Может быть, объяснил слишком жестко или даже грубовато.
Наталья просила прощения: опять со слезным надрывом, униженно, готова была на колени бухнуться:
— Прости! Прости дуру, могла бы ведь догадаться…
— Да ладно, ничего страшного. Это ты меня прости, может, не совсем корректно выразился…
В общем — ну просто полное Прощеное воскресенье. Все с надрывом заламывают руки и торжественно отпускают друг другу грехи.
Сидели мы едва ли не до полуночи. Потом получился щекотливый момент: Наталья сказала, что пора уезжать, и пошла «попудрить носик». И именно в этот момент ловкий халдей этак вкрадчиво подсунул мне папочку со счетом. Как будто в засаде сидел, сволочь, выжидал, когда дама отлучится!
Нет, не подумайте плохого, я, конечно, рыцарь и все такое прочее… Но это ведь меня пригласили на ужин! То есть я почему-то думал, что расчет будет при Наталье, она наверняка здесь завсегдатай — мэтр к ней обращался по имени-отчеству, почтительно… Наталья скажет что-нибудь, как это в кино бывает, например: «запишите это на мой счет…», — и мы умчимся восвояси…
Посмотрел сумму: ну ни… Много, в общем. Одно вино там было в половину моей новой зарплаты, так туда еще и обе корзины роз включили!!!
Я попросил пригласить мэтра. Мэтр тотчас явился — прибежал, как по тревоге поднятый. Да, сервис тут на уровне, отношение к клиентам в буквальном смысле трепетное. И понятно, почему: с этих клиентов такие деньги берут, что за это можно и побегать. А при необходимости — и на цыпочках, спиной вперед, в голом виде, басом распевая «Ландыши», и чтоб непременно на немецком.
Я корректно и тихо объяснил:
— Давайте, ребята, как-то решать этот вопрос. Таких сумм с собой не вожу, не мой стиль (хе-хе!)… Могу дать координаты и документ, если хотите…
— Шутите? — Мэтр аж пятнами пошел от волнения.
— Да какие тут шутки! Я говорю вам русским языком: таких денег у меня с собой нет. Давайте, пока дама не пришла, быстренько разрулим ситуацию. Я завтра же все оплачу. Держите паспорт — в залог. Только за паспорт — расписку, пожалуйста…
— Фу ты, слава богу! — мэтр облегченно вздохнул. — А я-то уж подумал…
— Не понял?!
— Платить не надо! — пояснил мэтр. — Счет для Натальи Марковны — чтобы они удостоверились, что посчитано правильно.
— Однако…
— Какие-нибудь претензии?
— Да ну, какие претензии!
— Я могу идти?
— Можете…
Чудеса в решете… Как-то в их мире все иначе устроено, чем у нас, простых смертных…
Пришла Наталья, довольно мурлыча что-то, просмотрела счет, достала из сумочки ручку с золотым пером (бизнес-вумен, одно слово), начертала на счете «верно», захлопнула папку…
— Ну все, поехали домой…
Поехали. По дороге уточнил: у нее в этом ресторане что — неограниченный кредит?
— Нет никакого кредита… — Наталья хихикнула. — Просто это мой карманный ресторан.
— Твой?! Вот оно что… А в каком плане — «карманный»?
— Прибыль, которую он дает, как раз покрывает мои карманные расходы.
— Понятно… А зачем тогда счет?
— Да так, был прецедент… Метрдотель в сговоре с подавальщиком списывал на мои ужины и обеды астрономические суммы. Придумал в принципе правильно: я единственная, кому здесь не выписывали счет. Сколько чего съела и выпила со своими гостями, естественно, не фиксировалось нигде. Не буду же я сама себя проверять… А я как-то взяла и проверила. И выявила.
— Да, ты молодец. Теперь он так не половчит…
— Теперь он ловчит в другом месте, с лопатой в зубах. И ни в одно приличное заведение его больше никогда не возьмут — я об этом позаботилась. Многое могу простить, но терпеть не могу, когда меня обманывают…
Вот такая деловая бабонька…
Приехали домой, машину бросили у крыльца.
— Пошли, угощу тебя чаем… — а в голосе просьба, волнение, какая-то неуверенность… — У меня такой чай… Такой… Просто чудо!
Пошли пить чай. И почему-то сразу в спальню. Ну, сами понимаете, какой чай в спальне бывает. Если повезет, то и в самом деле — просто чудо.
— Я горничную отпустила, — почему-то шепотом сообщила мне Наталья. — Дома никого нет…
Потом взяла меня за руку, глядя в пол, спросила с придыханием:
— Хотела спросить… Я тебе хоть немного нравлюсь?
Да еще бы! Я всю дорогу думал об этом, переживал, волновался, представлял себе, как это будет… А до этого — всю неделю, с того момента, как увидел тебя на полу в кабинете, в лосинах и легкомысленной распашонке. Сидел в «службе», дремал вполглаза, и посещали меня этакие пикантные грезы… А после той дикой сцены в машине — такой интересный момент… Не знаю, может, я малость на этом деле двинут… Но как будто впечаталось в подсознание, навязчиво и отчетливо: крохотный мраморный островок между тончайшим кружевом сорочки и черной резинкой чулка… пряный аромат раскаленного женского тела, горячее прерывистое дыхание над ухом… И умопомрачительное ощущение распахнувшихся тебе навстречу атласных бедер, сжимающих тебя, как дикого скакуна, яростно и неистово — пусть в припадке страшной ненависти, пусть демонстративно, для унижения другого мужчины, но… Ухх!!!
Нет, понятно, что там и жуткие вопли были, и нешуточное напряжение борьбы… Но все это как-то самопроизвольно улетучилось, сгладилось и пропало, а осталось только то, что я перечислил абзацем выше.
Короче, у меня к тому моменту, как был задан этот вопрос, даже язык одеревенел от желания… Говорить я мог только сквозь стиснутые зубы.
— Да… Нрависся…
— Что у тебя с голосом?
— Ничего… Просто волнуюсь.
— Не надо волноваться… Почитай мне что-нибудь…
Ага, вот что он имел в виду… Ну, это запросто. Так, блин, что у нас там?
— Я вас люблю, чего же боле… — просипел я и решительно привлек Наталью к своей могучей груди.
Так… Детали процесса опущу. Я не мастер изящной словесности (насчет сцены в машине часа два голову ломал, как бы про это описать), так что здесь у нас получится сплошная порнография. Нам оно надо?
Замечу лишь, что получилось все вовсе не как планировал и мечтал, а очень грубо, резко и почти по-животному.
До кровати мы так и не добрались, устроились на ковре, с упором в массивное кожаное кресло.
Я разодрал на ней в клочья все, что было ажурного и кружевного, и едва не вывихнул ей все суставы, выбирая позицию поудобнее. Во мне как будто какой-то зверь проснулся: я страшно рычал, ругался матом, обзывал ее самыми грязными словами и, когда она пыталась вывернуться, прикусывал ее, как мартовский кот свою лохматую подружку.
Да, она рвалась из-под меня… Видимо, не ожидала, что все будет именно так. И истошно визжала — не хуже, чем тогда в машине…
В общем, получилось натуральное изнасилование. Никогда, никогда со мной такого не было! Что за чертовщина, понятия не имею…
Потом я отвалился… Голышом было неудобно, одеваться при ней — еще неудобнее, хватать вещи и удирать — дико, согласитесь… Спрятаться там было негде, я быстренько залез на кровать, под одеяло.
Наталья отползла за кресло, прикрываясь останками одежды, плакала, размазывая слезы по лицу, и горестно причитала шепотом:
— Скотина… Господи, какой же ты скотина… За что ты со мной так, а?.. Животное…
Было мучительно стыдно. Как будто выместил на беззащитной хрупкой женщине всю свою лютую злобу против проклятых буржуинов… Тоже мне, герой! Муженьку, значит, слова поперек не скажешь, а тут — надо же, расправил крылья, орел, блин! Морду тебе набить некому, скотина…
Надо будет с Костей проконсультироваться или сразу к психиатру: провериться по всем статьям. Может, пожил недельку в их мире и подхватил какую-нибудь бациллу одержимости? Или просто старею? Неделя-то была непростая: опустили на сотню штук, потом муженек подарил меня супруге, как куклу Барби… Супруга — с крепким душевным вывихом, к тому же натура тонкая, чувственная, все прекрасно понимает, переживает и мечется. А тут я между ними. Не привык я к такой роли, ой не привык…
Лежал, закутавшись в одеяло, боялся вздохнуть… Как теперь выкручиваться из этой ситуации? В пору падать перед ней на колени, извиняться…
Между делом смотрел по сторонам, как будто надеясь отыскать какую-то спасительную зацепку, способную помочь выйти из штопора… Напоролся взглядом на небольшую картину в углу: портрет всадницы. Портрет какой-то смазанный и недостоверный, сплошь голубое и розовое, только по едва проступающему абрису можно догадаться, что это дамочка без одежды на лошади. Черты лица вообще не разобрать — бесформенное розовое пятно с черными штришками.
Верхний правый угол холста надорван, сам холст крупными кнопками пришпилен к грубой деревянной раме…
— Это твой портрет? — спросил, чтобы отвлечь ее — тягостно было молча лежать и слушать ее всхлипы.
— Это… мой… Это все, что у меня осталось… от Венички…
