Перестановка?!
Пораженный внезапной догадкой, я забыл о стоимости «Кэмела» и сунул в пепельницу половину недокуренной сигареты. Один вопрос, только один, и все станет на свои места!..
Я постучался в третье купе. Отворила беременная. Увидев меня, она испуганно отступила к столу и прикрыла живот ладонями.
— Що вы хочетэ? — спросила настороженно.
— Да нет, я… вы не пугайтесь, — я не ожидал, что произведу на нее такое впечатление, — я только спросить: вы билет в кассе покупали?
— Ну.
— А когда?
— А що вам трэба?
— Тут, понимаете, какое дело… На этом месте должен был ехать мой товарищ, — нашелся я, — а его нет. Мы вместе должны были ехать.
Мой виноватый тон несколько успокоил ее.
— Мабуть, не поихав, — резонно предположила она. И добавила: — То нэ я, то мий чоловик мэни квыток купыв.
Не забыв пожелать ей спокойной ночи, я вернулся в свое купе. Какого черта я впутываю бедную женщину в свои дела? По возрасту — моя ровесница, кстати, при ближайшем рассмотрении, недурна собой, даже на последнем (как я прикинул на глазок) месяце беременности вовсе не обезображенная своим положением, едет себе рожать к маме в радиоактивный Киев — и пусть едет! Наверняка заботливый «чоловик» купил ей билет у моего клиента, который решил лететь самолетом или вовсе остаться на месте, поверив в астрологические пророчества.
Да пошли они все на фиг, в конце-то концов! Что за идиотские задания: пойди туда, не знаю куда, и принеси то, не знаю что!
Профессор спал. Я запер дверь купе, разделся и, погасив свет, запрыгнул на свою полку.
«Не думай… не думай… не думай, — застучали колеса, — спи… спи… спи…» Но не думать я не мог…
И, полон сумрачной заботы,
Все ходит, ходит он кругом,
Толкует громко сам с собою…
Интересно, если задание отменили — должен я возвращать аванс или нет?.. Нет уж, дудки! «Расх. и сут.» — ваши, а остальное мое — в качестве компенсации за моральный ущерб. Постой, постой, Стольник!.. А ведь его действительно отменили. Как же я сразу не сообразил. «Девьятое?.. А вас тут гражданин шукав»… Ну, да! Вовсе это был не клиент, а Квадрат или кто-то из наших. Клиент испугался чего-то и решил не ехать, сдал билет в кассу или продал будущему отцу, потом позвонил в «Волк», Квадрат — мне, но не застал дома — я был на дне рождения у племянника… Он пришел к поезду, когда я стал к ларьку за жратвой, ждал меня до самого отправления, справлялся о пассажире с девятого места у проводника, но так и не дождался — я ведь вскочил почти на ходу в восемнадцатый вагон, и он решил, что меня предупредили ребята.
Вне всякого сомнения, это так и было!
Я скрипнул зубами от досады и сел на постели.
И вдруг, ударя в лоб рукою.
Захохотал.
За каким лешим я еду теперь в этот Киев, голодный и злой, как диплодок?!. Что делать? Интересно, когда будет ближайшая станция? Оттуда еще наверняка ходят электрички… Я спрыгнул с полки, нащупал в темноте кроссовки к, тихонько притворив дверь, чтобы не будить ни в чем не повинного профессopa, отправился к расписанию, висевшему под плексом в начале вагона.
Кожаный Заяц дремал, привалившись к окну и засунув руки в карманы куртки.
Углубившись в расписание, я не сразу заметил, как сзади отворилась дверь второго купе и в коридор вышел Хозяин в тенниске. Он остановился рядом со мной; взявшись за поручень, вгляделся в черное стекло. Москва осталась далеко позади, за окном не было видно ни единого огонька. По расписанию ближайшая станция — через полтора часа, и мне предстояло решить: выйти или, пользуясь случаем, насобирать племяннику киевских каштанов?.. Недолго поразмыслив, я принял твердое решение возвратиться в Москву.
— Ты со мной? — сделав ударение на «ты», не разжимая губ и не поворачивая головы в мою сторону, спросил вдруг Хозяин.
В первую секунду я даже не понял, кому принадлежит этот голос.
— Литвиненко! — воскликнул горячечным шепотом.
— Ну и не суетись, — скосил он на меня глаза. — Иди на свое девятое и отдыхай, — и, не говоря больше ни слова, вернулся в купе.
Я услышал, как щелкнул запор.
«Командирские» показывали полночь, и если бы не солнце за окном, я мог бы подумать, что спал не более часа. Прислушиваясь к застывшему механизму, я с тоской прикинул, в какую копеечку влетит мне ремонт по нынешним временам.
Накануне я долго ворочался, прежде чем уснуть. Вначале в перестуке колес мне слышался мотив какого-то шлягера, затем — после короткой остановки поезда — ритм стал умеренным, пришел в соответствие с биением сердца, откуда ни возьмись, послышалась тягучая колыбельная, и я понял, что ухожу в мир грез…
Снилась мне зима. Будто вокруг — зелень, цветут деревья, а с неба сыплет розоватый (должно быть, подкрашенный солнечными лучами) снег. Снежинки ложатся на траву и не тают, а лишь покачиваются на стеблях, колышимых едва уловимым южным ветерком…
Сон ничуть не мешал мне делать весьма трезвые выводы, основанные на опыте и воспоминаниях: вероятно, он был не так глубок, и во власти Морфея находилось лишь тело, в то время как мозг наполовину бодрствовал. Не знаю, что пишет по этому поводу Фрейд, но мама как-то говорила, что зима снится к отпуску, а белый цвет — верный признак усталости. Не успел я подумать о маме, как увидел ее во сне: с большим медным газом для варенья она шла к дымящейся на краю сада плите. Здесь же была и Танька в школьной форме; она подходила к яблоням, срывала плоды, а ветки с остервенением обрубала секачом и швыряла в огонь. У плиты суетился Квадрат; каждый раз, когда мама отворачивалась, он норовил ущипнуть сестру, что доставляло ей видимое удовольствие. В кустах мелькала Мишкина панама, вскоре появился он сам с корзиной румяных яблок и стал бросать их в медный таз, поставленный мамой на огонь, будто в баскетбольную корзину. «Бом!.. бом!.. бом!..» — колоколом доносилось до меня, и больше — ни звука: ни маминых слов, ни смеха сестры, ни ударов секача о деревья… По эту сторону узорчатой решетки буйствовала весна, ни единой снежинки не падало вне огороженной территории, отчего и дом, и сад, и допотопная печь, и люди в безмолвном пространстве казались нарисованными на пасхальной открытке. Мне страстно хотелось туда, к ним, в сказочный уют знакомого подворья, но, повинуясь приказу Квадрата, я не имел права покидать укрытия и лишь наблюдал за происходящим в бинокль.
«Бом!.. бом!.. бом!..» — гудел колокол-таз.
Бодрствующий разум тут же анализировал сон: я отлично помнил эту подмосковную дачу. Наблюдение за ней было моим дебютом в УГРО. Правда, никакого снега тогда не было, стояло дождливое лето, и я восемнадцать часов кряду проторчал не в кустах, а на чердаке соседского дома. Операция увенчалась успехом: именно по моей наводке в нужный момент к даче подкатили сразу две «канарейки», и группа захвата без единого выстрела заполучила ее обитателей — женщину и двоих, как потом выяснилось, неплохо вооруженных парней. Третий пытался бежать во двор мимо моего наблюдательного пункта, но я, несмотря на строгие наставления начальства ни во что не вмешиваться, лихо спрыгнул с крыши ему на голову. Командовавший «захватчиками» капитан Рахимов налетел на меня, с непонятной яростью стал отчитывать за неподчинение, но вступился Квадрат, квалифицировавший мои действия как «вынужденные, направленные на предотвращение использования соседей в качестве заложников». Медали мне, правда, не дали…
Во сне же эту дачу населяли не преступники, а родные мне люди; тем не менее приказ о наблюдении никто не отменял и я был лишен возможности общения с ними. Изредка наклоняясь к рации, я выходил на связь с другими постами и шепотом докладывал о происходящем на объекте. Снег в ограниченном решеткой пространстве все падал и падал, и мамины босые ноги увязли в нем уже по щиколотку. На мгновение мне показалось, что под ее ногами — облако, сквозь которое просвечивает солнце, и что я вижу ее там, где она находится сейчас на самом деле — в раю. Но почему тогда вместе с ней здравствующие сестра и племянник?! Усмотрев в этой ностальгической акварели недоброе предзнаменование, я усилием воли заставил себя проснуться. Удары в колокол прекратились…
Профессор храпел, с головой укрывшись одеялом. Я обулся, достал из куртки несессер и, перед тем как пойти умываться, решил узнать время по часам на руке попутчика. Однако для того, чтобы разобраться в мудреном импортном циферблате, следовало обладать недюжинным воображением. Увлекшись, я осторожно повернул торчавшую из-под одеяла руку.
— А?! Что?! — Профессор вцепился в мой рукав и, с завидной проворностью сев на постели, вытаращил глаза: — Что вы собирались сделать?!
Я бесцеремонно вырвал руку и поднес к его глазам «командирские».
