– Иван, а ты действительно еврей? – задал Вовец бестактный вопрос, не удержался.
– Конечно, – Кацман довольно улыбнулся, – я даже в синагогу хожу.
– Так у нас же в городе вроде нет синагоги.
– Вот именно! – радостно воскликнул Иван. – Поэтому я здесь. – Он подмигнул Вовцу и заговорщицким шепотом, прикрыв от Клима ладонью рот, сказал: – А моя Клара Соломоновна там, в Рамат-Гане, в мировой столице изумрудной огранки, – и он заразительно расхохотался. – Слышь, а хошь, я и тебя в евреи выведу? Человеком станешь. И здесь, и там.
– На еврейке, что ли, женишь? – спросил Клим.
– Не, ты что! Это я таким образом в землю обетованную попал, а чтобы нормальным евреем стать, надо обрезание сделать.
– Нет уж, спасибо, – посерьезнел Вовец, – еще чего лишнего отхватят. Лучше пока русским побуду.
– Как знаешь, а то представь как клёво: тут ты русский, а там полноценный еврей со всеми льготами, – балагурил Ваня Кацман. – Это все фигня, что они шибко хитрые. Лохи полные, даже от армии закосить не могут, а я по здоровью не гожусь. – Он загоготал во всю силу своих богатырских легких. Вся его скованность пропала без следа, он чувствовал себя в своей тарелке. Похоже, трепать языком было его любимым занятием. Вот так, весело балагуря, Иван просмотрел изумрудные заготовки, причем последние – видно, надоело это однообразное занятие, – уже не высвечивал солнышком, а только чуть слюнил, чтобы на влажном камне цвет проявился. – Так, отлично. Сколько, говоришь всего?
– Восемьсот восемьдесят карат, – сказал Клим. – На чьих весах будем взвешивать?
– А чего тут взвешивать? – удивился Иван. – Дело ясное, камни мне нравятся, плачу бабки – и весь разговор.
У Клима такой подход к делу вызвал подозрение, лицо стало озабоченным. А рыжий Кацман ссыпал изумруды в полиэтиленовый мешочек, завязал его узлом и сунул в карман брюк.
– Денежку надо заплатить, – сказал Вовец простецки. Ему тоже не понравился такой подход к делу. Уж не хочет ли этот веселый еврей русских кровей их кинуть на семнадцать с половиной тысяч долларов?
– Сейчас причалим, Саня вынет из чемодана вашу фанеру, – Кацман благодушно развалился на сиденье, – нет проблем.
Вовец развернул лодку носом к берегу и принялся быстро грести. Через несколько минут они достигли площадки. Накачанный Саня нервно топтался на асфальтовой площадке. Ему было жарко в костюме, он упрел в темном пиджаке, но не снимал его. Можно было смело биться об заклад, что под пиджаком у него висела подмышечная кобура. Видя, что хозяин возвращается, он успокоился и задышал ровней. Кацман замахал со своего места, показывая жестами, что надо открыть дипломат и что-то достать. Но потный Саня не торопился, ждал, пока подойдут ближе. Наконец лодка ткнулась носом в каменную стенку, и Ваня Кацман крикнул:
– Давай, Саня, бабки. Все в ажуре.
Саня, отдуваясь и отирая пот со лба, положил "дипломат" на ступеньку лестницы, открыл его и, покопавшись, достал газетный сверток. Вовец положил весла на борта лодки, поднялся и, покачиваясь, прошел в нос. Лодка по-прежнему стояла перпендикулярно берегу. Вовец выбрался на площадку и получил сверток. Развернул газету и обнаружил внутри толстую пачку новеньких стодолларовых купюр. Встал спиной к набережной и принялся считать слипающиеся тисненые бумажки. В затылок ему пыхтел перегревшийся на солнце Саня. Кацман тем временем договаривался с Климом о следующей партии изумрудов. Ему надо было больше – килограммы, пуды. Не дождавшись, пока Вовец пересчитает деньги, он полез на берег. В общем-то на глаз чувствовалось, что пачка достаточная для семнадцати тысяч, и требовалось еще минимум полчаса, чтобы сосчитать до конца.
– А может, сунемся в какой-нибудь бар, вот хоть на Плотинке? – еврей Иван дружески хлопнул Вовца по плечу, и тот сбился со счета. – Накатим по рюмахе водовки, а?
– Вы там у себя в Израиле привыкли в жару водку жрать, – Вовец едва сдерживал раздражение, предстояло снова начать пересчет пачки, – а мы, русские, еще до этого не докатились.
– Да брось ты их мусолить, – добродушно пихнул его в бок Иван, – все давно посчитано, пересчитано и в поленницу сложено. Ну, раз вы, русские, такие трезвенники, пойдем как-нибудь без вас посидим, своей еврейской компанией. Бывай!
Кацман бойко взбежал по лестнице на набережную. Накачанный Саня с облегчением вытащил руку из-за отворота пиджака и поспешил следом, помахивая "дипломатом". Вовец вернулся в лодку, но место на веслах уже занял Клим. Пришлось пролезать и садиться на корму. Там он снова взялся считать деньги, а Клим принялся неспешно грести, внимательно следя за его манипуляциями.
– Ну, Ванька, ну, еврей! Наколол-таки на сотню! – Вовец закончил считать.
– Ничего подобного, я тоже считал, – возразил Клим. – Ровно семнадцать шестьсот, так что нечего на евреев клепать. Вообще, конечно, настоящий колхозный Ванька – без взвешивания, только визуально кое-как проверил. Натуральный русский раздолбай. Как только умные евреи такого болвана додумались послать? Лучше, что ли, не нашли?
– Я так думаю, – Вовец снова завернул деньги в газету, сунул сверток в сумку, стоявшую под скамейкой, – что эксперт эти камни будет сегодня смотреть, как положено, под микроскопом, в иммерсионной жидкости. А с деньгами у них, похоже, вообще никаких проблем. Даже если мы их накажем на десяток-другой граммов, они и внимания не обратят. – Он глянул на часы. – Ого, время-то. Я лодку всего на час взял, надо возвращать на станцию, а то штрафные придется платить.
Клим остервенело принялся грести.
* * *
В пятницу Вовец с Валентиной отправились на "Минерал-шоу" – крупнейшую, и, пожалуй, единственную в России и во всем СНГ ярмарку самоцветов, камнерезного сырья, ювелирных изделий и всего, что связано с их производством. Полтора десятка лет назад, когда Горная академия, тогда еще Свердловский горный институт, провела первую такую выставку-ярмарку, это расценили как неслыханную победу рыночных отношений и нового мышления. Но набег милицейских ревнителей госмонополии в сфере валютных ценностей, поддержанный ОМОНом и завершившийся конфискацией ряда ценных экспонатов, несколько охладил попытавшуюся легализоваться хиту. Правда, больше таких наездов на ярмарку не было, народ взбодрился и начал врастать в рынок, а "Минерал-шоу" сделалось традиционным и международным. Раз в квартал в спортивном манеже Горной академии разворачивалось феерическое зрелище, привлекающее тьму народа.
Вообще-то это Валентина взяла с собой Вовца, поскольку он за всякими иными жизненными заботами ни на одну из полутора десятков прошедших ярмарок так и не собрался. Валентина же, наоборот, не пропустила ни одной, поскольку именно на ярмарке определялись текущие цены на сырье и готовые изделия, здесь можно было приобрести необходимый рабочий инструмент и найти покупателей на собственную продукцию.
Все обочины и закоулки вокруг манежа оказались забиты транспортом: роскошные иномарки, пропыленные "уазики" и "нивы", грузовики и фургоны, всякая легковая мелюзга. Особенно бросались в глаза тяжелые мотоциклы "Урал" с колясками. Кое-кто из горщиков предпочитал именно эту технику. Мотоцикл в случае чего можно и руками вытолкать, и на месте развернуть, и центнер камней в коляске вывезти по лесным просекам. По номерам машин можно было легко определить, где добывается камень и хорошо продаются готовые изделия. У самого входа припарковался банковский броневик, придавая особую респектабельность происходящему действу.
Несмотря на будний день и довольно ранний час, девять утра, Валентина с Вовцом с трудом продирались сквозь толпу, заполнившую огромный спортзал. Десятки тесно составленных прилавков в прямом смысле слова ломились от каменного изобилия. Словно потайной карман земных недр вывернули наизнанку, вывалив груды сверкающих самоцветов. Фиалковые аметисты; топазы-тяжеловесы; самой природой отполированные друзы горного хрусталя, чистого и прозрачного, как родниковая вода; агаты, таинственно светящиеся изнутри, затягивающие, как водоворот, ритмическим чередованием цветных концентрических полос – ячеистые, моховые, глазчатые, луковичные, мозаичные, бастионные, сферические, точечные, звездчатые, муаровые, дендритные и такие, что и названия еще не придуманы; пестроцветные яшмы полусотни месторождений от сургучных до зеленых и от пейзажных до однотонных; нежно-голубые целестины; лимонно-желтые цитрины; шелковистый, с волнообразным отливом, жмурящийся на свету, тигровый глаз; яблочно-зеленый хризопраз; дымчатый кварц – от светло-чайного до густо-коричневого раухтопаза; и совсем уже черный – морион; турмалины от чуть розового рубеллита до траурного шерла; бело-голубой байкальский лазурит; невзрачные кусочки необработанной среднеазиатской бирюзы и уже отполированные вставки из нее, облагороженные в масляно-парафиновой бане, столь любимые женщинами; темно-розовый с черными деревцами и белыми кварцевыми прожилочками родонит, традиционно именуемый на Урале орлецом; мерцающий золотыми искорками красновато-коричневый авантюрин – солнечный камень; и лунный камень с сияющими голубыми переливами; коллекционный пирит – нагромождения латунно-желтых тонко штрихованных кубиков с металлическим блеском, всего-то сульфит железа, а смотрится замечательно, наивные люди принимают его иногда за чистое золото; и оксид железа – гематит, именуемый также кровавиком, – камень для траурных украшений; аквамарины цвета морской волны – и неисчислимое множество иных минералов и горных пород.
