– Еще какие, – угрюмо буркнул Кончак, подозрительно поглядывая по сторонам.
Я понял, чего он побаивался – лазерного подслушивающего устройства.
И основания для этого были – кто-то "вел" нас от самого дома, тщательно маскируясь среди деревьев и пытаясь ступать бесшумно.
Не сговариваясь, мы укрылись за стволом сосны, оставив между нами и нашим преследователем открытое место. Теперь для того, чтобы нас подслушать, ему пришлось бы делать приличный крюк.
Что и следовало доказать – нам нужна была минута-вторая для свободного обмена мнениями.
– Страсти накаляются. – Кончак говорил шепотом. – У меня такое впечатление, что все эти переговоры – ширма, камуфляж. Похоже, кое-кто из наших хочет перехватить инициативу. Мне нужно узнать кто. Потому я и сблефовал, оставшись еще на день.
– Это опасно.
– Знаю. Но опасности – наша профессия, Волкодав. Отступать я не привык.
– Своя рубаха ближе к телу.
– Да. Однако это не тот случай. Слишком многие стоят за моей спиной, и отступить – значит предать.
– И в чем заключается ваш блеф?
– Я сказал, что жду дополнительных инструкций. Сегодня вечером мне предоставят сотовую связь, и я должен буду кое с кем и кое о чем поболтать.
Последние слова он произнес с угрозой.
– Что это даст?
– Этот кое-кто ждет, что мы отсюда живыми не выйдем.
– Даже так?
– Именно. Для понта со мной играли в кошки-мышки, хотя истинная цель этих, с позволения сказать, переговоров была известна только одному из собравшихся. Он-то и ведет главную скрипку в оркестре. Похоже, они уже сговорились и теперь делают хорошую мину при плохой игре. Главная цель переговоров – показать остальным, что все было в рамках договоренности. И не их вина, что я оказался чересчур строптивым и несговорчивым.
– А потому…
– В точку, Волкодав. Своими телефонными переговорами я хочу ускорить события, внести коррективы в их первоначальный план. Заставить их понервничать и наделать ошибок.
– Там, – ткнул я пальцем в небо, – знают о нашем прикрытии?
– Я что, похож на недоумка? – зло ухмыльнулся Кончак. – Это сюрприз для всех, парень. И для наших, и для этих… Теперь главное успеть подать сигнал к атаке, если, паче чаяния, начнется заваруха. – Хорошенькое дельце… – выругался я.
И покрутил в отчаянии головой: бедный Волкодав, опять ты вляпался… – Не дрейфь, – прошипел Кончак.
И изобразил рукой условный знак "замри".
А я уже и сам все видел – наш "поводырь" наконец нашел удобную позицию и настраивал свою бандуру, пускающую металлические зайчики в лучах заходящего солнца.
– Да-а, хорошее местечко, – с чувством протянул я, будто продолжая разговор. – А воздух, воздух какой! Курорт.
– Выйду на пенсию, куплю и себе дачку где-нибудь в таком же лесном раю… – мечтательно потянулся Кончак, поддерживая тему.
"Как же, выйдешь… – с тоской подумал я. – В расход. И самое печальное, что, похоже, вместе со мной…"
Я узнал его сразу.
Я никогда не отличался чрезмерной впечатлительностью, но в этот момент мне показалось, что по моим жилам пробежал электрический ток.
Боюсь, я поступил не лучшим образом – вместо того чтобы остаться невозмутимым и принять участие в общем разговоре, я инстинктивно вздрогнул и поспешил в дальний угол, где потемнее, будто таким образом мог уберечься от воспоминаний, которые хлынули на меня мутной вскипающей волной.
Он меня не признал, что и не мудрено – из глубины зеркала по утрам во время бритья мне в глаза смотрел чужой, странный человек, которого временами я ненавидел и боялся.
Какая-то хищная жестокость и неумолимость проглядывали в искусно вылепленных доктором-мулатом чертах смазливого лица. И я иногда спрашивал себя: кто ты – маска, фантом или обнаженная сущность моей, проданной дьяволу, души?
Не находя ответа, я еще больше ожесточался, замыкался в себе. А однажды, когда черная меланхолия и хандра завладели мною всецело, с отчаянием обреченного сыграл сам с собой в "русскую рулетку".
И только когда боек щелкнул впустую третий раз и внезапная боль от большого нервного напряжения взорвала виски, я торопливо отдернул дуло револьвера от головы – и разрыдался…
С той поры я снова начал бриться вслепую, без зеркала. Я уже не верил своим глазам и только на ощупь подушечки пальцев к моему удовлетворению подтверждали, что я существую не в воображении, а наяву, что я жив и мое тело пока принадлежит не злому демону, а тому человеку, которого я знал и помнил с раннего детства…
Что он здесь делает?
Впрочем, о чем это я? Конечно, занимается тем же, из-за чего меня притащил сюда Тимоха. Но почему военные? На этом мафиозном сборище и вдруг…
Поразмышляв некоторое время, я не стал больше ломать голову и всецело переключился на этого парня. По-моему, в спецзоне у него была кличка Пятьдесят Первый.
Удивительно, но он был, пожалуй, единственным из всех, к кому я относился по-иному.
Как? Трудно сказать.
Больше всего это походило на странную смесь злобы, как естественного состояния "кукол", и некоторой доли уважения, а возможно, и чего-то большего. Тогда я в этом не отдавал себе отчета: такие мысли смертнику противопоказаны и даже вредны.
Что может чувствовать загнанный зверь к охотнику?
Страх, а если ты волчьей породы – ненависть.
Но что удивительно, ненависти к нему я не ощущал. Может, причиной тому был азарт, с которым он каждый раз выходил на татами, и его честная манера ведения боя.
А возможно, и сострадание, не раз и не два мелькавшее в глазах Пятьдесят Первого, подмеченное мною, когда хорошо натасканные спецназовцы молотили до полусмерти несчастных "кукол", чтобы заработать отличный балл в аттестате.
Но это было тогда, и мне казалось, так давно, что скорее всего напоминало дурной сон, нежели реальность.
Теперь меня занимала иная мысль – что, если он меня узнает?
Про него ладно – это его проблемы. Но если слух дойдет до Тимохи… Рассекреченный киллер с прошлым, в котором замешаны немалые шишки… Потянется такая ниточка, что только держись.
Кто-кто, а военная разведка может сплести лапти любому, тем более – неугодному. И тогда моей жизни – грош цена. Ладно моей – ее стоимость еще меньше, – но у меня ведь есть еще Ольгушка и сын. Сынок…
Я видел, что он присматривается ко мне.
С трудом выжимая из себя беззаботность, я сидел как на иголках. И когда резная дубовая дверь отворилась и оттуда вместе с остальными участниками мафиозного сборища вывалил и мой Тимоха, я едва сдержал себя, чтобы не побежать впереди него к выходу.
Опомнился я только в своей комнатушке.
Что делать? Этот парень сейчас представлял для меня наибольшую опасность. И не так для меня, как для моей семьи…
Что делать!?
Было одно решение… не простое, но эффективное. И для меня привычное…
Но Пятьдесят Первый отнюдь не лопоухий новичок в своей профессии, и его истинную силу и выучку я знаю не понаслышке. Застать его врасплох практически нельзя, тем более если он все же что-то заподозрил.
А значит, без оружия, надежного и, главное, бесшумного, достать его очень сложно, чтобы не сказать больше – невозможно. Тем более здесь, где слишком много лишних ушей и глаз.
В совершенном отчаянии я подошел к окну и выглянул во двор. Там, о чем-то беседуя, неспешно прогуливались Пятьдесят Первый и его шеф, судя по выправке и властному взгляду, кадровый военный высокого ранга.
Они направлялись в сторону деревьев, некогда бывших рощей, открытой для всех желающих насладиться девственной природой, а ныне заключенных под стражу новыми господами.
Это явно было неспроста – вместо отдыха в постели после дороги и утомительного заседания, они решили отправиться на прогулку.
Зачем?
Вывод напрашивался сам собой – чтобы поговорить о чем-то очень важном, не предназначенном для подслушивающих устройств, которыми были напичканы, как я уже выяснил, все доступные мне помещения этого дома-крепости.
О чем? Сомнений у меня не оставалось…
Быстро включив душ, чтобы создать впечатление моего присутствия в комнате, я открыл окно и, не задумываясь о последствиях – что меня заметит кто-то из охраны или я сорвусь вниз, на каменные плиты, – начал, придерживаясь за рельеф кирпичной кладки, спускаться во двор. За несколько секунд я был внизу, а еще через мгновение меня уже скрывал от нескромных глаз облагороженный кустарник.
Я скользил среди деревьев как леопард, вышедший на охоту. Когда-то меня этому учил инструктор подразделения Сидора, выходец из потомственных охотников, южноамериканский индеец, которого звали Аттаи.
Сморщенный и красный, как засушенный стручок перца, он имел обыкновение буквально растворяться на глазах изумленных курсантов среди самой низкорослой травы, не говоря уже о лесных зарослях.
Мне он вдалбливал науку маскировки и скрадывания противника едва не в два раза дольше, нежели всем остальным. Может, потому, что Аттаи о гринго был очень невысокого мнения?
