Джастин стоял неподвижно. Взгляд его был устремлен в какую-то точку над крышами машин. Сол продолжал идти вдоль ограды к застывшей фигуре шестилетнего ребенка, держа ружье за спиной. Когда их разделяло шагов двадцать, он поднял ружье, прицелился и выстрелил в обнаженную ногу мальчика капсулой с синим ободком. Джастин начал падать вперед, но Сол подбежал и успел подхватить его на руки. Казалось, никто вокруг не заметил происшедшего.
Преодолевая искушение броситься напрямик через стоянку, Сол быстро направился вдоль ограды и, дойдя до конца, свернул к пикапу. Около лежавшей на земле Натали стояли два длинноволосых мотоциклиста. Они не двигались и не предпринимали попыток помочь ей – просто смотрели.
– Извините, – пробормотал Сол, протиснувшись между ними. Он открыл заднюю дверь машины и осторожно усадил Джастина рядом с блоком питания.
– Эй, приятель! – окликнул его тот, что потолще. – Она мертва или что?
– Нет-нет, – натянуто улыбнулся Сол и, кряхтя, затащил Натали на переднее сиденье. Один сапог свалился у нее с ноги, он поднял его и снова улыбнулся мотоциклистам. – Я – врач. У нее просто бывают небольшие припадки, вызванные сердечно-легочными отеками. – Забравшись в машину и не переставая улыбаться, он положил на пол капсульное ружье. – И у мальчика то же самое. Наследственность.
Пока мотоциклисты переваривали информацию, Сол включил зажигание и дал задний ход, почти не сомневаясь, что вот-вот будет перехвачен марионетками Мелани Фуллер. Но он благополучно выехал со стоянки, а никто так и не появился.
Сол кружил по городу, пока не убедился, что их никто не преследует, и только после этого вернулся в мотель. Датчики, спрятанные в волосах Натали, по-прежнему функционировали. Он помедлил, потом отключил компьютер и, после того как осторожно занес в комнату девушку и мальчика, вернулся за аппаратурой. Тета-ритм отсутствовал, не наблюдались и всплески фазы гипноза. Энцефалограмма свидетельствовала о глубоком медикаментозном сне.
Поудобнее устроив Джастина и Натали, Сол проверил функции их жизненно важных органов. Затем закрепил электроды на голове ребенка и запустил программу, которая должна была показывать на экране обе энцефалограммы одновременно. Состояние Натали свидетельствовало о нормальном глубоком сне. Энцефалограмма же мальчика представляла собой прямую клинической смерти мозга.
Сол сосчитал его пульс, послушал сердце, проверил реакцию сетчатки глаз, измерил кровяное давление, произвел звуковую и болевую стимуляции, однако компьютер продолжал указывать на отсутствие какой-либо нервной деятельности. Тогда он подключил дополнительные электроды, но картина осталась прежней. Шестилетнего Джастина Вардена по всем принятым параметрам можно было считать мертвым – мозг его бездействовал, если не учитывать примитивных стволовых функций, поддерживавших сердцебиение, работу почек и легких, перегонявших кислород по бессознательной плоти.
Сол обхватил голову руками и долго сидел так. Было от чего прийти в отчаяние.
– Что мы будем делать? – спросила Натали, допивая вторую чашку кофе. Она пробыла без сознания чуть меньше часа, и еще минут пятнадцать ей понадобилось на то, чтобы начать мыслить отчетливо.
– Думаю, будем держать его под воздействием седативных средств, – ответил Сол. – Если мы дадим ему выйти из состояния глубокого сна, Мелани Фуллер может восстановить свой контроль над ним. Маленький мальчик, которого звали Джастин Варден, с его воспоминаниями, привязанностями, опасениями и всем тем, что составляет человеческую личность, исчез навсегда.
– Ты уверен в этом?
Сол вздохнул, поставил на стол чашку и налил себе немного виски.
– Нет, – признался он, – без более совершенной аппаратуры, сложных исследований и изучения его поведения при разных обстоятельствах утверждать это невозможно. Но, даже имея те данные, которыми я располагаю, все говорит о том, что он никогда не вернется к нормальному человеческому сознанию и с еще меньшей вероятностью когда-либо восстановит память и личностные свойства. – Он сделал большой глоток.
– Значит, все мечты об их освобождении… – начала Натали глухим голосом.
– Да. – Сол со злостью стукнул кулаком по столу. – Когда размышляешь об этом, все кажется реальным, но чем больше усилий прикладывает старуха для их обработки, тем меньше шансов. Возможно, взрослые еще продолжают сохранять остатки своих индивидуальных особенностей… Какой смысл был бы похищать медицинский персонал, если бы он лишился своих прежних навыков? Но даже в этом случае массированный мозговой контроль должен с течением времени уничтожать первоначальную личность. Это как раковая опухоль, которая постоянно разрастается, и злокачественные клетки уничтожают доброкачественные. У Натали от боли раскалывалась голова.
– А может такое быть, что одни люди поддаются контролю в большей степени, чем другие? Что среди них есть более и менее зараженные?
Сол вздохнул:
– Думаю, да. Но если они обработаны ею в достаточной мере, чтобы вызывать у нее доверие, их функции высшей нервной деятельности серьезно повреждены.
– Но тебя ведь использовал оберст, – заметила Натали. – И меня дважды использовал Хэрод и, по меньшей мере, столько же – старая ведьма.
– Ну и что? – Сол снял очки и потер переносицу.
– Они причинили нам вред? В данный момент в нас тоже разрастаются раковые клетки? Мы изменились, Сол?
– Не знаю. – Он сидел неподвижно, пока Натали не отвела взгляд.
– Прости, – промолвила она. – Это так… ужасно, когда старуха проникает в твое сознание. Я никогда еще не чувствовала себя такой беспомощной… Наверное, это хуже, чем быть изнасилованной. По крайней мере, когда совершают насилие над твоим телом, сознание продолжает принадлежать тебе. И хуже всего то, что после пары раз… начинаешь… – Натали умолкла, не в силах продолжать.
– Я знаю. – Сол нежно взял ее руку. – Какая-то часть тебя даже начинает желать этого. Это как жуткий наркотик с болевыми побочными эффектами. Но к нему тоже привыкаешь. Его даже хочется. Я это знаю. Испытал.
– Ты никогда не говорил о…
– Об этом не очень хочется говорить. Натали вздрогнула.
– Но это не та раковая опухоль, которую мы обсуждали, – заметил Сол. – Я почти уверен, что привыкание происходит лишь при интенсивной обработке, которую эти твари проводят с немногими избранными. И тут мы подходим к другой нравственной дилемме.
– Какой?
– Если мы будем следовать нашему плану, нам потребуется несколько недель на то, чтобы обработать по меньшей мере одного невинного человека, а то и больше.
– Это разные вещи… Это будет временно, для конкретного дела.
– Да, временно, – согласился Сол. – Но, как мы теперь знаем, последствия могут сказываться всю жизнь.
– Черт побери! – выпалила Натали. – Какая разница? Это наш план. У тебя есть другой?
– Нет.
– Значит, мы будем продолжать, чего бы нам это ни стоило. Мы будем продолжать, даже если придется пострадать невинным людям. Потому что мы обязаны это делать, это наш долг перед погибшими и возможными будущими жертвами. Наши семьи, люди, которых мы любили, заплатили слишком дорогую цену, и теперь настало время заставить убийц отвечать… О какой справедливости можно говорить, если мы остановимся сейчас? И неважно, во что нам это обойдется.
– Конечно же, ты права, – печально заметил Сол. – Но именно такая логика заставляет разъяренного палестинца подкладывать бомбу в автобус, а баскского сепаратиста – стрелять по толпе. У них нет выбора. Чем же тогда они отличаются от немецких солдат, выполнявших приказы и отказавшихся от личной ответственности? Цель оправдывает средства, так?
– Нет. – Натали покачала головой. – Но сейчас я слишком рассержена, чтобы меня волновали все эти этические тонкости. Я просто хочу знать, что надо делать, и идти делать это.
Сол встал:
– Эрик Хоффер утверждал, что для фрустрированных, рассерженных людей свобода от ответственности оказывается более привлекательной, чем свобода от ограничений.
