— Я знаю, что у тебя творится сейчас в голове, — сказал Чугунков. — Можешь подозревать любого из нас. Я скажу только о себе, хотя мои слова нельзя, конечно, расценивать как доказательство, — я не связан ни с какой организацией, враждебно настроенной к МЧС. За остальных не ручаюсь…
Я видела, с каким трудом дались эти слова Константину Ивановичу. Ведь минуту назад он советовал мне исключить из числа подозреваемых Менделеева. Но он прав — дай ему волю, он исключит из него всех пятерых. А агент так и будет продолжать свою предательскую работу, направленную на развал МЧС.
— Почему вы решили поручить это дело мне? — спросила я Чугункова, хотя уже почти знала ответ.
— Потому, что я сам не могу этим заниматься, — ответил он с неожиданной для его сурового и даже порою мрачного лица тоской. — Я не могу подозревать никого из них. И доверить это дело не могу никому. Кроме тебя. Потому что тебя я знаю, это раз. Григорий за тебя поручился — это два. И с тебя, с твоего сообщения об этом агенте все началось — это три…
Генерал вздохнул, посмотрел на часы и встал.
— Ну все, — сказал он решительно, — время! Минут через пять должны поднять первую группу пассажиров. Пойдем на палубу… Если, конечно, все идет по плану, — добавил он, обернувшись в дверях. — И никаких взрывов больше не будет…
— Типун вам на язык, Григорий Иванович! — воскликнула я, выбежав вслед за ним на палубу.
В лицо ударил порыв ветра, и я схватилась за плечо Чугункова, вцепившегося в бортовое ограждение. Он обернулся и крикнул, улыбаясь:
— Держись, Николаева! А то тебя еще придется вылавливать!..
Он показал на внушительные в своей тупой устремленности волны, настойчиво бухающие в борт «Посейдона». Я представила себя в этом кипящем движении воды и зябко повела плечами. Нет, уж лучше спуститься пониже — под поверхность, где нет ни ветра, ни мотающих тебя из стороны в сторону мечущихся между трех «спасателей» волн неспокойного Каспия.
К нам подскочил полковник Свиридов и, бросив на меня уничтожающий взгляд, прокричал:
— Сняли шесть человек. Аппарат идет к поверхности. Поднимут через две минуты. Кислородные подушки переданы в салон самолета.
— Сколько рейсов потребуется, чтобы снять всех? — спросил Чугунков.
— Три, — ответил Свиридов. — Третьим рейсом заберем и умерших. Пока мы выгружаемся, начал спуск такой же аппарат, с «Нереиды», третий рейс опять нам придется сделать…
— Я не понял — что значит «придется»? — крикнул ему Чугунков.
Свиридов отвернулся, будто от порыва ветра, но я прекрасно поняла, что он пытается скрыть, как покраснел от стыда.
— Я имел в виду, что второй рейс мы сделать не успеем, нам достанется только третий, — принялся он объяснять, перекрикивая свист ветра.
Чугунков не стал слушать его объяснений.
— Ну так выражайтесь яснее! — крикнул генерал, перебивая Свиридова. — Чтобы я с первого раза понимал вас правильно!
— Так точно, товарищ генерал! — выпалил Свиридов. — Разрешите идти?
Чугунков только рукой на него махнул, не глядя, — проваливай, мол!
Над поверхностью воды метрах в тридцати от «Посейдона» показалось странное сооружение неправильной формы, которое тут же отчаянно закачалось на волнах, так как центр его тяжести находился довольно высоко, отчего сооружение постоянно грозило опрокинуться кверху дном.
Представляю, что сейчас творилось там внутри! Люди в этом аппарате колотились о стены и друг о друга, словно мячики, — разбивая лбы и носы друг другу. Небольшим краном аппарат подтянули к борту «Посейдона» и подняли над поверхностью воды.
Ветер раскачивал аппарат и не давал опустить его на палубу, грозя разнести в щепы палубные надстройки. Наконец, когда порывы ветра немного утихли, аппарат удалось поставить на палубу, и команда «Посейдона» тут же принялась закреплять его, чтобы он не опрокинулся от ветра.
Измученных пассажиров самолета по одному вытаскивали из аппарата и вели по каютам. Сами они шли с трудом — сил не хватало сопротивляться порывам ветра, набросившегося на нас с новой силой, словно злобствуя, что позволил людям пересилить стихию.
Среди спасенных было три женщины и трое раненых мужчин, одного из которых пришлось нести — у него оказались сломанными обе ноги. У двух других повреждения были менее серьезными. Люди валились с ног от усталости и психологической реакции на свое спасение, на то, что их мучения наконец-то закончились. Разговаривать с ними было практически невозможно. Но попытаться все же стоило.
Выбрав бодрее других державшуюся женщину, мы с Чугунковым направились в каюту, куда ее поместили, и увидели закутанную в одеяло матрону лет пятидесяти, смотрящую на нас с вызовом.
Чем вызвали мы ее негодование, я не сразу поняла, но потом мне стало ясно, что она не могла не искать виновника катастрофы, мы же просто оказались первыми, кто попался ей на глаза. Нам и досталось.
Она, прищурившись, строго посмотрела на нас близорукими глазами и заявила низким мелодичным голосом, полным возмущения:
— Имейте в виду — я подам в суд! На тех, кто все это устроил. И вы мне ответите! Вы заплатите за весь этот ужас! Я чуть не умерла от страха, когда самолет начал прыгать по волнам. Я разбила себе лицо, наконец! Мне просто — больно! Вот! Любуйтесь!
Она полностью освободила лицо от одеяла, и я увидела огромный cиняк, захвативший добрую половину ее лица. Зрелище было, конечно, малоэстетичное, но я не забывала, что женщина-то осталась жива и отделалась в конечном счете легким испугом. Ну, еще синяком… Другим повезло меньше… Хотя для нее это, не спорю, слабое утешение.
Женщина заплакала и вновь уткнулась в одеяло…
Чугунков кашлянул и сказал:
— Извините. — Он запнулся, но, заглянув в список пассажиров, продолжил: — Тамара Алексеевна. Вас ведь так зовут?
Она закивала головой, не прекращая рыдать.
— Ну вот, видите! — обрадовался Чугунков. — А меня — Константин Иванович!
Женщина перестала рыдать, подняла на него глаза и сказала всхлипывая:
— Очень приятно…
— А уж мне-то как приятно, что нам удалось вас поднять со дна морского! — воскликнул Чугунков. — Вы просто поверить не можете…
— Это такой ужас! Такой ужас! — вновь попыталась причитать женщина, но получилось у нее уже менее трагично, чем сначала.
Я знала, что судовой врач сделал ей укол — что-то из сильнодействующих транквилизаторов — и сейчас это должно было подействовать. Она действительно успокаивалась на глазах.
— Сначала этот взрыв! Потом безобразная драка в салоне, прямо рядом со мной. Эти двое никак не могли свалить огромного такого мужчину, очень высокого роста и, вероятно, очень сильного. Впрочем, это не имеет значения. Когда самолет первый раз ударился о воду, драка тут же прекратилась…
— Постойте, Тамара Алексеевна, — вмешалась я. — Вы сказали, был какой-то взрыв?
— А это, собственно, кто? — спросила она Чугункова, показывая на меня жестом недоумения.
Я чуть было не взъярилась от такой наглости, но вовремя сообразила, что вид-то у меня действительно странноватый — на прорезиненный костюм легкого водолаза я накинула только штормовку, а моя обтянутая резиной голова своим видом вызывала, наверное, мысли о неожиданных контактах с инопланетянами.
«Мне только еще ручные ласты надеть не хватало!» — подумала я.
— А это тот самый капитан спасателей, который первым обнаружил, что пассажиры самолета остались живы, — ответил Чугунков на вопрос обо мне.
— Так это вы стучались к нам в самолет? — обратилась женщина ко мне весьма учтиво, словно спрашивала у соседа, не стучался ли тот минут пятнадцать назад в дверь ее квартиры…
Мне почему-то захотелось ответить небрежно, легко, словно речь шла о приятной прогулке в загородном парке, а не о спуске под воду к попавшему в катастрофу самолету.
И я уже раскрыла рот, чтобы сказать: «Да, знаете ли, хотелось просто заглянуть к вам, узнать, как вы? Все ли в порядке?»
Но тут до меня дошло, в какое смешное положение я попала. И подставил меня Чугунков, это с его ответа обо мне началось формирование ее отношения ко мне. «…Тот самый капитан, который первым обнаружил…» Ну, спасибо большое, Чугунок!
Она же за мужчину меня принимает! Я припомнила свои ассоциации на ее слова, обращенные ко мне, и едва не рассмеялась — я же сама ощущала себя мужчиной. Вот что значит — командовать мужчинами и выполнять мужскую работу. С кем, как говорится в известной русской пословице, поведешься, от того и наберешься. Я имею в виду — мужской психологии наберешься.
Чтобы не продолжать дальше этот дешевый маскарад, я подцепила большими пальцами верх прорезиненного комбинезона и стащила его с головы.
— Ох, простите, милочка! — воскликнула женщина. — Я, кажется…
Она готова была извиниться за то, что приняла меня за мужчину, но тут же сообразила, что вслух об этом она не говорила, стало быть, и не догадался никто. Но начало фразы было уже сказано, а Тамара Алексеевна, судя по всему, была из дамочек интеллигентных и терпеть не могла глупых положений. Теперь она просто вынуждена была закончить свою начатую фразу. И она сообразила, как ей вывернуться из сложной ситуации.
