Таков закон истории. У нее всегда виноваты побежденные. Тут уж не до морали и сантиментов! Кстати, после завершения операции можешь исчезнуть из поля зрения "Феникса" навсегда. Если захочешь оставить святое славянское дело, искать тебя не будем.
– Не захочу, – через долгую паузу глухо произнес Гнат. – Да простит меня бог!..
– Телефон всегда держи рядом, чтобы в любую минуту я мог связаться с тобой, – вложив в его ладонь ручку кейса, сказал Коробов.
– Есть держать при себе.
– Это не все, Гнат… Туда завтра вылетает генерал Костров… Ежели все состоится как надо, информации ему – нуль, и в шахту его не допускать… Предупреди об этом абреков Гураева… А ежели Скиф все же опередит вас и завалит его недоноска, то ты поступишь на десять дней в полное распоряжение генерала Кострова и выполнишь любые его приказы. Любые, понимаешь, о чем я?..
– Так точно, любые! – бесстрастно ответил Гнат, по-офицерски щелкнув каблуками. – Я понимаю, о чем вы…
– Там, – Коробов показал на кейс в его руке. – Там за все мной проплачено. В случае провала…
– Я знаю, что делать в случае провала. Разрешите идти?
– Иди.
Гнат вышел из зала четким строевым шагом.
Коробов угрюмо посмотрел ему вслед, потом дрожащими руками налил в бокал виски и выпил его одним махом. Включив на пульте подиум, он долго смотрел невидящими глазами на хоровод манекенов.
Потом очнулся и с искаженным злобой лицом стал палить по манекенам из изящного "браунинга". Но так ловко, как у Гната, у него не получалось, и на него накатилась вдруг мутная злоба. Меняя обоймы, он стал подкрадываться к манекенам все ближе и ближе, пока не оказался на подиуме в метре от них: дырявых, с проломленными пластмассовыми черепами, с отстреленными руками и ногами… Манекены, как монстры, обступили его со всех сторон, и ему показалось, что прыгали они, как черти на картинах Босха, проносились над ним на бешеной скорости, подмигивали и корчили устрашающие рожи, тянули к нему перебитые пластмассовые руки…
– Прочь! Прочь! Прочь, мать вашу! – заорал Коробов и в каком-то остервенении стал расстреливать их в упор.
Пули прошивали пластмассу или на секунду-другую опрокидывали фигурки на пол, но манекены, как русские куклы-"неваляшки", вскакивали и снова вели свой нелепый и жуткий хоровод.
Они двоились, троились в глазах Коробова, сливались в какой-то круг, похожий на засасывающий черный омут…
"Кажется, я схожу с ума", – вяло подумал Коробов.
Погода в Полесье, и без того мягкая, в этот декабрь раскисла совсем. Плотные осязаемые туманы висели в воздухе, как кисея, и глушили все звуки в природе.
В лесу не было видно ничего на расстоянии протянутой руки.
Два дня команда Скифа вела непрерывное наблюдение с трех точек за маршрутами передвижения Хряка, Бабахлы и еще двух незнакомых бандитов. Пока всего насчитали четверых, а сколько их было внутри шахты, так и не определили. Отходили бандиты, держа автоматы на изготовку, всего на несколько шагов от сарая, чтобы справить нужду, и тут же ныряли в сарай, из которого явно был ход в шахту.
– Чего ждать-то, придушить их, и все дела. Вояки мне, блин, бандитские! – ворчал продрогший Лопа.
– Если б у них не была моя дочка, от этих фраеров уже мокрого места не осталось бы! – скрипнул зубами Скиф.
За эти два дня никто к похитителям не подходил и не подъезжал. Лишь один раз вертолет с украинским трезубцем на фюзеляже покружил низко, но приземляться не стал.
* * *
В субботу ранним утром позвонил Романов и сообщил, что пропал Серафим Мучник.
– Я же тебе говорил, что не Мучник кашу заварил, – горячился Лопа. – Его самого доить собрались, а вы Сима да Сима…
– А кто, по-твоему? – спросил Засечный.
– Тот белобрысый с пушком, Тото.
– Пахана хочет скинуть и сам паханом заделаться, – догадался Засечный.
– Ну, что я вам говорил!
Мало того, в тот же день прекратились звонки от Ворона. Но на этом их неприятности не закончились.
В воскресенье поздно вечером случилось настоящее.
* * *
Когда они, безоружные, подъезжали к хатенке на околице деревни, где квартировали, то увидели стоящий прямо под их окнами зеленый армейский фургон. Солдаты в бушлатах выгружали из кузова какие-то ящики и вносили их в дом.
Битых два часа просидели они в своем микроавтобусе за деревней в густом ивняке, пока грузовая машина не отъехала.
– Я ж вам говорил, то хохлы затеяли, – развивал новую версию Лопа. – А еще верней – чеченцы, помяните потом мои слова!
– Откуда здесь чеченцы?.. – спросил Скиф.
– Они везде и повсюду так и шастают, – убежденно ответил Лопа. – Так и шастают, где плохо лежит.
На разведку отправился сам Скиф.
Он долго всматривался в занавешенные окна хатенки, проверял темный двор, но так нигде не углядел засады. Чуть осмелев, он открыл калитку. И тут.., серый Волк с лаем бросился ему на плечи, будто бы с радостной вестью или предупреждением об опасности.
Бежать было поздно – на пороге раскрытой двери выросла огромная темная фигура, и посаженный бас хрипло успокоил:
– Не крадись, разведчик… Куды ж ты без старого Ворона, сынок.
– Ты откуда взялся? – удивился Скиф после некоторого замешательства.
– Из тех ворот, что и весь народ.
– В этой сырости твой ревматизм тебя доконает.
– От смерти не убежишь.
– А приключений на кой черт себе искать?
– Когда надо, старая с косой тебя и на бабе сыщет…
Он потоптался на пороге, свистнул Волку, чтобы тот перестал по-щенячьи радоваться, сгреб Скифа в охапку и втолкнул в хату.
* * *
"Военный совет" заседал целую ночь.
Хозяйка – почти глухая на оба уха старуха лет под восемьдесят – уже перестала бояться, что пьяные москали подпалят ее хату, и храпела на печке.
Старик был одет, как заядлый охотник, – в хаки и высокие сапоги, во все новое. Поэтому он походил на убеленного сединами генерала среди старших офицеров.
В костлявых пальцах держал карандаш и водил им по расстеленной карте.
– В пятницу вечером Сима Косоротая ко мне в гости вперся. Наширянный в дупель, что-то плел про синего Кострова… Спаси, говорит, меня от Скифа, а Скифа спаси от длинных рук Тото Кострова… Захотел тот поганец малой, значит, Симу с трона сковырнуть…
Сунул Сима мне чемодан "зеленых"… Я его, от кайфа тепленького, в подвал на цепь, как пса шелудивого, там ему надежней будет. А сам стал вертушку накручивать. До кентов одесских дозвонился, чемодан Симин в зубы и полетел в Одессу-маму. Там закупил вам арсенал и жрачки. Фирма какая-то порядочная попалась – мотострелковая дивизия. Даже трансагентов мне предоставили. Довезли на саперной машине с мигалкой на крыше и надписью "Разминирование" на бортах за милую душу. Менты нам всю дорогу честь отдавали.
– И без тебя бы освятилось, – буркнул Скиф. – Сидел бы у теплой печки да старые кости грел.
– А что, если пойду я сам к ним первый, – ощерился щербатым ртом Ворон. – Я на пересылках крученный, на допросах верченный, воровской мастью крапленный, по блатному закону крещенный, а богом и людьми не прощенный. Пора и должок отдавать.
– Не пущу, – сказал Скиф.
– Пока живу, ни у кого не спрашиваю, где мне по нужде присесть.
* * *
Промозглым туманным утром от влажности в воздухе стволы сосен набухли и сочились крупными потеками. С березок, как весной, падали звонкие капли.
Но их теньканье быстро затухало в плотной вате тумана.
Ворон, в армейском бушлате, сапогах и ушанке, пошел напрямую к почерневшим сараям у невысокого холма. Верхушка холма некогда автоматически раскрывалась, чтобы выпустить из своих недр зловещего джинна.
– Куда кости тащишь, дебил болотный? – окрикнул его неожиданно вынырнувший из-за деревянных построек часовой в разномастном хаки. – Запретная зона – глаза залил, что ли!
Ворон, не сбавляя размеренного старческого шага, шел прямо на ствол потертого автомата.
– Я зоны, фраерок, повидал разные, и все – запретные. Веди меня к буграм. Хряку или Бабахле.
– А раком с маком?
Ворон скинул бушлат и расстегнул гимнастерку – на поросшей седым волосом костистой груди старого вора свободного места не было от татуировок – кресты да купола.
– За ксиву потянет, фраерок?
На второго стража, выскочившего с автоматом из темноты, гипнотически подействовали татуированные эполеты на костистых плечах старика.
– Пахан, уважаю!!!
– То-то умнее, – усмехнулся Ворон, накидывая одежду после окончания церемонии знакомства. – Где братва и мамзель с пацанкой?
– Братва у будуна клопа давит… Пацанка в шахте нам кишки вымотала, соплями на психику жмет. Нашли ей кичу наверху в бункере – ажио дрыжики ее берут, но живая.
