— Это что?
— Это стенной шкаф. Там уборщицы свои ведра и тряпки хранят.
— Он запирается?
— Зачем? Это ж не сейф с золотом. Задвижкой снаружи — да и все… Постойте! Вы что, думаете, пока мы с Крикуновым собирали булочки, Марченко выпустил ее? И она сейчас тут, в шкафу?
— Навряд ли! — покачал головой Владимир Евгеньевич. — Мы бы ее уже слышали.
Он подошел к дверце стенного шкафа и открыл ее. Пахнуло сырыми тряпками. На верхней полке лежал рулон мешковины, из которой делали половые тряпки, на второй сверху стояли жестяные ведра, а под ней, уже на полу, лежало несколько веников.
Воронков постукал стену внутри шкафа прямо перед собой, потом слева и наконец справа…
— Вот она куда ушла, — сказал полковник без особого торжества, откидывая фанерку с правой стороны шкафа и заглядывая в темную дыру, откуда повеяло холодком. — Что у вас с той стороны?
— Шкаф, такой же, как здесь, только пустой.
— И куда он выходит? В какое отделение?
— Сейчас никакое. Там вообще-то ремонт идет, — сообщил Усольцев нехотя. — Капитальный…
— Давно?
— Третий год… — сознался главврач. — То есть, конечно, ниоткуда он не шел толком. Денег-то не было… Разворотить это крыло разворотили, а ремонтировать было не на что. А неделю назад одна контора вдруг предложила спонсорскую поддержку. Какой-то областной благотворительный фонд помощи душевнобольным.
— Неделю назад? Интересно… Ну как, Миша, испачкаться не боишься? Пролезем? Даму, наверно, можно помиловать и разрешить ей здесь остаться. С одним условием: санитарам без меня — никаких вопросов! Уговорились, Майя Андреевна? Эго очень серьезно. И каждое лишнее слово, которое вы им скажете, может сильно повредить вам лично. То есть прямо скажу — это опасно для вас.
Воронков подвернул под колени полы медицинского халата и попробовал сунуть голову в дыру, став на четвереньки.
— Вроде пролезаю. А как вы, господин доктор? Протиснуться сумеете?
— Хорошо, полезли. Проверим, не пора ли на гербалайф переходить?
— Шарлатанство этот ваш гербалайф. Жрать нужно поменьше и бегать побольше.
— То-то ты много бегаешь на казенной «Волге»…
Пролезть смогли оба, и даже в пыли особо не испачкались.
— Ну и ну! — заметил Воронков, оглядывая коридор, заваленный кусками штукатурки, отбитой с потолка, крафт-мешками с цементом, какими-то досками, горбылями, подмостьями и прочим строительным хламом.
— Они пока на первом этаже орудуют, — пояснил главврач. — Трубы отопления поменяли, сантехнику, потолок за неделю оштукатурили, стены частично…
— А здесь, стало быть, и конь не валялся?
— Нет.
— Это проще. Вот это, случайно, не тапочки Митрохиной?
Воронков поднял с пола сперва один, а потом другой матерчатый шлепанец.
— Такие у половины пациенток. Даже больше.
— А вот здесь она их снимала. — Воронков с видом Шерлока Холмса указал на бесформенное пятно посреди пыльного пола.
— И надевала что-то?
— Так точно, доктор Ватсон! — согласился Воронков. — И надела она, судя по всему, сапоги резиновые женские тридцать восьмого размера. Черного цвета. Вот отличный отпечаток на полу. Свежак! На той лестнице у тебя какие-нибудь посты есть?
— А ты бы поставил, Вова? В пустой корпус?
— Ну, не поставил бы. Так что теперь осталось уяснить, далеко она ушла или нет.
След резиновых сапог вывел на лестничную клетку, отпечатался на ступеньках, ведущих вниз. Лестница здесь была самая обычная, без сеток и перегородок. Заглянули на второй этаж — там было также, как и на третьем, но ясно, что Митрохина тут не задерживалась. Следы сапог потянулись дальше и на площадке первого этажа смешались с целой кучей других следов. Коридор первого этажа смотрелся получше, туг уже была свежая штукатурка на потолке, зашпаклеваны трещины в стенах, а в дальнем конце коридора даже побелка на потолке виднелась. Рабочих, конечно, уже не было.
— Когда у ремонтников рабочий день кончается? — спросил Воронков.
— В половине шестого… — вздохнул Усольцев. — За ними автобус приезжает от фирмы.
— Пропусков, конечно, ты им не выписываешь?
— Издеваешься, товарищ полковник? У меня же не ракетная база все-таки.
— Стало быть, даже по головам не считаешь?
— Конечно. Мне ведь неважно, сколько их.
— Правильно. Приехало семь, а уехало восемь, какая, хрен, разница. То, что сбежала баба, из-за которой нам могут шею свернуть, — ерунда, как говорил товарищ Карлсон, «деложитейское». То, что теперь многие головы могут полететь, и в том числе очень нужные для нашего благосостояния, — тоже ерунда.
— Приятно слышать… — Михаил Иванович попытался разглядеть по глазам, шутит Воронков или говорит на полном серьезе.
— Порадуйся. Хорошо еще, что я знаю, хотя и очень примерно, как ее увезли и кому она понадобилась. Кому понадобилась — говорить не буду. Тебе же лучше, если знать не будешь. Дольше проживешь, по крайней мере. Если еще не обломишься на чем-нибудь эдаком. Как увезли — расскажу, чтоб в следующий раз не разевал варежку. Вкратце…
— А чего тут рассказывать? Все ясно. Санитарам предложили взятку, они пронесли ей комбинезон или халат малярши, потом отвлекли Майю, уронив котел… А сапоги лежали уже там, в шкафу.
— Я думаю, что комбинезон тоже там поместили. Какой-нибудь там Марченко просто передал ей что-нибудь вроде записки насчет того, как бежать, и прикрыл своей широкой спиной от Майи, пока она,
как дура, булочки собирала… В общем, спланированная акция.
— Что мне-то теперь делать?
— Дураков лечить. Что ты еще умеешь-то?
Солнце отпечаталось на дорогих обоях Ольгиной спальни красновато-золотистыми полосками света, пробившегося через щели между оконным проемом и шторами.
Леха ощущал себя, в общем, недурно. Башка вроде не гудела, во рту тоже перегноем не отдавало. Похмелюга — выжрато вчера было немало! — тьфу-тьфу, не ощущалась. Может, весь алкоголь с потом вышел? А попотеть Коровину пришлось в эту ночку изрядно. Взялся соревноваться в прыти с этой длинноногой, старый хрен! Нет, совсем-то не развалился, конечно, и сражался достойно, можно сказать. Даже, пожалуй, доказал, что старый конь борозды не портит, хотя и мелко пашет. Как в сказке про Мальчиша-Кибальчиша, «день простоял и ночь продержался». Даже утречком, час назад, соответствовал спросонок. Но дальше-то что будет? Надорваться ведь недолго. Даже просто сдохнуть. А начнешь отбрыкиваться — эта Царевна-Лягушка мигом в такую ведьму превратится, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И тогда всяко может быть.
Все, что Ольга по пьянке рассказала, Леха помнил. Нутром чуял, что все так и есть, хотя сомнений тоже было достаточно. То, что все его скромные предположения насчет своего наследства и брака Ольга на сто процентов подтвердила, особо не радовало. А в то, что Ольга, как она утверждала, знает нечто, неизвестное братцу, — не верилось. И особенно не верилось в то, будто это нечто может притормозить замыслы Георгия Петровича. Когда на кону 56 миллионов баксов, нет таких преступлений, на которые не может пойти российский бюрократ. Что-то похожее Леха читал в каком-то конспекте не то из Маркса, не то из Энгельса, который сдувал перед экзаменом по политэкономии в давние времена своего заочного обучения. Конечно, там было что-то другое написано, но коровинский вариант изречения ему самому больше нравился.
Тем не менее совсем-то уж обреченным чувствовать себя не хотелось. Вроде отношения с Ольгой пока не шибко плохие. Должна же хоть на что-то быть надежда. Даже если она ни шиша не стоит, надежда эта, все-таки с ней теплее. Хрен его знает, может, удастся выкрутиться?
Ольга уже встала и плескалась, судя по всему, под душем. Леха лениво слез с шикарной постели — пока до края дополз, устал — и босиком пошлепал в ванную.
Нет, неплохая она баба, хотя и бешеная. Если б Лехе на десять лет поменьше было, то вполне бы сгодилась в жены. Конечно, устеречь такую не устережешь, но, как сказал один мудрец из литейного цexa, лучше хором шоколад есть, чем одному дерьмо. Само собой, что десять лет назад, когда этой самой крале только-только за двадцать перевалило, Коровина к ней просто не подпустили бы. У него тогда миллионов не было, и про дядюшку в загранке он ни шиша не знал. Опять же в обкомовские сферы он тогда еще не вхож был. Так что надо сказать этой самой судьбе-индейке пионерское спасибо, что дозволила слегка побаловаться. Хотя бы, как говорится, на исходе жизненного лета или в начале, так сказать, осени.
— Проснулся? — сказала Ольга, жмурясь под струями воды. — Иди, окатись. Егорка, мать его так, уже звонил. Дал час на умывание и подмывание, в десять ноль-ноль прибудет.
— Вчера-то не приехал почему-то, — вспомнил Леха.
