— А вы кто такие? — уточнил кудрявый плешеобладатель.
— Сослуживцы. — Командир обернулся к замыкающему бойцу и перевел взгляд на рыжего, затем подошел к каталке и взялся за ручку. — Приехали забрать его.
Замыкающий боец достал из поясной кобуры пистолет, направил его на рыжего и без намека на агрессию предупредил:
— Спокойно, братишка. Это не война, так что подвиги отменяются. Ну-ка, повернись спиной и дай мне ручки.
— Ребята, не стоит этого делать, — спокойно предупредил рыжий.
— Закрой рот, повернись и покажи дяде ручки. Иначе…
— Тух! Тух-тух! Тух!
Договорить он не успел: пистолет бойца замыкающей группы внезапно оказался в руках рыжего и в полторы секунды выпустил четыре пули, каждая из которых достигла цели.
Трое бойцов с простреленными головами еще рушились на пол, вповалку, как попало, а непредсказуемый рыжий, успев прострелить правое плечо командиру группы, в мгновение ока оказался рядом, мягким нажатием на раненное плечо уронил его и навис сверху.
— Сколько осталось внизу?
— Мрррразь… — Было очень больно — рука немела и не слушалась, привычный молниеносный полет ладони к кобуре был квалифицирован как явление и навсегда удален из реестра возможных движений спецназовца. — Ты что, сссукк…
— Тух! — Рыжий прострелил второе плечо, приставил ствол ко лбу командира группы и, воткнув палец в свежую рану, совершенно невозмутимым тоном повторил вопрос: — Сколько осталось внизу?
Это был какой-то боевой робот, а не человек: ругать его, орать на него, вообще хоть как-то проявлять эмоции в его направлении было бессмысленно. Эта машина для убийств, похоже, понимала только сухой язык статистики.
— Пятеро! — взвыл командир, извиваясь от боли. — Отпусти, больно!!!
— Кто такие, экипировка, квалификация?
— Четверо — «наружка», и пятый — шеф. У всех табельное оружие. Отпусти, я тебя прошу!!!
— Квалификация?
— «Наружка» — так себе, тюфяки. Шеф — да, может.
— Как звать раненого? Кто он такой?
— Это Гена Гордеев, наш инженер…
— Что он делал под объектом?
— Я понятия не… А-а-а-а, больно! Я правда не знаю! Отпусти!!!
— Отпускаю — Рыжий вынул палец из раны, отер его об одежду раненого и встал.
И поудобнее перехватил пистолет рукояткой вниз.
— Может, не стоит… — вскинулся было помятый. — Вы и так уже…
— Бац! — рыжий крепко навернул командиру группы по темечку — тот сразу обмяк.
— О боже…
— Нечего, док — жить будет…
* * *
Минут через пять после того, как зашла группа быстрого реагирования, в районе пандуса образовалось движение. «Таблетка», стоявшая крайней, вдруг сдала назад, с рывками, неловко развернулась и поехала к выходу со двора. Стоявшая следом за «таблеткой» «Скорая», недовольно рыча, заложила вираж и стала задом пятиться на пандус.
— Вот некстати-то… — недовольно пробормотал Валентин, провожая «таблетку» пристальным взором.
Некстати было и то и другое. Времени прошло достаточно, в любой момент «чистильщики» могут выкатить пострадавшего, а пандус занят. С «таблеткой» тоже не все ладно: по-хорошему надо бы организовать «хвост» за машиной противника, но для этого придется оторвать от сердца один из экипажей, а они нужны оба: одни будут грузить пострадавшего, вторых нельзя снимать с центрального входа до полного завершения эвакуации. Потому что до этого самого завершения случиться может все что угодно, и распылять и без того немногочисленные силы нельзя.
Между тем основные объекты приложения усилий — пострадавший и потенциальный пленный — в этот момент находились в больнице, а люди в «таблетке» особой ценности для Валентина не представляли — ни информационной, ни стратегической. Кроме того, данные по «таблетке» — вот они, так что найти ее потом не составит особого труда.
— Ладно, гуляйте пока, «морпехи»…
«Скорая» заехала на пандус и сдала задом почти вплотную к служебному входу, перекрыв Валентину и экипажу «наружки» сектор обзора.
Теперь они могли видеть только верхнюю четверть двухстворчатых распашных дверей.
Через несколько мгновений двери распахнулись и там возникла какая-то малопонятная возня — не видно было, то ли грузят кого-то, то ли, напротив, выволакивают. Видны были только отдельные движения да половинки силуэтов на стыке габаритов.
Впрочем, к этой возне Валентин особо и не приглядывался: он озабоченно смотрел на часы и баюкал в руке телефон, ожидая звонка от командира «чистильщиков». По времени уже пора, если странное молчание продлится еще пару минут, надо будет звонить самому.
Возня у служебного входа закончилась, «Скорая» скатилась с пандуса и, неспешно продефилировав мимо машин Валентина и «наружки», выехала из больничного двора.
Проводив «Скорую» задумчивым взглядом, Валентин кивнул старшему экипажа «наружки»:
— Давай — на пандус, подъезжай к дверям — вот как «Скорая» только что.
Затем он набрал номер командира «чистильщиков» и направился вслед за машиной «наружки» к пандусу.
Командир молчал.
Валентин успел дойти до пандуса, а ответа все не было.
— Что за черт…
В этот момент двери служебного входа распахнулись настежь и на крыльцо пулей вылетели двое заспанных милиционеров — в бронежилетах, с автоматами и с таким выражением на лицах, словно мимо них только что пробежало нечто страшное. Ну как минимум Кинг-Конг.
— Что?! — не своим голосом крикнул Валентин, уже понимая, что случилось нечто из ряда вон. — Что там?!
— А ты кто такой?! — Один из милиционеров зачем-то направил автомат на Валентина. — А ну, руки…
— Спокойно, сержант! Подполковник Кравцов. — Валентин поспешно предъявил удостоверение: пальнут сгоряча это у нас запросто. — Что там у вас стряслось?!
— В реанимации только что четверых положили! — рыдающим голосом пролаял сержант. — Троих — наглушняк! Забрали раненого и свинтили!!!
— Твою мать… — Валентин — человек подготовленный, закаленный и выдержанный, неожиданно даже для себя прислонился спиной к стене и медленно присел.
В этот момент он впервые в жизни понял смысл выражения «…у него подкосились ноги…» — которое ранее считал всего лишь абстрактным идиоматическим оборотом.
Глава 14
Алекс Дорохов: «зиндан»
— Ну так и замечательно! И что нам мешает сделать это прямо сейчас? — Ольшанский, который подъехал по нашему звонку, вопросительно посмотрел на врача.
— Видите ли, дражайший Сергей Петрович, если речь идет о сугубо физиологическом аспекте, человечий организм — это не столько творение Божье, сколько древний мудрый механизм, невероятно рациональный и продуманный до мелочей.
— К чему вы клоните?
— К тому, что организм «берет отпуск» при таких тяжелых травмах — проще говоря, «вырубается», отнюдь неспроста…
— Доктор, а попроще можно?
— Проще — можно, нельзя другое. Нельзя идти против природы. Потому что последствия могут быть катастрофическими…
Да, очевидно, они много думают, поэтому с темечка выпадают волосы. Этот доктор тоже был плешивым, но, в отличие от нашего, каким-то неухоженным и помятым. Он был здорово похож на того, который встречал нас на пандусе больницы: тоже друг нашего доктора и тоже помятый. Такое впечатление, что коллеги доктора, которые трудятся в государственных учреждениях, — они либо крепко пьют, либо имеют серьезные проблемы в личной жизни. Наш-то по сравнению с ними выглядит холеным франтом и этаким бонвиваном.
Пропитанное запахом хлорки помещение, в котором мы находились, было под стать местному другу нашего доктора. Старый кафель, обшарпанные стены, допотопные круглые плафоны под потолком, изуродованным ребрами вентиляционного короба, пробегающего поверху через всю комнату. Человек-Юра по такому коробу пролезет запросто.
Эка меня плющит: привык уже все дыры и ходы оценивать не в привычно-хозяйственном аспекте, а сугубо в плане проходимости…
Дом тоже был старым — трехэтажная «сталинка» с надписью «Детская поликлиника». Да, мы почему-то не поехали в какое-то приличное медицинское учреждение для тяжелораненых, а свернули в эту поликлинику. Очевидно, это был ближайший медпункт, где у нашего доктора трудился друг, с которым он смог быстро договориться по телефону.
Впрочем, меня эти тонкости не интересовали: я сидел прямо на полу, у двери, вполуха прислушивался к беседе Ольшанского с двумя докторами — нашим и местным, и отчаянно боролся с подступающей дремотой.
Я устал. И морально и физически. Больше всего мне сейчас хотелось прилечь — прямо здесь, на полу, — и заснуть. Держался только чудовищным усилием воли: соратники мои, наравне со мной пережившие те же трудности, выглядели вполне бодро и даже проявляли интерес к разговору прокурора с докторами.
