– Степаныч-то? Ну как же! Власть местная. Мэром себя величает. И смех и грех, ей-богу! Мэр...
Светлов выглянул в окно и увидел какого-то пузатого коротышку в мятом костюме и полосатом галстуке, который присоединился к разговору на крыльце магазина и теперь, энергично размахивая руками и трепеща жеваными полами пиджака, что-то горячо и напористо втолковывал Филатову. Филатов смотрел на него сверху вниз со знакомым Дмитрию полупрезрительным выражением, обычно предшествовавшим у него рукоприкладству. Нужно было срочно спасать местного мэра, который не знал, с кем связался. К тому же почтальонша уже сказала все, что знала, и пытать ее дальше не имело смысла.
Торопливо распрощавшись со своей собеседницей, Светлов вышел на площадь и сразу же окунулся в атмосферу бушевавшего здесь скандала.
– Я не позволю! – размахивая руками перед носом у Филатова, кричал так называемый мэр. – Что это еще за самоуправство?! Это еще проверить надо, какие вы корреспонденты! Кто давал разрешение на съемку?!
– Самоуправство?! – ревел Филатов, пропустивший вполне законные вопросы главы местной администрации мимо ушей. – Это, по-вашему, самоуправство?! А давать разрешение на строительство в природоохранной зоне – это не самоуправство? А препятствовать представителям прессы общаться с населением – не самоуправство?! А взятки брать – не самоуправство?! Не хотите разговаривать с нами – будете говорить в прокуратуре!
Аборигены, которых за время отсутствия Светлова стало заметно больше, наблюдали за развитием скандала с боязливым любопытством. Некоторые потягивали пиво, отдавая должное угощению «столичного корреспондента». Дмитрий не без труда протолкался к центру толковища, расчехлил фотоаппарат и сфотографировал господина мэра во всей красе – багрового, растрепанного, раздутого от злости, как вытащенная на поверхность глубоководная рыба.
– Прекратите съемку! – взвизгнул тот, запоздало заслоняясь ладонью. – Я запрещаю! Вы меня прокуратурой не пугайте! А за клевету ответите. Вас самих сажать надо!
«Золотые твои слова», – подумал Дмитрий. Он не понимал, что здесь происходит, но видел, что дело зашло уже очень далеко. Непонятно было также, зачем вся эта катавасия понадобилась Филатову.
– Там разберутся, кого сажать, а кого не сажать! – запальчиво возразил Филатов. – Скажите лучше, сколько Дымов сунул вам на лапу за липовое разрешение на строительство?
«Обалдел он, что ли? – удивился Светлов. – Какое еще строительство?»
– Какой еще Дымов? – опешил мэр.
Дмитрию показалось, что коротышка с явным облегчением перевел дух.
– Он еще спрашивает, какой Дымов! – продолжал бушевать Филатов. – Тот самый, который с вашего попустительства строит себе четырехэтажный особняк в природоохранной зоне! Думает, если он писатель, ему все можно!
– Ах, писатель, – протянул коротышка, успокаиваясь прямо на глазах. – Так бы сразу и говорили. Ох уж эта пресса! Вечно они все перепутают, вечно раздуют скандал на пустом месте.
– Не надо! – сварливо закричал Филатов. – Не надо валить с больной головы на здоровую!
– Тише, Юрик, – умиротворяюще сказал один из аборигенов, трогая Филатова за плечо рукой, в которой была зажата полупустая пивная бутылка. – Ты, правда, не туда заехал.
«Он уже и здесь Юрик, – подумал Светлов. – Вот проходимец! Только что это он тут затеял? Ни черта не понимаю!»
– Как это – не туда? – удивился Филатов. – Вы же сами говорили...
– Про писателя никто не говорил, – перебил его абориген. – Про стройку – это да, был такой разговор.
– Что вы все привязались к этой стройке? – возмутился мэр, с лица которого уже сбежал нездоровый румянец, а из голоса исчезли истеричные нотки. – Далась она вам! Профилакторий там строится, для инвалидов, сколько раз можно повторять!
– А Дымов здесь при чем? – тупо изумился Филатов.
– Да ни при чем здесь какой-то Дымов! Какой еще Дымов? Погодите, Дымов? – Мэр почесал переносицу. Он окончательно успокоился, как только разговор ушел в сторону от строительства в природоохранной зоне. – Дымов, Дымов... Знакомое что-то. Так вам Дымов нужен?
– Ну конечно, – с совершенно неуместной обидой произнес Филатов. – Мы журналистское расследование проводим, задание у нас... Вечно они в отделе информации все перепутают! – воскликнул он с досадой. – Так особняк не его?
– Говорю же, никакой это не особняк, а профилакторий для ветеранов труда, – отмахнулся мэр.
– А говорили, для инвалидов, – подловил его Филатов. – Крутите вы что-то, Андрей Степанович. Может, его все-таки Дымов строит?
– Не дурите вы мне голову! – отмахнулся мэр, продолжая задумчиво сандалить кончик носа. – Дымов...
– Так это ж москвич, который третий кордон купил, – неожиданно вмешался какой-то худой, сутулый мужичонка с вислыми прокуренными усами. – Жена его на прошлой неделе у меня ящик заказывала.
– Ящик? – удивился Юрий.
– Ну! Здоровый такой ящик, два метра на восемьдесят сантиметров и почти полметра в глубину. Насилу в машину впихнул. Говорит, для картошки. Красивая баба, гладкая.
– Погодите, – строго сказал Юрий, – что вы ко мне с какими-то ящиками... Что значит – купил кордон? Вы что, государственным имуществом торгуете? – спросил он у мэра и тут же повернулся к Дмитрию: – Это надо проверить. Может получиться сюжет.
– Да проверяйте на здоровье! – снова взбеленился мэр. – Вот ведь бестолочь-то! Езжайте и проверяйте, там все по закону! Кордон этот еще десять лет назад ликвидировали, если хотите знать, а денежки в бюджет с неба не валятся. Если покупатель есть, почему не продать? Лучше, что ли, если изба так, задаром, сгниет?
– Надо проверить, – непримиримо повторил Юрий и снова обернулся к вислоусому. – А его жена сама за ящиком приезжала? На оранжевых «Жигулях»?
– Не, – помотал головой вислоусый. – «Жигуленок» этот его, москвича, а жена на иномарке ездит. Синяя такая, почти что черная, как ее... «Су...», «Бу...»...
– «Субару»? – внезапно охрипшим голосом подсказал Филатов.
– Во! Точно, «Субару»!
Дмитрий посмотрел на Юрия и вздрогнул, увидев, как его лицо буквально на глазах покрывается смертельной бледностью.
* * *
«... Она лежала, медленно приходя в себя. В спальне было как-то непривычно темно, как будто она устроилась на ночлег не в своей кровати, а в закрытом наглухо платяном шкафу. В пользу такого предположения свидетельствовали и голые, ничем не прикрытые доски, которые она ощущала под собой, и спертый воздух. Вот только пахло здесь почему-то не духами, как в ее шкафу, и даже не нафталином, а чем-то знакомым и в то же самое время неуместным – чем-то, чему не было места в спальне и уж подавно внутри платяного шкафа.
Инга попыталась сосредоточиться, понять, куда это ее занесло, но не сумела – мешала жестокая головная боль. Она пошире открыла глаза, поморгала ими, но это не помогло – тьма была непроглядной, как будто Инга ослепла, пока спала.
Пытаясь сориентироваться, она подняла руку, и пальцы сразу же уткнулись во что-то шершавое, судя по ощущению, деревянное. «Доски», – поняла она и для пущей уверенности провела ладонью по занозистой, небрежно оструганной поверхности, нащупывая узкие зазоры между досками и гладкие, как стекло, почти неразличимые выпуклости срезанных циркулярной пилой сучков. Доски были свежие – в темноте пахло сосной и еще чем-то... Чем?
Рука, скользившая по дощатой поверхности в каких-нибудь пятнадцати сантиметрах от лица, неожиданно наткнулась на препятствие. Это была дощатая стенка; еще одна такая же стенка обнаружилась с другой стороны. Помещение – помещение ли? – в котором проснулась Инга, было не шире полуторной кровати. Больше всего оно напоминало сосновый ящик – ящик, в котором она лежала на спине, не имея возможности сесть, вдыхая запахи свежих сосновых досок и сырой земли...
Земли! Охваченная внезапным приступом клаустрофобии, Инга обеими руками ударила в крышку над собой, загнав в ладони с полдюжины заноз и даже этого не почувствовав. Земля! Так вот чем здесь пахло! Спертый воздух, запах сырой земли, узкий сосновый ящик, кромешная тьма и тишина, в которой не было слышно ничего, кроме ее учащенного, хриплого дыхания и гулких ударов сердца. Все это было похоже на...
Она почувствовала приближение паники, зажмурилась, затаила дыхание и приказала себе успокоиться. Того, о чем она подумала, просто не могло быть. Как, скажите на милость, могла она оказаться в...
В гробу? Да, в гробу. В могиле. Засыпанная сверху землей... Нет, ПОХОРОНЕННАЯ в земле! Конечно же, этого не могло быть. Она что, впала в летаргический сон и ее приняли за мертвую? Чушь собачья, сейчас не восемнадцатый век! После Эдгара По о таких вещах никто даже не пытался писать, потому что это полная ерунда. Это просто чья-то глупая шутка, вроде запоздалого первоапрельского розыгрыша...
