Но еще рано.
– Ноль восемьдесят четыре ускорения,– объявляет дежурный.
Главный конструктор мсье Жераль вдруг поднимает указательный палец: что-то не так. Скачок температуры в системе охлаждения. Плюи, сложив руки на груди, мрачно наблюдает за показаниями приборов. Нет, кажется, температура опять вошла в норму...
– Ноль девяносто восемь ускорения.
Плюи командует в микрофон:
– Всем детекторам приготовиться... Первый, ваш выход.
– О’кей,– ответили на первом детекторе.
– Есть единица,– произносит дежурный внезапно севшим голосом.
Есть.
Частицы на противонаправленных контурах разогнались до проектной скорости, приближающейся к скорости света. В напряженной тишине истекают последние секунды, возможно разделяющие две эпохи в истории человечества. Плюи морщится, словно тяготясь невольной торжественностью момента, и голосом спокойным и твердым говорит:
– Открыть контуры в зоне первого детектора. Пошел контакт. С Богом, дети мои...
На восточной стене зала вспыхнула панель, где дублируются показания приборов первого детектора. Побежали цифры. Зал взорвался криками и аплодисментами: есть! Мы смогли! Мы сделали это! Кто-то из женщин восторженно завизжал, словно это поп-концерт... Потом все взгляды как-то сами собой устремились на Жан-Жака Плюи. В этот исторический момент, момент своего триумфа, он стоял у пульта, сунув руки в карманы брюк и угрюмо... нет, даже мрачно, убийственно-мрачно смотрел поверх голов на восточную стену, где сияла панель первого детектора. Кто-то обернулся, следуя за взглядом Плюи. Последовал удивленный возглас. Обернулись еще несколько человек. Аплодисменты постепенно стихли. Вся научная и техническая обслуга Большого Ускорителя вперилась взглядами в приборы детектора. Там творится что-то непонятное. Страшное...
– Куда? Куда оно ползет? – воскликнул кто-то.
Литера «D» на дисплее замигала, оповещая Клода о том, что анализаторы готовы принять его работу. Спустя секунду, ясным мусульманским полумесяцем загорелась литера «С». Клод развернулся у шестого стыка и поехал к себе. В конце концов, никто не может запретить ему выпить чашечку кофе. Времена рабского труда на плантациях давно ушли в прошлое!
Когда он подъезжал к своему закутку, потолочные светильники вдруг погасли и тут же снова зажглись, но уже вполсилы.
«Опять сбой в электросети,– подумал он.– Или перегрузка...»
Светильники мигнули снова.
Он не успел додумать, потому что через наушники, заглушая нежный голос Зуйры Айяль, прорвался нарастающий вой. Он поднимался выше и выше, переворачивая внутренности и выталкивая глаза из орбит. Весь тоннель, сверху донизу, сотрясли одна за другой несколько волн мелкой дрожи. Клод увидел, как заходили ходуном на бетонных основаниях опоры трубы ускорителя.
«Может, землетрясение?!..»
Но землетрясений в этой части земного шара не бывает.
Он сорвал наушники и непроизвольно открыл рот, чтобы не лопнули барабанные перепонки. Машина наехала на стеллаж, покорежив анализатор. Клод затормозил. В тревожно мигающем свете его лицо с широко открытым ртом и выпученными глазами казалось лицом безумца. Он мертвой хваткой вцепился в руль.
Далеко позади тоннель прорезала долгая синяя вспышка. В ее свете Клод увидел, как из трубы ускорителя пополз тяжелый, тянущийся к полу дым. Надо бежать! Но он не мог оторвать руки от руля. Вой достиг, казалось, высшей своей точки, и в этот момент тоннель тряхнуло так, что моечная машина ударилась о бетонную стену.
Застряв между машиной и стеной, он лихорадочно пытался выбраться, и в то же время отчетливо видел, как провисает и надламывается участок трубы между двумя стыками, расположенный прямо перед ним. Истончившаяся от нагрузки сталь словно набухает внутренним светом, выпячивается вперед тонким пузырем... и с невероятным грохотом лопается. Оттуда под давлением прет густой и блестящий, как брюхо сардины, кисель.
«Гелий»,– проносится в мозгу у Клода.
Он инстинктивно вжимается в бетонную стену и вдруг видит рядом, на расстоянии вытянутой руки, разлом, ощеренный разорванными прутьями арматуры. Из разлома бьет яркий белый свет, и кажется...
Нестерпимый вой стал тише и словно прозрачнее. Клоду показалось, что за ним, словно в другом – звуковом – разломе он услышал знакомый шелест жестких пальмовых листьев.
Женский голос в дальнем конце зала тихо выдохнул: «Боже мой!..»
– Не понимаю,– произнес над самым ухом Плюи главный конструктор, с близоруким прищуром вглядываясь в панель.– Так не бывает. Шестьсот тераэлектронвольт!..
– А мы рассчитывали всего на сто шестьдесят,– кивнул Плюи.
– Но это же...
– Уже семьсот восемьдесят тэв,– сказал Плюи, с убийственным спокойствием следя за показаниями приборов.– И значение непрерывно растет. Очень быстро.
– Может, эти ваши протоны, вместо того чтобы столкнуться и разлететься подобру-поздорову, решили в звездные войны поиграть? – резко спросил Жераль. Он заметно побледнел.– Вы понимаете, что это жесткое излучение? Что мы с вами практически в открытом космосе – только без скафандров?
– Будь это так, при таких значениях мы с вами уже успели бы лишиться всей слизистой и кожных покровов,– ответил Плюи.– Да и кровяных телец, пожалуй, тоже... Следовательно, мы не могли бы с вами разговаривать.
– Но что тогда?.. Приборы врут?!
– Потрудитесь взглянуть на наши энергодатчики. Те же значения. Приборы в порядке.
– Так в чем же дело? – воскликнул мсье Жераль.– Куда уходит энергия?
– Не знаю,– отрывисто сказал Плюи.– Восемьсот сорок тэв. Нет, уже восемьсот пятьдесят... Отключайте магниты. Ускоритель на холостой ход.– Он сглотнул и добавил: – Эксперимент закончен.
В операторской началась сосредоточенная работа: бесшумно нажимались кнопки, щелкали тумблеры, отдавались короткие команды и поступали столь же короткие доклады, гасли дисплеи, с тяжелым вздохом умолкали отключаемые приборы. Все шло четко – действия персонала во время срочной остановки ускорителя были хорошо отрепетированы.
Научный руководитель проекта похлопал себя по карманам, потом посмотрел на пульт, где оставил записную книжку. Книжки на месте не было.
– Эй, кто взял мою книжку? – крикнул Плюи.
Ирак. Усиленный взвод на марше
В штабном «Хаммере» кроме кондиционера есть также холодильник с содовой и бурбоном, а в перчаточном ящике лежат две или три сигары, оставшиеся от полковника Гамильтона, большого любителя красивой жизни. Заманчиво, ничего не скажешь. Командир взвода капитан Маккойн мог бы сидеть здесь, в прохладном салоне, даже должен был сидеть, поскольку там рация, местная связь, да и новое предписание вышло в апреле, запретившее офицерам передвигаться в составе колонны на виду у возможных снайперов.
Но капитан любил сидеть на броне или в продуваемом кузове грузовика, как сейчас, под защищающим от солнца тентом, так он чувствовал себя привычней: обзор лучше, к тому же личный состав под рукой, а значит, и за дисциплиной следить сподручнее. Мако – бывалый морпех, морской дьявол с перепонками между пальцев, как здесь говорят, и плевать ему на это предписание. Две военные кампании, больше полусотни боевых операций на выезде, в большинстве из которых он командовал группой и, кстати, ни разу не облажался. В обычном армейском подразделении этого послужного списка ему, пожалуй, хватило бы, чтобы именоваться полковником Маккойном и даже, возможно, командовать бригадой. Но в морской пехоте сделать карьеру гораздо сложнее... Потому что здесь постоянно смотришь в лицо врагу и, без всякой там дипломатии и хитроумного политеса, надираешь ему задницу, чем Маккойн и занимался последние восемнадцать лет. И, надо признаться, ему эта работа нравилась.
– Матрос Прикквистер! Сержант Санчес! – гаркнул Мако так, что грузовик тряхнуло.– Что там у вас опять такое?
Из угла, где сидит сержант, давно уже доносится характерный тонкий реготок, на который в общем-то можно и не обращать внимание. Как говорится, пока солдат смеется – враги плачут. Но смех Санчеса раздражает капитана. Мако никак не может взять в толк, откуда у этого грубоватого парня шести с половиной футов росту, абсолютно здорового и нормального, без всяких модных отклонений, к тому же одного из лучших снайперов в дивизии,– откуда у него такой визгливый бабий смех. Когда сержант Санчес не смеется, он говорит обычным голосом, как все мужики, басит даже. А стоит его рассмешить... ну, будто в животе пищалка какая-то дурацкая включается. Очень раздражает.
– Что там у вас? – повторяет Мако.
– Прикквистер опять травит свои байки, сэр! – чеканит с места Санчес обычным голосом.– Разлагает боевой дух в отделении и спорит со старшим по званию!
– Какие еще байки?
– Будто бы айраки лучше американцев!
– Матрос Прикквистер!
– Да, сэр! – отзывается Карл Прикквистер, худощавый яйцеголовый новобранец, неведомо как ухитрившийся пройти жесткий отсев в калифорнийском лагере подготовки. В отделении у него кличка Студент или Умник.
