— Когда я к тебе в плен попаду, отыграюсь… — сказал волосатый, должно быть, обозначая этой фразой прощание.
— Подбрось дальше, — попросил я, — до дороги.
— Ага, прямо так и разогнался… Там участок вашими простреливается. Они на «Нивах» не ездят. Сразу поймут, кто тут. Как долбанут из крупнокалиберного без разбора…
— Не лепи горбатого[3]…
Без разбора они тоже не шмаляют. А если ты мирный?
Где-то в дебрях бороды на его лице показалась улыбка.
— С этим потом будут разбираться, когда к Аллаху отправят. Если будут… И вообще, запомни, сынок, на будущее, мирных горцев не бывает. На прошлой неделе я самый мирный был. Домой ездил, крыша потекла — ремонт делал. В вашей комендатуре отмечался. В свою школу зашел — я раньше директором школы был. А сейчас я уже здесь. И каждый горец так. И никогда ваши не поймут, кто против них воюет. Нас победить нельзя, нас можно только уничтожить.
Приятно было слышать такое откровение гордого сына гор. Мне захотелось сказать, что тогда, если желают — уничтожим, но при этом очень не хотелось идти пешком по камням. А после моей несдержанной фразы это было бы неизбежно. И вообще насчет национальной гордости я бы на его месте помолчал. В каждом народе есть и герои, и трусы. И хотя я совсем недавно на войне, пленных кавказцев уже видел. Валяющихся в ногах и выпрашивающих жизнь сразу после того, как они отнимали чужие. И не просто отнимали, а со зверством, нормальному человеку не присущим. Если у человека в душе живет герой, он никогда не станет садистом.
Но я не стал обострять разговор.
— Это дело подлых политиков. Надеюсь, ты понимаешь, что политика честной не бывает. Ты свои речи им толкай. У меня интересы скромнее. Здесь по дороге всего-то пяток километров. Подбрось. Сто баксов… — помахал я у него перед носом зеленой бумажкой, которая должна показаться волосатому хорошо знакомой.
— Пятьсот, — сказал он твердо и положил руки на руль, словно не сомневался ни минуты в моем согласии. Беда просто с людьми Востока. И здесь торгуются…
— Триста.
— Четыреста.
— Триста пятьдесят.
— Поехали.
Расценки военного времени. Так наглеют исключительно московские таксисты и кавказские боевики. Впрочем, по нутру они мало чем друг от друга отличаются.
— Поехали… — обреченно вздохнул и я: пожалел ноги обессиленных и голодных ребят.
Я и сам уже, надо сказать, начал ощутимо страдать от голода — как тот внутривойсковой майор, хотя не ел всего-то один день. Пару кусков лепешки за еду считать нельзя. Но все же обида брала. Ради чего, спрашивается, я играл? Чтобы еще пять километров проехать?
Джамшет вздохнул и резко, со скрипом, перевел рычаг коробки передач сразу на вторую скорость. Лихой джигит, как и полагается, сразу со «второй» гонит.
— Считай баксы, чтобы там долго не стоять.
Я отсчитал.
Он подъехал прямо к полотну асфальтированной дороги. Тормознул так, что «Ниву» занесло и на откосе чуть не перевернуло. У этой машины центр тяжести высокий. Кувыркается с удовольствием.
— Быстрее выгружайтесь. Здесь БМП дорогу контролируют. Мне только такой встречи не хватало, — и стал всматриваться в сумрак.
Я сунул ему деньги и покинул машину первым, парни выбрались следом за мной.
— Высоцкий! — окликнул чечен.
Я снова положил палец на предохранитель автомата, чтобы при необходимости успеть отстоять выигранные баксы, и обернулся.
— Чего?
— Ты, случаем, не сын адмирала?
— Нет.
— Я так и думал. А почему ты один солдат с офицерами шел? И без оружия.
— На «губу» меня вели.
— Я тоже, когда служил, несколько раз на «губе» сидел. Молодой был, все тянуло через забор и к девкам… Ладно, — Джамшет махнул всем рукой, как старым друзьям, улыбнулся, запрыгнул в машину и укатил.
Странный народ кавказцы. Пленного врага, который не успел еще за всю войну ни разу выстрелить, они готовы расстрелять и отрезать ему голову. А человека, обыгравшего их по-крупному в карты, считают почти другом. Законы гор — чтоб им неладно было! — неисповедимы.
Мой «выигрыш» ждал своего «хозяина» на обочине.
— Ну что, братва, пошли? — оглядел я свое ободранное и израненное воинство, забросил на плечо автомат и первым ступил на асфальт.
— Пошли, — согласился Виктор и двинулся вперед, обгоняя меня. Ничего не попишешь — старший по званию. Но я и не претендую на роль ведущего.
— Теперь уже домой. Устал я, пацаны, спасу нет… — вздохнул кто-то за спиной.
Много разных эмоций слышалось в этом вздохе.
Насчет того, что теперь они под моим руководством пошли домой, говоривший по сути был прав. Солдат, которые попали в плен и были вызволены оттуда, положено сначала отправлять на реабилитацию в госпиталь, где им предстоит выдержать садистские издевательства психиатра, что само по себе для психики является испытанием. Потому что психически здоровых психиатров, как я слышал, не бывает, а потом комиссовать мальчишек по состоянию здоровья и гнать домой — наслужились до тошнотиков. Не знаю, есть ли на этот счет законы, но практика такова. Неофициально между этими более-менее приятными мероприятиями, я имею в виду комиссию и саму отправку, проходят мероприятия гораздо менее приятные и даже иногда мучительные. Как то: нудные допросы недоверчивыми сотрудниками военной контрразведки, а потом и ФСБ. Нервы парням попортят так, что им снова психиатр понадобится.
А мне — вообще неизвестно на что надеяться и на кой хрен возвращаться. Против меня должны возбудить уголовное дело по факту хищения военного обмундирования со склада воинской части. Для этого меня и вели на «губу». Там должны были передать с рук на руки следователю военной прокуратуры. Решетки, нары, допросы — вот моя участь. А потом и «зона». Так мыслил прапорщик Василенко, заведующий складом. Склад этот — обыкновенная палатка, стоящая на склоне, чуть в стороне от жилых. Постоянно опечатанная, поскольку, как и положено каждой палатке, не имеет двери с замком. Оторвать бы кое-что прапорщику-кладовщику, чтобы он больше не плодил себе подобных ублюдков! Да очень уж он сейчас далеко. Не дотянешься. А вовремя я не успел.
И тем не менее податься мне больше некуда. Придется сдаваться вместе со всеми и добровольно пешим порядком являться на гауптвахту.
Такие нелегкие мысли бродили у меня где-то около желудка, и я безуспешно пытался разобраться — следствие они голода или же приближения к гауптвахте, где тоже кормят, насколько я слышал, не по фронтовой норме. Арестантская диета. Она может пойти на пользу разве что недавнему моему знакомому внутривойсковому майору.
Мы двигались по дороге в направлении, которое указал я. Если идти в противоположную сторону — попадешь к населенному пункту, где дислоцируется наш отдельный сводный отряд спецназа ГРУ и точно такой же отряд спецназа внутренних войск. Сводные отряды бывают разными. Как я слышал, бывают сводные отряды, где и десантура, и морская пехота, и спецназ ГРУ, и даже спецназ внутренних войск входят в состав, хотя «краповые» относятся у другому министерству. Наш сводный отряд потому сводный, что составлен из представителей разных бригад спецназа ГРУ, но посторонних у нас не держат. Вообще-то отношения между солдатами и офицерами там вполне человеческие. Но пешком идти слишком далеко. Наши желудки не выдержат суток пешего хода, совсем ссохнутся от затраченных усилий. А сюда, в эту сторону — к своим ближе. Впереди должен быть блокпост. Географические карты я помню не хуже карт игральных. Природа наградила хорошей зрительной памятью. Да и на работе постоянно тренировал ее по специальной методике.
— Парни, давай потише… Ноги не идут… — отставший солдат хромает так, словно у него не рука прострелена и забинтована, а по крайней мере обе ноги в гипсе.
— Ногу, что ли, отлежал? — насмешливо и недовольно спросил сержант Львов.
Сержанту по должности положено на солдат покрикивать. Это в кровь въедается и не дает потом покоя. Даже, говорят, на «гражданке», когда дембельнешься, первое время покомандовать хочется. Хорошо еще, что не подгоняет Виктор отставших пинками, как это делают сержанты в «учебках».
За долгое время сидения в яме ходить отучиться немудрено. Три на три метра, да еще половину ямы вонючий толстый майор занимает, а еще четверть почти такой же вонючий туалет — не разгуляешься. На всех остальных четверть помещения и остается. Немудрено ноги отсидеть.
К счастью, со стороны донесся знакомый и даже приятный звук.
— Доберемся… Подвезут… — Я остановился и поднял вверх ладонь. За день до своего трагического пленения, во время рейда со спецназом, видел, как разведчики таким знаком призывают к тишине. Их знаки я тоже научился понимать быстро. Привычка профессиональная — все видеть и все запоминать. Здесь я никакому разведчику не уступлю. Да, по сути дела, по гражданской профессии я и есть разведчик.
