- Ты философ, а я не могу. — Адвокат напоминал влюбленному в старую Россию племяннику со вкусом одетого, дородного, породистого помещика, на глазах которого внезапно выступили слезы. — Что по правде было нужно Подземельному?
- Это осталось для меня загадкой.
- Раньше он не ходил к тебе спирт распивать.
- И вообще не ходил. Говорили о случившемся в Словесном переулке, как автомобилист врезался.
- В курсе, в курсе, мои мне уши прожужжали.
- Ну, о новой соседке. Что ее пристроил сюда Ангелевич.
- Очередная авантюра твоей тетки. Однако не думаю, что девушка заслана сюда Ивана Ильича угробить. О чем еще?
- Да так, пьяный бред, вспоминать неохота. Понимаешь, мы с ней наблюдали катастрофу и познакомились. Тут как раз Поль встрял. И сразу после их ухода явился Подземельный.
- Не вижу связи.
- Я тоже, но, по-моему, разговоры наши на галерейке он подслушивал.
- О каких таких секретах медик мог узнать?
- У нее папа богатый, а я бедный, я преподаю, а она в институт собирается — вот и все секреты. Потом Поль уговаривал ее сходить в ночной клуб «Павлин».
- Паршивец!
- Вот, пожалуй, и все… (Дядя был явно разочарован.) Да, Подземельного почему-то очень интересовало, кто рассказал папе про убийство.
- Роману кто-то рассказал?
- Я. Да, я. Он позвонил по телефону из больницы, я нечаянно. ну, был возмущен, взволнован. По Ивану Ильичу получается, что я своим известием убил отца.
- Несусветные инсинуации! Роман был при смерти, не надо было его забирать домой. Так вот почему он настоял!
- А напоследок (это уже из области пьяного бреда) Подземельный сунул нос в маленькую комнату: коврик под качалкой напомнил ему лужу крови.
- Тьфу ты! Видать, за длинный свой злой язык он и поплатился, — проворчал дядя.
- Я не убивал его.
- Мне ты мог бы этого и не говорить. Но они пока что настроены не так, как надо. «Показания вашего племянника только путают картину».
- В подъезде я услышал крик и будто бы еще чей-то голос.
- Но Поль сказал, там бы мимо вас муха не пролетела.
- Вот именно! Убийца не имел возможности за это время спрятаться или сбежать. Очевидно, я от волнения ошибся в интерпретации случившегося. В предсмертии человек может и орать, и бормотать, и Бог знает что. душа с телом расстается.
- То есть на самом деле ты слышал один голос — Подземельного?
- Получается, так.
Евгений Алексеевич подумал.
- Тогда стой на этом до конца. Ведь неизвестно, найдут ли они преступника.
- Но ты мне веришь?
- В твою невиновность — безусловно. А для суда — если б, не дай Бог, дошло дело — очень важны показания Поля, который видел, как ты входил в подъезд. Плюс отсутствие мотива.
- Да, мотив! — воскликнул Петр Романович. — Не понимаю, за что.
- По пьяному делу? — предложил адвокат. — Погоди, труп исследуют.
- Да, но никаких следов пьянки в квартире нет.
- Если пили в подъезде?
- Рядом с собственной дверью? Нелепость, медик не бомж. Кстати, фляжка его, полная, обнаружена на кухне. В общем, картина примерно такая. У Подземельного кто-то был. Первый удар (или два) нанесен в прихожей, там беспорядок. Но хозяин сумел вырваться на площадку, где его и добили.
- Вот и славно, — одобрил адвокат. — Ты уж никак ни при чем. А как с отпечатками пальцев?
- Никаких посторонних, только самого хозяина.
- Да, это не «пьяный» эпизод.
Прозвенел звонок, явился Ипполит.
- А, наш главный свидетель защиты, — пробурчал отец. — В кое-то веки оказался вовремя на месте.
- На месте преступления? — уточнил Поль безмятежно. — Я всегда вовремя, — и добавил страшным шепотом: — Ангелевич убил Подземельного.
- Что ты плетешь?
- Символично звучит, а? Перекличка фамилий: ангел — существо из-под земли.
- Поль!
- Другой вариант — «Смерть Ивана Ильича».
- Иди-ка проспись.
- Яволь!
- И я пошел, тяжелый день сегодня предстоит.
Едва Петр Романович успел захлопнуть за ними входную дверь — опять звонок, Ипполит, шепот:
- Хочу, чтоб ты, Романыч, знал: я тебя не видел.
- Где?
- Я не видел, как ты входил ночью в подъезд.
- Так зачем соврал?
- Непонятно? Теперь ты мой вечный должник.
- Нет уж, лучше я следователю скажу.
- Ты что? — испугался Поль. — Меня отец убьет.
- Вы с ним сговорились?
- Это мой собственный секрет.
- Вот что, секретохранитель. У меня в маленькой комнате стоит букет чайных роз.
- Ну?
- Не ты их тайком принес?
- Я? Тебе? — кузен захохотал. — Розы? — хохот пронесся вместе с ним вниз по лестнице, отражаясь от старых стен и эхом усиливаясь.
Петр Романович вышел на галерейку, дверь справа закрыта (и ночью была закрыта, лично проверил). Непривычная рань рассвета, солнце только-только встало, в свежей радужной дымке Москва вообразилась спящей красавицей (понятно, откуда такие аналогии — от двери справа), красавицей, чей покой охраняет день субботний, сравнительно тихий.
Однако — легкий лязг, стеклянная дверь приоткрылась, проблистав лучами-отраженьями; выскочила Варенька.
- Петр Романович, что случилось?
- Странно, как наше знакомство сопровождается катастрофами: на этот раз — убийство.
- Да я знаю! Но. кто он такой? Вообще — за что?
- На первый вопрос я могу ответить, на второй — нет. Медик со «скорой», лукавый, пронырливый, но, мне казалось. Безобидный. Впрочем, пьющий человек бывает непредсказуем. По-житейски рассуждая: любой, напившись, может отмочить штуку.
- Ненавижу пьяниц. Вы ведь не пьете?
- Потребляю, но не злоупотребляю. Или вы намекаете, что я его по пьянке.
- Разве вас подозревают?
Петр Романович пожал плечами.
- Ну, за неимением лучшего, точнее, худшего. — Ему захотелось рассказать ей обо всем. — Когда ночью я вошел в подъезд, то услышал предсмертный крик и как будто еще чей-то голос.
- Голос убийцы?
- Так мне показалось. Но он не смог исчезнуть бесследно, все ходы- выходы были сразу перекрыты.
- Так что же произошло?
- Единственное объяснение, к которому склоняется следователь: моя слуховая галлюцинация. Иначе — кроме меня, подозревать некого.
- На самом деле галлюцинация?
- Кого интересует истина!
- Вы же философ.
- Доктор философии. Философом меня Поль прозвал, иронически.
- Иронически? А в чем разница?
- Стопроцентный «любомудр» создает свою собственную мировоззренческую систему, я же придерживаюсь традиционного православия.
- А зачем пошли на философский?
- Молодой был, что называется, пытливый. Потом мои взгляды переменились, я увлекся другим предметом.
- Чем?
- Теологией. то есть богословием.
- Почему переменились?
- По жизни. — Петр Романович поморщился: что за неуместная исповедь! — Впрочем, это неинтересно.
- Интересно.
- Произошло убийство.
- Да, ужас какой-то! (Она не поняла, и слава Богу!) Вот увидите, менты не найдут и искать не будут. Главное — не позволяйте все свалить на вас.
- Вы подбиваете меня заняться частным расследованием?
- Да ну, делать вам больше нечего.
- Правильно, пальцем не шевельну. Хотя, — процедил философ сквозь зубы, — я их ненавижу.
- Кого?
- Вы — пьяниц, я — убийц.
- Ну понятно, кто их любит.
- Варя, я задам вам глупый вопрос, но для меня очень важный.
- Как я к вам отношусь, да?
Нет, какая самоупоенность! Привыкла красавица, что все у ее ног пресмыкаются. Петр Романович улыбнулся, любуясь маленькими ножками в золотисто-пестрых лаптях.
- Это, конечно, очень важно, но. — вдруг он почувствовал настоящее волнение. — А как вы ко мне относитесь?
- Сказать вам? Сказать?
- Сделайте милость.
- Я вас полюбила. Честно!
Так не бывает, тут какая-то хитрость. розыгрыш (или заговор), но в первые секунды философ испытал никогда не испытанное в жизни блаженство. О, соле мио — солнце мое! Он смотрел, не отрываясь, в пылающее лицо и едва слышал, что говорила она сбивчиво, не в такт прерывистому дыханию:
- Это нечаянно, против воли, я не хотела, но как только я вас увидела, все время о вас думаю.
- Тогда, во время катастрофы? — уточнил он просто так, чтоб вступить в дуэт.
- Нет, раньше! Помните, на той неделе во дворе, помните? Вы с Валерой так церемонно и молча раскланялись, как загадочный рыцарь.
- Рыцарь? — удивился философ. — Не помню, неважно. То есть вас не помню, я вас не видел.
- Как? — ахнула Варенька. — Как не видели?
- Я бываю рассеянный, но это неважно. Нет, так нельзя, — Петр Романович начинал потихоньку приходить в себя, осваиваясь в новом мире, с новым солнцем. — Вы меня прямо сокрушили, играете не по правилам, надо постепенно завоевать.
- Не хочу воевать. Я сказала — и сказала!
- Вы мне так нравитесь, что вам не составило бы труда.
