— Не вызовет подозрений, что магазин не откроется после сиесты? — спросила Люба.
— Да что вы! — взмахнул руками Игнасиас. — Раз сегодня в городе творятся такие дела, половина магазинов будет закрыта. Уж поверьте мне…
Отдав ключи, Игнасиас отправился досыпать недоспанное.
«Ты знаешь, Летисия, как попасть в магазин незаметно», — сказал Игнасиас на прощание, прикрывая зевок ладонью.
Да, Летисия знала.
Если бы магазин находился на другом краю города, им бы, конечно, пришлось остаться у Игнасиаса. Даже угрожая оружием. На другой конец города незамечеными им было бы не пройти. Но магазин находился на соседней улице. И туда можно было незаметно пробраться по крышам. В связке, выданной Игнасиасом, был ключ и от люка на крыше магазина. Когда, еще ребенком, Летисия гостила у дяди Хулио, она любила побегать по крышам. А сейчас ее детским маршрутом отправился отряд вооруженных взрослых русских…
Раскаленные дневным зноем плоские крыши наводили на мысль о горячих сковородах. Почему-то сволочной местный дождь упрямо не желал поливать колумбийскую землю не то что через каждые пятнадцать минут, как вытворял давеча, а худо-бедно разок в течение дня, лучше прямо сейчас, чтобы по меньшей мере остудить железные перекладины лесенок, которые углями обжигали ладони.
С каким же удовольствием, наскакавшись с крыши на крышу, налазившись через парапеты, измазавшись в известке и пыли, они наконец спустились в упоительно прохладный магазинный сумрак!..
Впрочем, сумрачным магазин казался лишь до тех пор, пока не привыкли глаза. Привыкли — и стало ясно, что света, пробивающегося сквозь щели оконных ставен, вполне хватает, чтобы разглядеть незатейливое убранство лавки, товары на полках, пыль по углам и даже при необходимости прочитать ценники.
— Здесь есть вода? Кран? — прохрипел кто-то. И не разобрать по голосу, мужчина то или женщина.
Летисия поняла вопрос без перевода и повела их в туалет.
Они толпились у рукомойника, поторапливая друг друга. Переведя дух, подходили к пущенной на всю силу струе по второму разу, а кто и по третьему. Пили из-под крана, даже забыв поинтересоваться, не опасна ли для здоровья местная вода… хотя вряд ли она будет опаснее автоматной очереди в упор — а от всего остального российские доктора вылечат.
— Хочу зимы, хочу мороза. — Вернувшись в торговый зал, Татьяна повалилась на груду свернутых ковров. — Хочу набрать в ладони снега и приложить к лицу.
Летисия что-то произнесла, показав рукой на дверь за прилавком. Механически, не вдумываясь в смысл, Таня перевела:
— Она говорит, если вы хотите пива, то в соседней комнате холодильник…
— «Если»! — завопил Вовик, не дав дослушать перевод. — Она еще говорит «если»!
Холодильник подарил жаждущим полторы упаковки пива, заготовленные сеньором Игнасиасом для друзей, которые заходят к нему в магазин. Захрустели откупориваемые банки «Хайнекена». То были чудные мгновения — первые глотки холодного пива. Сразу отлегло и посветлело на душе у всех. Еда, которая также имелась на холодильных полках, пока никого не интересовала — жара начисто отбила голод.
Теперь, уже неторопливо потягивая по второй банке, они осмотрелись. Магазин относился, по-нашему говоря, к хозяйственным — стройматериалы, пленки-клеенки, инструменты, утварь, бытовая химия. Не супермаркет, нет: небольшой прилавок, зал размером со среднестатистическую комнату, одно окно. К этому окну Леха приставил стул, чтобы вести наблюдение за улицей сквозь щели опущенных алюминиевых жалюзи. Выглянул и доложил, сминая в кулаке опорожненную банку:
— С двух сторон к дому примыкают какие-то лавки. Сзади — глухая стена, ну, мы видели, а за ней сарай. Так что подойти смогут лишь с улицы. Или, как мы, с крыши.
— Будем надеяться, на несколько часов они нас потеряли. А через два часа я пойду в церковь. — Майор Любовь Варыгина устроилась за прилавком возле кассы, на месте хозяина здешней торговой точки. — Раньше подмога все равно не поспеет. У одинокой женщины, к тому же говорящей по-местному, есть все шансы проскочить. Если здесь не отыщется платья по колумбийской моде, переоденусь в тряпки Летисии. Засекай время, Миша.
Шумно высосав из цинковой тары остатки пива и довольно крякнув, бизнесмен Сукнов взглянул на часы, снятые с запястья Лопеса и вместе с сержантом военно-бандитским формированиям не возвращенные.
— Засек.
— Не дури, Любка, — отвлекся от разглядывания улицы моряк. — Будем держаться вместе, вместе и уходить.
— Как? — усмехнулась Люба, вертя в руке дырокол. — Нет, у нас теперь одна надежда — на моих… коллег. Только они способны вытащить нас всех из этой… Колумбии.
Вовик лениво бродил между стеллажей, время от времени отхлебывая пиво, брал какие-то банки-склянки, разглядывал этикетки, ставил на место. Губы его беззвучно шевелились, а флегматичное выражение на лице медленно сменялось искренней заинтересованностью.
Вытирая мокрый торс майкой с настрадавшимся плейбоевским кроликом, Миша подошел к Борисычу, который притулился на стуле с автоматом на коленях, наклонился, заглянул старику в глаза.
— Ну, теперь колись, старый мухомор. Чего у тебя за запутки с лесной братвой? Чего не поделили? Выкладывай все до самого упора. Валяй. И никакие отмазки уже не покатят.
— Да, пора рассказать, — поддержала бизнесмена агент «Неваляшка». — Пусть это еще не государственное, но уже и не твое личное дело. Очень бы хотелось наконец узнать, во что из-за тебя мы вляпались и что из этого следует.
— Момент истины… — грустно улыбнулся Борисыч. Видимо, и сам понял, что запираться дальше уже просто глупо. — Хорошо. Я расскажу.
Я обманул вас, ребята, уж простите. Нет, я действительно русский, действительно эмигрант, действительно жил в Канаде… Но не было никакой назначенной встречи с боевой подругой-француженкой — был боевой друг-кубинец… был. Мы не виделись тридцать шесть лет. Не виделись ни с кем из тех, кто пережил ту бойню в ущелье Эль-Торо… Не знаю, как Мартинес сумел отыскать меня в Торонто спустя столько времени, но несколько дней назад я получил через DHL от него письмо. На русском. Начиналось оно примерно так: «Гринго-бой, нас осталось только двое, я и ты. И только один человек знает, где бумаги Р. Этот человек — я. Не хочу уносить тайну в могилу и не хочу, чтобы они успели взять бумаги раньше. Торопись». И обратный адрес: мотель «Сьете Калинос», улица Хуэрта, двадцать восемь, Ла-Пальма, Панама… Дело в том, что Гринго-боем меня называл только один человек — Рамон. Вот я и сорвался. Вылетел в Ла-Пальма немедленно, в тот же день. Но, как видите, не успел.
— Бли-ин, да что еще за Мартинес такой на наши головы? Что за Рамон?! — простонал Алексей, заерзав на стуле, но Татьяна пихнула его локтем в бок.
Старик словно и не слышал его вопроса:
— Я не успел. Опоздал совсем немного. Когда я прилетел в Ла-Пальма, Мартинес… Мартинес был уже мертв. Его пытали. Они пытали старого больного человека. И пытали профессионально — никто из немногочисленных постояльцев мотеля не слышал ни звука. Кстати, меня в аэропорту тоже пасли профессионально, уцепились за хвост, едва я сошел с трапа, но и я кое-что помнил из того, чему меня учили в… ну, неважно.
— СМЕРШ, да? — удивленно подняла брови Люба. — Коллега? Старая школа?
— Увы, — грустно улыбнулся Борисыч. — Я не разведчик. Я был военным советником при нем, при Рамоне, — все последние полтора года, до самого конца. В общем, я ушел от слежки, добрался до мотеля «Сьете Калинос» и… и обнаружил тело Мартинеса. Точнее, то, что от тела осталось. Он был мертв уже трое суток, эти подонки даже не озаботились вывезти труп, бросили в номере, как использованный гандон. — Борисыч перевел дух и потер левую сторону груди. — В общем, только кретин не связал бы смерть Мартинеса со слежкой в аэропорту: явно это были одни и те же люди. Которые прознали о бумагах Рамона. Надо было срочно уносить из мотеля ноги — если от хвоста я ушел один раз, это не значит, что повезет и второй. Я на причал — тут как раз и подвернулся Миша со своим катером…
— Ни хре-на не по-ни-ма-ю! — раздельно проговорил Михаил, едва сдерживаясь. — Батя, ты можешь говорить по-русски, а? Христом Богом тебя прошу…
Борисыч его не слышал. Он говорил и говорил, словно облегчал душу, словно истек срок давности и он наконец мог рассказать о том, что долгие годы вынужден был скрывать ото всех.
— В том письме Мартинес просил меня забрать бумаги Рамона из тайника и передать правительству Советского Союза — пусть оно, мол, потратит эти деньги на мировую революцию, на наше общее, святое дело… — Он поиграл желваками на скулах. — Бедняга, он даже не знал, что Советский Союз давно почил. Старческая болезнь мозга, когда помнишь прошлое как вчерашний день, а настоящее не интересует или кажется нереальным… Но деньги, огромные деньги того самого Рамона, все еще ждут своего часа…
