ли трое мужиков, все затонировано. Понятно. Гонки продолжаются до первого шлагбаума нашей части возле Моздока. Шестерка отстает, мы выдохнули. Долго проверяют документы, наконец-то подняли шлагбаум, въезжаем.
Здесь все по-другому: чистые солдаты, большой плац, спортивный городок. Часть напоминала мое военно-пограничное училище в Голицыно. Покрашенные бордюры, стриженые деревья, передвижение только строем. Нас встречает срочник из дежурного наряда и ведет в расположение вертолетчиков.
Вертолетчики – это особая каста на войне, на этих людей смотрят с уважением и почтением. Иногда военная стрекоза – единственное связующее звено между смертью и жизнью. Когда становилось неимоверно опасно и трудно, у солдат остается надежда только на вертолеты. И летчики, постоянно рискуя жизнью, выполняли свою работу, спасая тысячи жизней.
В декабре 1999 года вертолет Ми – 8 под командованием Владимира Алимова получил около 100 пробоин, но вернулся в Моздок и спас 35 окруженных военнослужащих федеральных сил. Я видел этот вертолет. Вместо Ми – 8 на аэродром вернулось… решето.
Каждая посадка в горах – высший пилотаж, ювелирная работа. Горы на Кавказе таят множество вероломных и подлых сюрпризов: ограниченная видимость, разреженный воздух, минимум маневренности.
Вертолетчики очень дружные и сплоченные ребята. Хлопочут и переживают за свой экипаж. Нам известно, что в начале 2000 года при попытке забрать раненых был сбит Ми – 8. Сбили «аккуратно», весь экипаж выжил. Долбанули из РПГ, научились чеченцы стрелять из этого простого, но грозного оружия. Трех членов экипажа взяли в плен.
Офицеры, тем более летчики, не контрактники – «товар» серьезный. Их можно обменять, продать, заставить дать поганое видеообращение, мол, «раскаялись, не против тех воевали». Они были живы, об этом знали и федералы, и полевые командиры. О том, что экипаж в плену, подтверждала и наша информация. Их братья по винтокрылым машинам переживают и пытаются вытащить их из чеченского зиндана. До главкома добрались, а тот к « конторе» с просьбой обратился.
Поэтому мы и сидим у вертолетчиков в Моздоке. Встречает меня майор, представляется Григорием. Майор с высоким лбом, сверху к которому прилегали зачесанные набок, коротко подстриженные густые черные волосы, смотрел большими синими глазами. Взгляд умен и открыт, как у каждого честного человека.
Григорий ведет по темному коридору. Заходим в спальное помещение на двоих. Майор быстро достает сало и копченую утку. По меркам войны стол накрыт с римской роскошью. Не жалеючи, летчик ставит на стол пятизвездочную дагестанскую Лезгину. Рыжков ушел на доклад, потираю руки, можно разговеться.
– Пить будешь? Не трезвенник? – спрашивает он, нарезая сало. Режет длинным ножом ручной работы. Нож красивый, наверное, «местный» или трофейный.
– Не пьют только электрические столбы, потому что у них чашки перевернуты, – шучу я, пытаясь разрядить первые неловкие минуты знакомства. Рассматриваю жилье летчиков. Все аскетически просто, но аккуратно, даже кровать заправлена и, кажется, отбита досточками, как у срочника. Спрашиваю: а где народ?
– Кто летает, кто на занятиях, – отвечает Григорий и умело разливает тягучий коньяк по граненым стаканам. По комнате пополз приятный запах качественного напитка. С Каспийской базы передали, коньячок-то. Настоящий, с завода.
Выпили за знакомство. Алкоголь приятно прошелся по горлу и мягко разлился по желудку. Аккуратно беру ножку копченой утки и закусываю. Григорий закашлялся. Кашлял долго. На лбу у него надулись синие жилы. Лоб побагровел, глаза заслезились, покраснели. Болеет.
– Что не лечишься? – спрашиваю Гришу, обкусывая вкусную ляжку птицы. Ем не спеша, хотя последний раз кушал вчера на блокпосту. В комнате бубнит старый радиоприемник – будто кто-то говорит через прижатую ко рту варежку.
– Когда лечиться? Народа не хватает летать. Опытных летчиков полтора вареника. Хорошие или уже мертвые, или в дурдоме. У нас вон на той неделе из группы забрали в психушку одного. Долетался… Майор налил по второй. Чокнулись, за удачу.
– Головой дуркануть – еще ладно, вылечат. А не дай бог инвалид? – продолжил беседу майор. Вон у нас Сергеев упал – выжил. Позвонок только треснул. Были и друзья на «гражданке» и жена, сначала они предлагали помощь. Через год друзья стали только звонить – «ты там держись». За что держаться, когда ты лежишь, как кулек! – философствовал Григорий. Жена начала нырять по мужикам. Одна мать осталась и мы. Не, уж лучше сразу, на глушняк. Замолчали, каждый думал о своем.
Не чокаясь, третью, за тех, кого с нами нет. Опять помолчали. Гриша посмотрел на меня прямо, словно изучая, и спросил:
– Поможете с ребятами? – и достал из стола фотографию, где стояли около пятнадцати человек. Вот они – Круглов, Аязов и Домушкин. Домушкин Гришка, тезка – командир экипажа, широкой души человек. Знает много анекдотов, историй, розыгрышей, душа компании. А главное, отзывчивый, знаю его с курсантских времен. Понятно, думаю я – однокашники. Григорий «хлопочет» и пытается спасти своего давнего друга. Очень правильно.
– Постараемся, не сало приехали есть, – отвечаю я и беру кусочек сала. Сало красивое, как на картинке, с прожилками яркого цвета. Откуда такой закусон?
– Мать посылку прислала, – отвечает Григорий, – точнее, передали. Через самолеты. С Украины. С Родины. Где эта Родина сейчас? С кем воюем? – начал философствовать майор. Как в Афганистане – воюешь почти со всем народом. Называют еще «операция по восстановлению конституционного порядка». А какой это порядок, никто не знал и не узнает. Кто-то здорово опять погреет руки. Мы уж на это насмотрелись. Молчу, жую сало, неохота мне ввязываться в эти политические дискуссии.
Майор вышел и вернулся еще с одной бутылкой коньяка. На этот раз с Кизлярским.
– Не много? – спрашиваю для приличия я и смотрю в окно. Начался небольшой дождик, солдаты забегали по плацу, как летучие мыши.
– Нормально под такой закусон, – уверенно говорит майор и разливает. За ребят, чтобы им домой вернуться! Поддерживаю и говорю какие-то слова о выручке и воинской дружбе. У майора, видать, накипело, и он снова выливает на меня поток «местечковой» информации. Понимаю, надеется, что укажем в отчете:
– Вот смотри! Все знали, что в горном районе Шали остался нефтеперегонный завод. Его не трогает ни артиллерия, ни мы. Дымит себе, бойки бабки зарабатывают. Мы командиру докладываем об обнаруженной цели. Отмалчивается. Месяц назад звено Архипова на обратном пути с задания разбили его. Специально боеприпасы оставили. Так Архипову выговор объявили, прикинь! Я понимающе киваю головой и слушаю, стараясь не запьянеть. Подходит Дима, я хитрю и говорю:
– Вот только первую открыли. Рыжков присел перекусить. Потом встал и спросил, где можно помыть руки. Очень правильный человек. Подошли другие летчики, радостно приветствуют. Сидел долго, обсуждая все «тяготы и лишения». Дождь за окном остановился и, казалось, прислушивался к нашим
