К третьему разу охрана уже успела запомнить Боба; его впустили в музей, и через несколько секунд он поднялся на лифте на четвертый этаж.
— Доктор Отова у себя?
— Да, — ответила секретарша, — Доктор Отова, к вам Свэггер-сан.
— О, заходите. Я как раз собирался уходить. Как вы думаете, мороз будет?
— Именно такое ощущение витает в воздухе.
— Да, зима надвигается. У вас есть новости? Пожалуйста, присаживайтесь, друг мой.
Усевшись в знакомое кресло, Боб повернулся к старику, окруженному мечами.
— Хорошая новость заключается в том, что, по-моему, дело будет завершено в ближайшее время и, если все пройдет хорошо, я буду волен поступить с мечом так, как сочту нужным. А я считаю, что место этого меча в музее. Вы, как никто другой, знаете, как с ним поступить. Такая реликвия должна принадлежать не какому-то одному человеку, а всему народу.
— Это очень мудрое решение. Я надеялся, что так и произойдет.
— Я рад, что вы разделяете мое мнение. Но на самом деле я пришел к вам не за этим. Мне очень тяжело это говорить, потому что вторая новость плохая.
— Я готов вас слушать.
— Вы уверены?
— Говорите, прошу вас.
— Есть некий человек, называющий себя Кондо Исами. Вы слышали это имя?
— Разумеется. Оно известно каждому японцу. Кондо Исами в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году возглавлял отряд синсэнгуми в Киото. Он совершил много набегов, участвовал во многих схватках. Трудно сказать, кем он был — героем или злодеем, но определенно это был выдающийся фехтовальщик на службе у сёгуна. В тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году его казнил император. Кондо Исами умер достойно, но с позором. Ему отрубили голову, не позволив совершить харакири.
— Новый Кондо Исами также выдающийся фехтовальщик. В каком-то смысле он также служит сёгуну, противостоящему проникновению иностранного влияния. Он наемный убийца-якудза, лучший из лучших. По имени, которое он взял для себя, видно, что он не лишен тщеславия и почитает историю самураев. Новый Кондо Исами любит видеть себя одним из великих воинов прошлого. Ничто не может его остановить. Он убил Филиппа Яно и его семью. Все это дело с мечом придумал он. И вот меч у нас. К сожалению, ему удалось похитить малышку Мико Яно. Сегодня ночью наступит час расплаты.
— Будет кровь?
— Полагаю, и много.
— Вашей?
— Возможно.
— Вы сразитесь с этим Кондо Исами.
— Если смогу его разыскать.
— Вы очень храбрый, Свэггер-сан.
— Нет. Я просто не вижу другого выхода. Кондо Исами слишком хороший фехтовальщик, чтобы с ним сражался кто-то другой; он быстро расправится со всеми. Поэтому я должен идти по его следу и сразиться с ним один на один. Именно этого он хочет. Именно этого хочу и я. Вот почему я пришел к вам.
— Понимаю. И что вам нужно от меня?
— Я и так получил от вас очень много, но сегодня должен просить еще об одном. Это самое трудное, и я пойму и прощу вас, если вы не захотите мне это дать. Но все же я должен у вас попросить.
— Что?
— Ваше благословение.
— И почему же это должно быть так трудно для меня?
— Потому что этот так называемый Кондо Исами — ваш сын.
Наступила тишина. Доктор Отова судорожно глотнул сухой воздух.
— Я прошу позволения убить человека, — снова заговорил Боб. — Прошу у его отца. У меня не будет никаких шансов, если вы не даруете мне свободу. Я не должен видеть сына. Я должен видеть только врага.
Доктор Отова угрюмо смотрел на него.
— У меня нет сына, — наконец сказал он.
— В таком случае это сын вашего брата или сестры.
— У меня никогда не было ни братьев, ни сестер.
Он не мигая выдержал взгляд Свэггера.
— О новом Кондо говорят, — сказал Боб, — что с некоторыми людьми он встречается в нормальной обстановке, посещает клубы, ведет обычную жизнь. Но иногда он прибегает к различным ухищрениям. Если ему нужно встретиться с неким конкретным человеком, он надевает маску. Или организует какую-нибудь театральную подсветку, чтобы его лицо нельзя было разглядеть. То есть с одними людьми Кондо встречается, а с другими — нет. Что за этим кроется? Увидев Кондо, я все понял. Он не может встречаться с теми, кто знает вас. Со мной он встретился, потому что не знал о наших отношениях. Но любой, кто видел его и видел вас, мигом обнаружит необычайное внешнее сходство. Здесь все: глаза, форма носа, разрез губ, фактура и цвет кожи, овал лица, волосы. Я уже видел это лицо, сэр. В Киото, на фотографии в фехтовальном зале Досю. На ней изображены вы, Досю и мальчишка, которому тогда было лет четырнадцать, вместе с каким-то призом.
— Мой сын умер, — глухо промолвил Отова.
Боб не видел смысла что-либо добавлять к сказанному. В любом случае ему было больше нечего добавить.
Наконец доктор Отова заговорил:
— Наверное, я всегда опасался чего-то подобного. Никто не может сделать отцу так больно, как собственный сын, и нет милее мести, чем месть сына отцу.
— Вы не должны ни в чем себя винить.
— Больше винить некого. Этот снимок был сделан в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году, когда мальчику исполнилось шестнадцать лет. Он только что одержал абсолютную победу в открытом первенстве Японии по фехтованию среди юниоров. Его жизнь была устроена. Он должен был победить в семнадцать и в восемнадцать лет, затем принять участие в первенстве среди взрослых и победить в нем пять раз подряд. После этого он стал бы национальным героем, знаменитостью. Он смог бы отправиться куда угодно и стать кем захочет. Вся Япония лежала бы у его ног. Он мог бы стать политиком, бизнесменом, адмиралом.
— И что произошло?
— Мне поступило одно предложение. Оно открывало потрясающие возможности. У меня появилась надежда стать национальным героем, знаменитостью. И я выбрал это предложение — вместо судьбы сыны. Я увез его с собой в Америку на три года. Два года он учился в американской школе и год — в Колумбийском университете. Наверное, он так и не простил мне то, что на три самых важных года в жизни я вырвал его из соревнований по фехтованию. Однако я по сей день не знаю, можно ли было отказаться от такого предложения. В любом случае, Америка изменила в моем сыне фундаментальные основы. Сбила его с пути.
— Такое бывает.
— Мы вернулись домой в восьмидесятом, когда ему было девятнадцать лет. Сразу же стало ясно, что ему не по силам тягаться со своими сверстниками, то есть участвовать во взрослом первенстве. Но он сражался отчаянно. Я был поражен. Ему удалось дойти до финала. Это был настоящий подвиг. Но последний поединок он проиграл, проиграл с минимальным перевесом. Казалось бы, подумаешь, великая трагедия, — мало ли что бывает. Но тут, за долю секунды, сын поставил на всем крест. Самурайская гордость, самурайский гнев. Противники сняли шлемы, поклонились друг другу, и внезапно мой сын словно обезумел. Он со всей силой ударил противника по шее своей синсой. Сломал ему ключицу. Я оказался плохим отцом и не смог спасти сына от его черных страстей. Разразился страшный скандал. Никакой надежды не было. Одежду и обувь сына обнаружили на побережье под Эносимой. Он ушел в открытое море. Тело его так и не было обнаружено.
— Я очень сожалею, — сказал Боб.
— Можете не извиняться. Позор мой и только мой. Я люблю своего сына таким, каким он был, ненавижу себя за свою роль в его падении и испытываю отвращение к нему такому, каким он стал. Однако мне понятны его мотивы. Он действительно стал лучшим фехтовальщиком в Японии, но не в суррогатном формате бамбуковых палок. Бросив вызов мне и старейшинам мира официального фехтования, мой сын стал чемпионом в реальном мире подворотен, где мечи острые, а кровь льется по-настоящему.
Боб молчал.
— Идемте со мной, — сказал старик.
Он подвел Боба к голой стенке сейфа и повернул ручку, открывая массивную дверь. Нырнув внутрь, доктор Отова жестом предложил Бобу следовать за собой, и Боб оказался в окружении новых мечей, еще более красивых, еще более ценных.
— На свете много хороших собраний, — сказал доктор Отова, — но ни одно из них не сравнится с этим.
— Я польщен оказанной мне честью.
Старик снял со стены меч.
— Вот, возьмите, — сказал он, протягивая меч Бобу.
Боб моментально ощутил исходящую от клинка энергию, совершенство баланса, жажду резать, поразительное мастерство древнего мастера.
— Можно?
— Разумеется.
Повернув меч острием вверх, Боб аккуратно извлек его из ножен. Кроваво-красное косираэ из акульей кожи, отделанная позолотой цуба были великолепны, но даже их красота тускнела по сравнению с лезвием.
— Возможно, это самое совершенное лезвие во всей Японии. Определенно оно самое острое, самое прочное, самое смертоносное.
— Сэр, оно бесценно.
— Возьмите его. Воспользуйтесь им. Сразитесь им. Быть может, этот меч даст вам хоть какое-то преимущество. Мой сын его обязательно узнает. Ему знакома мощь этого меча. Возможно, это заставит его на мгновение дрогнуть. В этом ваша единственная надежда. Мой сын обладал прирожденным талантом, и, если он действительно усердно занимался на протяжении двадцати лет, ему нет равных.
