– Только с черного... – послушно повторил Лесик.
– И напоследок совет: не пытайся сдать нас ментам за оружие. Разрешение на него у ребят имеется. Кстати, подписанное самим прокурором города – Катиным отцом. А теперь – убирайся, гнида! Нет, сперва все же извинись перед хозяйкой!
Лесик встал, деревянным шагом подошел к стойке бара и, косо поглядывая на Катю одним глазом (другой заплыл огромным фингалом), просипел:
– Извините, пожалуйста, Екатерина Витальевна! – затем развернулся и потопал к выходу. Теперь его никто не удерживал, лишь Катя хохотала в спину – зло, издевательски! Игорь обернулся к столу в противоположном углу – Козыря и Змея там давно и след простыл.
– Вот заразы! – не удержался он. – Опять сбежали!
– Да я вам их адрес могу назвать, – засмеялась Женя, – запросто найдете. – Она, по всей вероятности, нисколько не жалела о потере телохранителей из «Интима».
– Ты мне лучше вот что скажи! – тяжело глядя на нее, Игорь цедил слова, из последних сил сдерживаясь, чтобы не вцепиться руками в хрупкую лебединую шею и рывком не свернуть ее. – Тебя кошмары по ночам не мучают?
– А почему вдруг на «ты»? – оскорбилась Женя. Мы что, знакомы близко?
– И давно уже, почти одиннадцать лет! Вспомни восемьдесят четвертый год, ресторан «Турист» и двух облапошенных твоей молодостью милиционеров, которых ты заманила на автоматные стволы. Вот этот кошмар не должен тебе давать спать по ночам все последующие годы. Может, поэтому ты и не спишь, а «работаешь»? – безжалостно спросил Игорь.
По мере его обвинения лицо молодой женщины белело, а к концу речи она закрыла его руками.
– Не нужно, пожалуйста, не нужно! – умоляюще прошептала она из‑под ладоней. – Я не хотела, не знала! Это все он, проклятый, подстроил!
– Кто – он? – жестко спросил Игорь.
– Гальчевский Костя! Он сказал, что попугать вас хочет, наденет маску и выскочит из темноты, а когда я ему про пятнадцать суток напомнила – только рассмеялся и сказал, что ему не привыкать.
– И ты поверила ему? – ужаснулся Игорь.
– А что мне оставалось делать? Мне было пятнадцать лет и я... я ждала от него ребенка. Да, я любила его! Его многие дурочки тогда любили: красивого, умного, талантливого и... богатого. А я, чтобы заработать себе на школьную форму к осени, подрабатывала летом пионервожатой в лагере. А он привез какую‑то делегацию из горкома партии. Там меня и подцепил. Я ему отдалась в первый же вечер. Он же, сволочь, начитанный, стихов уйму про любовь знает, ну, и все такое прочее – как заморочить голову глупой еще девчонке! Так что уговорить меня, что в случае с вами – просто глупая шутка, ему ничего не стоило – я в рот ему заглядывала, ловила каждое слово.
– И когда же похмелье наступило? – помолчав, обронил Игорь.
– Когда он Настю оставил на растерзание этим... партработникам, а сам приехал в пионерлагерь – уговаривать меня и еще нескольких таких же куриц поучаствовать в веселой вечеринке, где жратвы навалом. А у нас на ужин были – чай и овсяная каша с молоком! Только поэтому мы и поехали... – Женя всхлипнула, затем зарыдала в полный голос, не стесняясь посетителей. Немного успокоившись, продолжала:
– Настя своей смертью, не зная того, многих из нас тогда спасла от бесчестья, а мне лично открыла глаза на этого подонка. Ведь он же просто использовал девчонку, которая его любила, для своей карьеры – подсунул почти силой под первого секретаря обкома партии, от подписи которого зависело: быть ему замдиректора коксохимического завода или оставаться «шестеркой» на всю жизнь. Это я уже потом разузнала. А тогда... был бы у меня пистолет – клянусь, я не пожалела бы на него всех патронов!
– И что потом?
– Через два дня после того случая у общежития я сделала аборт. А через две недели он пришел валяться у меня в ногах, клялся в вечной любви и упрашивал никому не говорить о случившемся. Я изодрала ему ногтями лицо и выгнала вон.
– Он и Насте клялся в любви до гроба, даже обещал жениться, когда понял, что ему светит за изнасилование несовершеннолетней! Кстати, Настя и была этой самой несовершеннолетней! – рассказал ей Игорь. – Она же его и спасла от тюрьмы, а то и чего покруче.
– Что уж теперь? – вздохнула Женя, пряча в сумочку платочек. – Но кошмары этих двух вечеров, вы правы, преследуют меня постоянно. Я уже и к психотерапевту ходила, и к бабкам‑знахаркам, даже к экстрасенсу одному... Вроде бы на время прекратится, а затем – вновь...
– Замужем была? – спросил Игорь.
– Была, – вновь тяжело вздохнула Женя. – Восемь лет промучилась, алкаш достался такой же, как и мои покойные родители. Те допились до того, что продали дом, а на вырученные деньги продолжали пить, пока не сгорели, а этого белая горячка в дурдом загнала. А жили мы у его родителей...
– Так тебе, получается, и жить негде? А дети?
– Какие дети с таким пропойцей – себя бы прокормить! А жить действительно негде – разве иначе я пошла бы в этот придурастый салон?– Женя вновь закрылась ладонями.
– Да ладно, брось ты, не реви, – попытался утешить ее Игорь, – придумаем чего‑нибудь, правда, Гек? – обратился он за поддержкой к Геку.
Тот вроде бы не слышал его, уставя глаза в пространство и шевеля губами.
Игорь пожал плечами, налил шампанского и подал его Жене.
– На вот, выпей и успокойся! С твоей внешностью да не устроиться ! Тебе в актрисы прямая дорога или в манекенщицы!
– Пробовала в актрисы! – всхлипнула Женя, беря бокал. – В первый же вечер режиссер одной самодеятельной киностудии завалил меня на диван еще до подписания контракта. Пообещал, что я в новом фильме буду играть главную героиню. А наутро оказалось, что на эту роль уже назначена его жена. И в салонах моды точно также – если не трахнешься с режиссером, продюсером... Противно, так противно, что повеситься хочется! – Она залпом выпила шампанское.
– А деньги хоть есть у тебя?
– Есть, – Женя невесело улыбнулась, открывая сумочку. – Около миллиона.
– Ого! – воскликнул Игорь, но, увидев деньги, которые она достала, поправился: – Да это же хохлобаксы!
– Да, это карбованцы, – подтвердила Женя. – Их хватит, чтобы только за одну из этих бутылок расплатиться, – кивнула она на шампанское.
– Вспомнил ! – крикнул вдруг Гек. – Хотите стихотворение послушать? – И, не дожидаясь ответа, начал:
Рассветный час. Не спится, тишь...
В квартире сумрачно и пусто.
А в грудь тихонечко, как мышь,
Скребется грусть, поддавшись чувствам.
Курю, и сигареты тлен
Плывет к окошку узкой лентой.
Мороз чеканит на стекле
Узоры – памяти моменты:
...Вокзала шпиль. И сам вокзал,
Перрон‑разлучник со скамьею,
И я. И ты. Глаза – в глазах,
Но только не душа с душою.
Рывок – и шпиль поплыл назад,
Не успевая за вагоном, Мы – рядом.
Я ловлю твой взгляд,
Но ты – в купе, я – на перроне.
Исчез, укрытый темнотой,
Фонарь последнего вагона.
...Вдруг сердце сжало пустотой
До помрачения, до стона!
Ну почему, взглянув в глаза,
Я не сдержал ее порыва
И не нажал на тормоза
На самой кромке, у обрыва?
Зачем, поддавшись чарам злым,
Без возражения, без боя
Я взял – и разрубил узлы,
Что были связаны судьбою?
...Да ну, зачем копать в душе?
Ты не девчонка. Я – не парень.
Ведь мы с тобой давно уже
На разных точках полушарий.
А глаз тоску, печаль – слезой
Отмоет дочиста, до блеска!
..Лишь сердце – как перед грозой
В воспоминаниях‑отрезках!
– Хорошие стихи! – Женя улыбнулась Геку. – Это твои, я знаю. Но почему – грустные?
– Далеко любимая! – вздохнул Гек тяжко. – А я ведь тоже пишу! – объявила она. – И тоже – почему‑то грустные. Может, любовь такая есть? А может, потому что в стихах – зима, она замораживает любовь. До весны... Потому и грустно.
Среди толпы, у елки новогодней,
Узрев лишь профиль, да и то – на миг,
На площади, при всем честном народе,
В Снегурочку влюбился Снеговик.
Она прошла, его не замечая,
Красою обжигая вновь и вновь,
И Снеговик почувствовал, что тает,
Познавши безответную любовь.
...Ночь усыпила праздник тьмой бездонной
До утреннего первого луча.
А он в огне любви неразделенной
Все таял, как горящая свеча.
...Наутро ребятишки птичьей стаей
Кричали, затевая хоровод: –
Снегурочка! Чего‑то не хватает! –
А вот чего – никто не разберет!
Она же, песнь прервав на полутоне,
Прикрыв глаза небесной чистоты,
Держала на немеющей ладони
Сердечко – льдинку дивной красоты.
Шептала льдинка: – Будет впредь уроком,
Несовместимы снег и человек!
Позволь же мне хоть как‑то, ненароком,
Послать тебе свой маленький привет!
Моя любовь, снежинкой пролетая,
На твой балкон неслышно упадет.
И пусть, коснувшись губ твоих, – растает,
Как поцелуй под старый Новый год!
– Пошли домой, а то я сейчас заплачу! – Игорь сгреб со стола неоткрытые бутылки с шампанским и виски и торжественно заявил: – Я знаю, где ты будешь жить. У бабы Зины!