Все остальное на кладбище делать можно. Так говорил Святой. Непонятно, откуда пан Тадеуш прознал про любовь средь могил, это его личное, покойницкое дело, однако был он, видимо, прав, коль скоро Червонец, начав великое дело на Хромовском кладбище, едва уносил теперь с этого кладбища ноги.
И в тот момент, когда выстрелы за спиной стихли, а впереди показалась светлая полоска проступающего сквозь деревья неба, Альберт Полонский по прозвищу Червонец вдруг сбился с ритма, потерял дыхание и, подогнув ноги, рухнул сначала на колени, а после, не в силах удержаться, несколько раз перекатился по земле.
«Что за ерунда?» — пронеслось в его воспаленной голове, и он, опершись рукой о корень стоящей рядом сосны, поднялся на ноги. И тут же почувствовал, как кричит от боли его печень. Неужели задохнулся от бега?..
И в мгновение этой мысли, первой, что пришла в голову, он увидел перед собой тьму и искры, ударившие в нос, как пузырьки шампанского…
Открывая глаза уже на земле, он услышал частое прерывистое дыхание, раздавшееся над ним. Повернув голову, он увидел черный силуэт.
Это была уже не ерунда.
— Быстро бегаешь, Алик, — сказал силуэт, переводя дыхание.
— А-а, — прокряхтел Червонец, вставая сначала на колено, а после и на ноги, — знакомые лица…
— Ну, лица твоего я, предположим, не вижу, однако точно могу сказать, что с носом у тебя полный беспорядок.
Потрогав распухший нос, Полонский убедился в том, что он не сломан, хотя разбит основательно.
— Нехорошо на людей в темноте нападать, паныч…
— Это кто мне говорит такое?
И Червонец, ощутив в своей груди некий дискомфорт, снова полетел на землю, но теперь уже спиной. От только что восстановленного дыхания снова не осталось и следа. Ощущение было такое, словно его сбил паровоз.
— Может, решим вопрос по-хорошему, Ярослав Михайлович? — приподнимаясь и нащупывая за голенищем финку, полюбопытствовал Полонский. — Ты ведь не представляешь, какие люди стоят за мной…
Если глаза не могли привыкнуть к темноте тогда, когда он бежал, — пейзажи постоянно менялись с темных на светлые, то теперь Червонцу, стоящему во мраке с упрятанным в рукаве ножом, были хорошо видны не только силуэт сына Святого, но и его слегка покрасневшее от быстрого бега лицо.
— Я знаю, что убивать меня ты не будешь, — сказал Червонец. — Не будешь! Тебе меня непременно нужно сдать своему хозяину. Это тоже у тебя в генах. Святой оказался крысой, почему же ты должен поступать иначе?! Гены, они, паря, гены и есть. Гены никуда не спрячешь. Тебе нужно имя моего человека на Монетном дворе, мои показания относительно твоей семьи, справки на неизвестные дела Святого… Сколько можно «темняков» вам поднять, правда?! Поэтому ты убивать меня не станешь… Да и нечем, как я вижу.
— В моем послужном списке, хранящемся в НКВД, в сейфе твоего хозяина , на меня заведено обширное досье… И если твой «кум»[15] тебя не знакомил с ним, то могу сообщить очень неприятную для тебя новость. Несколько убийств из тех, которые мне в любой момент готов вменить твой ангел-хранитель, я совершил голыми руками.
— Герой, герой, базара нет, — снисходительно хохотнул Червонец. — Голыми руками… — передразнил он Ярослава. — Я вот только что подумал — а не убить ли мне тебя, коль скоро ты такой сведущий?
Корнеев ухмыльнулся и сменил позицию. Теперь только что взошедшая луна была за его спиной.
— Семья моя, Червонец, вот что меня сейчас тревожит. Если бы мои хорошие знакомые не успели, они уже давно сидели в подвале НКВД… И ты это знал, сука…
— Давай без взаимных оскорблений? — предложил Полонский, словно беседа шла между давними друзьями. — У меня к тебе, между прочим, тоже претензий немерено… есть предложение.
— Послушаем.
Червонец вынул из кармана (медленно вынул, не желая будить реакции собеседника) пачку «Беломора» и чиркнул спичкой. Слава, услышав шипение серы, мгновенно зажмурился. И открыл глаза только тогда, когда услышал шумный вдох Полонского. Старый прием со спичками был ему хорошо знаком. Сам курящий прижмурит глаза, а стоящий рядом с ним минут на пять получит «зайчик», который перекроет ему треть сектора обзора.
— Убивать меня ты не станешь. Даже не подумаешь, потому что вам нужно имя моего «крота» на Монетном дворе.
— Николя Вишневский поделится информацией, — успокоил его капитан.
— Николя Вишневский — маразматик, который не помнит, как его зовут. Я вообще не понимаю, как все повелись на такую шнягу с его именем. Крюк! И тот поверил. Вагон! Нетопырь! Все поверили. Иди, веди, Корнеев, людей к Вишневскому. Вам откроет дверь старый дегенерат и спросит, по какому вы вопросу, даже если вы будете вооружены!
— Блефуешь? — потерев подбородок, бросил Слава.
— Есть только один способ это проверить…. Кстати, я давно хотел тебе сказать… Кажется, Херувим успел твою бабу разок поиметь.
Шагнув к Полонскому, Слава не сократил расстояние ни на сантиметр. Отскочив в сторону, Червонец сохранил дистанцию.
— Мямля, этот придурок, говорил мне про это что-то… но я так и не понял, успел он девку на кухне от Херувима уберечь или нет. Я так думаю, что все-таки нет. Херувим такая настойчивая скотина… Тебе жинка ничего не говорила?.. Нет? Значит, понравилось. Значит, не один раз было. Спали Херувим с Мямлей по очереди, а Мямля спит как пожарный — его при артобстреле-то не добудишься… Чего уж там говорить про скрип стола на кухне или стоны в ванной…
Отшатнувшись в сторону, Полонский снова ушел от удара.
— Давай, давай, заводись, выблядок поляцкий… Не хочешь идти на мировую, слушай правду. А ты помнишь, сколько раз я отсутствовал? И где, по-твоему, мог находиться мужик, который бабы три месяца перед этим не видел?.. У нее родинка есть на бедре? На левой ноге? Есть?
Удивительно, но на этот раз реакции не последовало. Червонец, стоявший меж двумя хлипкими березками, с разочарованием подумал о том, что переборщил. У Корсака голова сейчас хотя и дымится, но он разведчик. И даже в таком состоянии способен отделять зерна от плевел.
Пора идти на попятную и, пока их не обнаружили, пытаться найти контакт. Где-то эта кнопка на теле сына Святого должна быть! Обязательно должна…
— Ладно, ладно, ни Херувим, ни я… Давай сначала. Я тебе — информацию о «кроте» и своем хозяине, ты мне — дорогу без препятствий сроком в один час. Больше мне не нужно. В качестве гарантии… — Снова шмыгнув рукой за пазуху, он вынул три документа и бросил их на землю.
— Это ксивы, которые я обещал. — Следом плюхнулась на землю еще более увесистая пачка. — А это двести тысяч. Новых, Ярослав, новых!.. Ты таких еще в руках не держал!..
— У меня для тебя две новости, Альберт Полонский, — подумав, сказал Корнеев. — Одна плохая, а вторая еще хуже. С какой начинать?
Разочарованно вздохнув, Червонец шевельнул ножом и выпрямился.
— Какая хорошая ночь… Выслушивать в такую ночь дурные вести… Ну, давай с плохой.
— Паспорта мне не нужны. По той причине, что я теперь — штатный сотрудник военной разведки СССР.
— И ты… был им все это время? — Вор выдержал настолько длинную паузу, что ее хватило листку, чтобы оторваться от верхушки березы и благополучно опуститься на землю.
— Ага. А Святой разве тебе ничего не говорил? А мне он сказал: «Держитесь с Аликом вместе, заберите все — он знает, как это переправить за кордон, а ты разведешь дела со своей разведкой. Бросайте все дела в СССР к чертовой матери и уезжайте за кордон». Но ты, Полонский, повел себя как последняя сука, из чего я сделал вывод, что с тобой не делиться нужно, а сдавать тебя к чертовой матери!.. И в гробу я видел это «рыжье», если можно просто остаться сотрудником разведки!
Сглотнув, Червонец покрутил головой. Видимо, он призывал на помощь остатки своего соображения.
— Это тебе сказал Святой?..
— Ты идиот, Червонец!..
— А почему этот старый пидор мне ничего не сказал?!
— А я так думаю, что сказал! — усмехнулся Ярослав. — Сказал! Но ты решил, что тебе двухсот пятидесяти килограммов экспонатов Дрезденской галереи маловато будет! Тебе, мля, полтонны понадобилось!..
— Дрезденской галереи… — как сомнамбула, повторил Полонский, лихорадочно соображая, откуда Ярослав может знать о принадлежности золота и картин. Если бы он думал спокойно, то истина пришла бы к нему быстрее. Но мысли его метались, как чайки, и он догадался только через минуту.
— А кто, по-твоему, помогал из Дрездена цацки переправлять? — давил на него Слава. — Командир комендантской роты, что ли?! Это чмо я прирезал, когда понял, что он стучит о сделке моего папы Антонова в Ставку! Эти экспонаты я снимал со стен и доставал из витрин своими собственными руками! И это я передавал их генералу тыла Пускареву, чтобы тот направлял их дальше! Но какая-то сука, до сих пор не установленная моим папой Тадеушем, затерялась на просторах нашей необъятной родины, где так вольно дышит человек, прикарманила полотно Рубенса «Охота на кентавров», Фридриха — «Осень в ущелье», Гойи — «Сатана и Мария», еще с пяток картинок и сейчас где-то жиреет!.. А я стою сейчас в гнилом лесу напротив редчайшего из идиотов, мнящего себя офигенным авторитетом на подсосе у НКВД, и служу партии и правительству, вместо того чтобы принимать от мулатки коктейль «Кровавая Мэри»!
