– Как?!
Отец Василий встал и подошел к столбу, к которому их обоих приковали. Это был обыкновенный, черный от времени сосновый электрический столб – их неизвестно откуда и неизвестно куда тянулась целая череда, длиннющая линия от горизонта до горизонта. Проводов давно не было – срезали, возможно, тот же Тимофеич это и сделал.
Священник коснулся амбарных замков, колец и глубоко ввинченных в мертвую плоть дерева толстенных, заваренных в кольцо крюков, к которым и крепились их цепи. Вывинтить их руками было невозможно. А кроме лопат на хлипких осиновых черенках, никаких инструментов им не выдали.
