– А к тому, что именно этот человек отдал приказ на устранение Земфиры.
Какое-то время Мещерский молчал. Выглядел он совершенно спокойным.
– Откуда тебе это известно? – Вопрос прозвучал как-то бесцветно.
– В то время когда этот человек приходил к исполнителю делать заказ, в соседней комнате находился пленный солдат. Он видел гостя и сумел описать его внешность, он же рассказал и об этой наколке.
– На милицейскую провокацию не похоже, – высказался Мещерский. – Видно, так оно и было. Слишком много теперь становится на свои места. У тебя все ко мне, майор?
– Нет…
– Выкладывай.
– Если состоится следующая наша встреча, то она не будет такой мирной.
Мещерский скупо улыбнулся:
– Спасибо, что предупредил, буду знать. А теперь давай попрощаемся.
* * *
Подошла третья годовщина со смерти Земфиры. Внезапная боль стиснула грудную клетку: в какой-то момент Рахману показалось, что он находится всего лишь в шаге от смерти, но уже в следующую секунду спазм рассосался и легкие наполнились оживляющим воздухом. Имам подошел к столу и взял фотографию любимой дочери. Этот снимок ему принес Мухаджир; точно такую фотографию, правда, меньшего размера, имам хранил у себя и никогда с ней не расставался.
– Прости, дочь, – прохрипел Рахман.
На фотографии девушка улыбалась и, кажется, давно уже простила отцу его грех.
Рахман вспомнил разговор трехлетней давности, когда в Чечню приехал Ибрагим, по обыкновению остановившись у него в доме. Не признававший камуфляжа, он всегда ходил в дорогих цивильных костюмах в сопровождении трех охранников. Трудно было даже представить, какие суммы он вложил в Чечню. И это давало ему право не только спрашивать, куда потрачены его деньги, но и судить о многих вещах, к которым он, казалось бы, не имел никакого отношения.
Хозяйка подала им чаю и немедленно удалилась. Отпив самую малость, гость вдруг неожиданно произнес:
– Я знаю, Рахман, что твоя дочь встречается с русским.
В первую минуту имам не знал, что и ответить: странно было слышать, что высокого гостя могли интересовать его семейные дела.
– Это так, Ибрагим.
– Почему же так происходит, ведь это не по чеченским обычаям? – продолжал он, поигрывая старинными четками, и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Это мужчина может жениться на русской, да и то это происходит очень редко; но вот чеченка во все времена выходила только за соплеменника. Традиции предков нам даны от Аллаха, и мы должны их свято чтить. Разве я не прав?
– Все так, Ибрагим, но в действительности все куда сложнее, чем кажется на первый взгляд.
– Понимаю, ты хочешь придерживаться нынешних передовых взглядов и даже получить расположение русских, что поспособствовало бы нашей дальнейшей борьбе… Но уверяю тебя, это не тот случай, когда нужно забывать обычаи, – мягко увещевал его Ибрагим.
– Она не совсем чеченка, я ее удочерил.
– Откуда же она?
– Это дочь моей прежней женщины, на которой я когда-то хотел жениться, она была русская, ее звали Галина… Она меня не дождалась. – В голосе имама послышалась грусть. – Она умерла через два года после рождения дочери. Ребенка я забрал себе.
– Ты ее сильно любил?
– Теперь могу сказать, что да.
– Если она живет в твоем доме и ты ее удочерил, значит, она все-таки чеченка. – Отпив глоток чаю, он продолжил: – Вот что я тебе скажу, Рахман, только один такой союз между русским и чеченкой может подорвать основы нашей борьбы. Сделай так, чтобы я не сомневался в тебе. Я не могу вкладывать деньги, если не знаю, куда они пойдут. По-своему это тоже бизнес, правда, несколько иного свойства… Так ты согласен со мной? – кротко спросил Ибрагим.
– Да, брат, – выдавил из себя Рахман через силу.
– Вспомни Ибрахима, нашего первого пророка, первого проповедника единобожия и друга Аллаха. Вспомни, как его посетили ангелы и рассказали о рождении у его старшей жены долгожданного сына.
Рахман лишь едва кивнул, понимая, куда клонит Ибрагим.
– А потом по приказу Аллаха он готов был принести ему в жертву собственного сына. – Рахман молчал. – Мы все время должны спрашивать себя, а что же мы сделали для Аллаха, для того чтобы победить в этой борьбе с неверными? Ты понимаешь меня?
– Понимаю.
– Этот русский – боевой офицер?
– Да. Его зовут Гурий. Он из военной разведки.
– Было бы неплохо провернуть дело так, чтобы он усомнился в правильности того, что русские делают на нашей земле. Тогда в своих руках мы бы имели еще один козырь в нашей борьбе. В следующий раз, когда я приеду к тебе, надеюсь, у меня будет побольше поводов для оптимизма… Кажется, чай у меня остыл… Ну ничего, так оно даже лучше.
* * *
– Спасибо, брат, – сказал Мещерский и, расплатившись с таксистом, вышел.
Кладбище было большим, особенно сильно оно разрослось за те годы, что приходились на боевые действия. Приоткрыв калитку, он вошел на территорию и двинулся по центральной аллее. За последний год здесь ничего не изменилось, кладбище столь же ухоженное, что и раньше. Могилу Земфиры от других отличала высокая гранитная стелла. Гурий коснулся ладонью шероховатой поверхности, проглотил подступивший к горлу ком: на темно-красной гранитной поверхности начерчены лишь даты рождения и смерти. Набралось немного, каких-то двадцать лет жизненного пути.
Сложив ладони, Гурий помолился. Поговорить бы с любимой, может, даже спросить, как она там, вот только на мусульманских памятниках фотографии не бывает.
Подняв сумку, Мещерский зашагал в сторону мечети.
Приоткрыв дверь, он увидел в помещении мечети крепкого мужчину сорока с лишним лет, не оглядываясь на вошедшего, тот продолжал отбивать поклоны. Некоторое время Гурий Мещерский смотрел на его согнутую спину, а потом вышел из мечети.
Ждать пришлось недолго; скоро из мечети вышел имам и, заметив стоявшего в стороне Мещерского, сказал:
– Здравствуй, Мухаджир.
– Здравствуй, Рахман.
Обнялись, получилось сдержанно, будто между ними стоял кто-то третий. Возможно, что так оно и было.
– Почему ты не сообщил о своем прибытии? Я бы обязательно встретил тебя.
– Я хотел сделать тебе сюрприз.
– Тебе это удалось. Ты приехал на годовщину дочери?
– Я не мог не приехать.
– Понимаю. Тебе ее не хватает, так же как и мне. После того как не стало моей Земфиры, мне совсем одиноко. Пойдем ко мне в дом.
– Ты по-прежнему живешь один?
– Да, сыновья разъехались. А жена умерла год назад.
Прошли в дом. На столе в большой рамке стояла фотография улыбающейся Земфиры. Этот снимок сделал Мещерский, когда однажды она пришла к нему в часть.
Подняв портрет, Рахман произнес:
– Я часто беру эту фотографию в руки и разговариваю с ней. На кладбище как-то это не получается… Будешь чай?
– Рахман, – негромко позвал Мещерский.
Повернувшись, Рахман даже не удивился, когда увидел в руках гостя пистолет. Бережно поставив портрет на место, он спросил:
– Ты пришел, чтобы убить меня?
– Да. Ведь когда-то же надо отвечать перед Аллахом.
– Откуда ты узнал?
– Разве теперь это важно?
– Верно. Совершенно ни к чему. Чего же ты медлишь? Стреляй!
– Я у тебя хотел спросить…
– Спрашивай.
– Ты сделал наколку в армии?
– Хм, неожиданный вопрос. Я готовился к более обстоятельному разговору. В армии.
– Покажи ее мне.
Рахман завернул рукав на правом предплечье, обнажив оскалившегося волка.
– Почему буква «Г» кривая?
– Я никому не говорил об этом. Но сейчас, когда надо держать ответ перед Аллахом, врать как будто бы и ни к чему. Эта буква не кривая. Если ты всмотришься, то она напоминает женский профиль и содержит двойной смысл: город, в котором я родился, и начальная буква имени русской девушки, которую я когда-то любил. Ее звали Галина, она была матерью Земфиры… Видишь, как все переплелось в наших судьбах.
– Почему ты выбрал именно дочь? Ведь ты наказал не только меня, но и себя.
– Тебе этого не понять. А впрочем, теперь уже все равно. Так распорядился Ибрагим.
Не опуская пистолета, Мещерский подошел к столу, взял фотографию девушки и бережно положил ее в сумку:
– Теперь она тебе больше не понадобится.
– Пусть будет так, – согласился Рахман, – думаю, что это даже лучше.
– Снимай куртку, – неожиданно приказал Мещерский.
– А это еще зачем?
– Снимай, говорю! – Мещерский шагнул ближе, наставив ствол в лицо имама. Рахман повиновался. – Положи ее на стол.
Гурий Мещерский быстро снял свою коричневую куртку и кепи.
– А теперь надевай!
– Ты хочешь сделать мне предсмертный подарок, я так понимаю? – хмыкнул имам. – А не будет ли твоя куртка мне тесноватой?
– Не беспокойся, не будет.
Рахман надел куртку и кепи.
– Впору.
– А теперь подойди к окну и отодвинь занавеску.
Имам подошел к окну и слегка отодвинул занавеску. В тот же момент голова его откинулась назад, получив сильнейший удар, и он поломанной куклой опрокинулся на пол. Осколки черепа брызнули в стороны, заляпав мозгом стены.
