Она отставила недопитую чашку и занялась сложным процессом закуривания сигареты: извлекла ее из лежащей на столе открытой пачки, ввинтила в мундштук, щелкнула золоченой зажигалкой и изящно выдула дым. Ирина смотрела на нее, поражаясь странному несоответствию голоса и выражения многоопытных глаз зрелой дамы девической стройности гибкого тела и матовому румянцу гладких щек. В этом было что-то противоестественное, как будто в удобном кресле напротив Ирины расположилась не живая женщина из плоти и крови, а какая-то механическая кукла, оживший мертвец, вроде чудовища Франкенштейна. Конечно, с тех пор, как мадам Шелли написала свой бессмертный роман, наука и медицина шагнули далеко вперед – в частности, научились делать швы от разрезов тонкими, как паутинки, и прятать их в местах, недоступных для постороннего взгляда...
– А по-настоящему все началось где-то в семнадцать лет, – продолжала Валерия Захаровна. – Ну, может быть, в восемнадцать... Это было так давно, что я уже почти ничего не помню. Помню, был мальчик, который очень меня любил и все время ходил за мной с фотоаппаратом. Такой, знаете, странный способ ухаживания: все время фотографировать свой предмет... Да, так вот один из снимков меня просто поразил. Я сидела в сквере и, помнится, что-то читала, а он, по своему обыкновению, подкрался незаметно и щелкнул своим "ФЭДом". Потом подарил мне фотографию... Чудак, он даже ничего не заметил! Для него это был просто довольно удачный снимок любимой девушки, а я взглянула только один раз и все поняла. Это была она! Ну, не совсем, конечно, но сходство было поразительное, поверьте! У меня как будто глаза открылись. Я поняла, откуда это томление, эта беспричинная тоска, отвращение ко всему, что меня окружает... Уже гораздо позже я где-то прочла, что бывают случаи, когда человек не полностью забывает подробности своей предыдущей жизни. Конечно, тому, кто никогда не испытывал подобных ощущений, мои слова покажутся просто модной чепухой, салонной болтовней...
По тому, как Валерия Захаровна подвесила конец фразы в воздухе, Ирина поняла, что от нее ждут ответа.
– Отнюдь, – сказала она. – Вы правы, подобные чувства никогда не были во мне достаточно сильны, чтобы оказывать на меня заметное влияние, но... Словом, я вас вполне понимаю.
– Вы нравитесь мне все больше, – сказала Валерия Захаровна. – Похоже, мы действительно сумеем подружиться.
– Мне бы очень этого хотелось, – солгала Ирина.
– Ну, милочка, этого многим хочется, – небрежно заметила Валерия Захаровна, и Ирине стоило большого труда удержаться и не произнести резкость, уже вертевшуюся на кончике языка. – Тем вы для меня и ценны, что искали моей дружбы не ради выгод, которые можно из нее извлечь.
– Возможность общаться с человеком, который тебе интересен, – тоже выгода, – сказала Ирина. – "Интересен", конечно, не совсем правильное слово... Это не интерес... Понимаете? Не материальная заинтересованность, не любопытство, а что-то вроде потребности быть... ну, быть рядом. Извините, – добавила она, смущенно потупившись, – по-моему, я говорю что-то не то. Это, наверное, лишнее и вообще ни к чему...
– Ничуть, – возразила Валерия Захаровна, элегантно поднося к губам мундштук. – Ваша искренность мне очень импонирует. В наше время люди все реже проявляют это прекрасное качество, особенно при общении с теми, кто выше их и сильнее.
"Ах, черт возьми! – продолжая скромно разглядывать скатерть, подумала Ирина. – Мы с тобой примерно одного роста, так в чем же, прости за непонятливость, ты меня выше?! Старая рептилия, ушитая по всем швам, а туда же – выше она, видите ли!"
– Вот с той фотографии все и началось, – оставив в стороне выяснение отношений, продолжила свой рассказ Валерия Захаровна. – Она у меня с собой. Хотите взглянуть?
– Разумеется, – ответила Ирина, – очень хочу.
А что еще она могла ответить?
Валерия Захаровна открыла лежащий на столе ридикюль, порылась в нем (повернувшись к Ирине левым профилем и слегка наклонив голову), а затем положила на стол старую, уже заметно тронутую желтизной черно-белую фотографию. Ирина с благоговейной осторожностью взяла эту реликвию в руки и поднесла к глазам, вглядываясь в черты изображенного на снимке юного лица.
Да, сходство с "мадонной Литта" имело место быть, хотя и не такое разительное, как то, что демонстрировала Валерия Захаровна в данный момент. В то же время лицо на фотографии казалось одухотворенным; возможно, то была просто задумчивость или сосредоточенность юной девушки, почти ребенка, читающей любимую книгу, но это мягкое, почти неуловимое выражение гораздо больше роднило тогдашнюю Валерию Захаровну с мадонной, чем теперешнее портретное сходство.
"Портрет Дориана Грея", – подумала Ирина. Она чуть было не произнесла это вслух, но вовремя спохватилась: сравнение было чересчур прозрачным и наверняка не понравилось бы ее собеседнице.
В самом деле, работа пластического хирурга, который довел сходство Валерии Захаровны с "мадонной Литта" до полной идентичности, была сродни тому, что совершил придуманный Оскаром Уайльдом художник, написавший портрет, старившийся вместо своего прототипа. Следы времени, пороков и страстей с лица Валерии Захаровны удалил скальпель хирурга, а не темное волшебство портрета – вот и вся разница. А суть осталась неизменной: это была просто еще одна безнадежная попытка обмануть время, судьбу, окружающих и в первую очередь самое себя...
– Поразительно, – сказала она, бережно возвращая фотографию владелице. – Но... Простите за нескромность... Ведь, насколько я могу судить, ваше сходство с тех пор многократно увеличилось! На фотографии вы просто немного похожи, а теперь – ну, просто одно лицо! Неужели это из-за того, что вы все время думали о ней?
– Вот что, милочка, – довольно сухо произнесла Валерия Захаровна, убирая фотографию на место, в ридикюль. – Давайте-ка внесем некоторую ясность. Говоря, что мы могли бы подружиться, я имела в виду именно дружбу. Мне нужна подруга, а не приживалка, которая станет смотреть мне в рот и восторженно принимать любую глупость, которую мне вздумается произнести. Вы красивы и умны, это превосходно; вы талантливы, компетентны и независимы, и это еще лучше. Такой вы мне нравитесь, поверьте. Но лгать вы не умеете. То есть женщин, не умеющих врать вообще, на свете просто не бывает, и кое-какими способностями в этой области вы, конечно, обладаете. Но это не ваша стихия, вам нужно еще многому научиться, прежде чем вы сумеете меня обмануть. Поэтому оставьте ваши попытки сделать мне незаслуженный комплимент, у вас это получается прямо-таки отвратительно – смотреть стыдно, ей-богу. Что вы такое несете?! Мне доводилось слышать сплетни о детях, которые якобы рождались похожими на портрет, все время находившийся перед глазами у матери во время беременности. Даже это уже находится, по-моему, на грани откровенного бреда, но чтобы человек вместо морщин и мешков под глазами с возрастом приобрел сходство с портретом, который ему нравится, – это... Я даже не знаю, как это назвать! Это, милочка, уже очень далеко за той гранью, о которой я только что упомянула...
Ирина вздернула подбородок и оскорбленно поджала губы. "Прямота и независимость? – подумала она. – Хорошо, будут тебе и прямота, и независимость! "
– По-вашему, было бы лучше, если бы я прямо спросила, в какой клинике вам это сделали? – обворожительно улыбаясь, осведомилась она.
Валерия Захаровна одобрительно хмыкнула, оценивающе разглядывая ее сквозь дым своей сигареты.
– А вы, милочка, смелы, – сказала она с непонятной интонацией. – Да, смелы... Впрочем, я ведь сама вас спровоцировала, не так ли?
– Так, во всяком случае, мне показалось, – независимо ответила Ирина.
– Вам не показалось. Мне действительно было любопытно узнать, что у вас на уме. М-да...
На какое-то время Валерия Захаровна погрузилась в глубокую задумчивость. Ирина ей не мешала, хотя умирала от любопытства, пытаясь угадать, о чем может думать эта молодящаяся рептилия.
– Ну его к черту, этот чай, – неожиданно произнесла Валерия Захаровна. – Давайте выпьем коньяка! Надеюсь, вы ничего не имеете против?
– Вообще-то, я за рулем, – осторожно напомнила Ирина.
– Чепуха! Если возникнут какие-то проблемы на дороге, и не только на дороге, звоните мне, я все улажу. У вас есть проблемы, которые надо срочно уладить? Нет? Вы уникальный человек. У всех моих знакомых они почему-то буквально не переводятся, я уже устала – и помогать устала, и искать благовидные предлоги для отказа... Вы себе представить не можете, как это тяжело – чувствовать, что ты нужна своим знакомым не как человек, не как личность, а всего лишь как универсальная отмычка, с помощью которой можно открыть любую дверь! И не просто открыть, а, сами понимаете, ногой...
– Я вам искренне сочувствую, – сказала Ирина. – Нет, правда, сочувствую. Я порой испытываю те же ощущения – в меньшей степени, конечно, но те же. Говорить и писать о художниках – часть моей работы. А они, как покойники, любят, чтобы о них говорили либо хорошо, либо...
