– Вот дом, о котором вы говорите, – вполголоса сообщает парнишка.
Я вручаю ему из своих секретных фондов пятьсот франков. Он прчет купюру так быстро, что я спрашиваю себя, не выдернул ли ее порыв ветра из его пальцев.
– Ты знаешь хозяина? – спрашиваю я.
– Я его видел в прошлом году.
– Как его зовут?
– Граф де Вопакюи14.
– И чем он занимается в жизни, кроме надраивания своего герба?
Раздается непринужденный смех подручного мясника, который, будучи не в состоянии понять моих чрезмерно усложненных насмешек, просто разделяет их
– Думаю, он живет на юге.
В общем, граф золотит15 свой герб на солнце.
– А когда его здесь нет, он сдает свой дом на весь сезон, – дополняет херувим скотобойни. – Он очень стар, и у него есть дочь, которая тоже очень старая...
Короче, старость-вторая натура в роду де Вопакюи.
– Это точно не здесь, – вздыхает Толстуха.
– Кому он поручил сдавать свое стойло? – спрашиваю я у своего ментора.
– Думаю, что конторе Уктюпьеж16, что около церкви.
– Ты не заметил, поскольку ты много разъезжаешь и кажешься мне сообразительным, так вот, ты не заметил в последнее время в окрестностях американского автомобиля?
– Американских машин, как вы говорите, – отвечает доставщик бараньих лопаток, – здесь целая тьма, поскольку люди богаты. У графа же имеется всего лишь совсем маленькая трехколесная машина, которую возит его дочь ввиду того, что у старика парализованы ноги!
Будучи прозорливым, я догадываюсь, что извлек из этого милого поставщика усопших быков максимум информации в минимум времени.
– Ладно, спасибо, – говорю я, чтобы предоставить ему свободу.
Он посылает нам несколько скромных улыбок и совершает рывок в стиле Дарригада17, расставив локти и наклонив голову над рулем.
– Вы видели? – неожиданно восклицает Берю.
– Нет, а что?
– В корзине малыша?
– Ну так что там было?
– У него там были фантастические ромштексы! Разве вы не голодны?
– Ты пожрешь попозже, – решаю я. – В настоящее время нас ожидают более важные дела.
– Нет ничего более важного, чем жратва! – торжественно провозглашает Берюрье.
Он устремляет палец к небу, чтобы привлечь наше внимание.
– Послушайте мой живот! – предлагает он. Глухие звуки, чем-то напоминающие грохот проходящего поезда метро, сотрясают автомобиль.
– Эти ромштексы, – добавляет он, – я бы заглотил и в сыром виде!
Чувствуя тошноту, я выхожу из колымаги.
– Берта, – говорю я. – Я хочу осмотреть местность. Постарайтесь не показываться. Если кто-нибудь выйдет открыть мне, лягте на сиденье...
Сказав это, я дергаю заржавленную цепочку. В тишине раздается надтреснутый звон колокольчика.
Берта издает восклицание и высовывает в дверцу свою рожу.
– Комиссар, – мычит любезная представительница семейства рогатых, – я узнала, это здесь! Здесь! Этот колокольчик, я его вспомнила... Из моей комнаты я слышала, как он дребезжит... У него свой особый голос, не так ли?
– Да спрячьтесь же вы, Бог мой! – сердито отвечаю я, заметив между деревьями чей-то силуэт.
Толстуха стремительно оседает на пол автомобиля. Ее добряк поспешно набрасывает на нее плед. Это покрывало бывает очень полезным во время моих лесных экскурсий с дамами, которые боятся уколоть свою спину сосновыми иголками.
Я разглядываю прибывающего. Это прибывающая. И даже такая прибывающая, у которой есть все, что нужно, чтобы преуспеть в жизни.
Максимум двадцать пять лет, красиво выступающий вперед карниз, гибкая походка, длинные ноги, синие глаза цвета незабудки, рот, словно созданный сосать эскимо, и коротко стриженные пепельно-светлые волосы... Она представляет именно тот сорт женщин, для которых любят заказывать столик в Лид о и комнату в отеле «Эксельсиор».
На ней платье из бельгийской шерсти с черным поясом, украшенным золотыми заклепками, и черно-коричневые туфли. Мое восхищение таково, что я забываю говорить.
– Кто вам нужен? – щебечет эта лесная лань небесным голосом, в котором уловимо чувствуется странный акцент. Когда я говорю, что речь идет о странном акценте, это значит, что я не в состоянии его уточнить. Она вполне может быть англичанкой, немкой, американкой, так же, как и северянкой.
– Я здесь от имени агентства Уктюпьеж...
Она слегка хмурит свои тонкие брови, будто нарисованные японским художником, как написал бы какой-нибудь академик из 16-го округа18.
– Агентство недвижимости, около церкви, – уточняю я, чтобы осветить ее волшебную головку. Она согласно кивает: «О да!..» Тем не менее это грациозное дитя природы удивлено.
– Я полагала, что все было урегулировано? – отвечает она. Красавец Сан-Антонио выдает свою самую лучшую улыбку, позаимствованную из арсенала Казановы. Два подобных взгляда – и девицы начинают себя чувствовать, словно сидя на развороченном муравейнике.
Но в данном случае сеанс очаровывания неуместен. Сейчас необходимы правдоподобие и убедительность.
– Граф де Вопакюи, владелец этого дома, забыл в одном из ящиков стола свои очки, – объясняю я. – Очки со специальными стеклами для многоцелевых конвекционных вспышек. Он хотел бы их получить и просит нас принести вам извинения.
Она кивает головой. Ее глаза голубой лазури задерживаются на дерьмоподобном Берю. По всей видимости, удручающе глупая и красно-синяя рожа очаровательного принца Берты внушает ей доверие, поскольку очаровательное дитя открывает ворота.
– Прошу вас, входите...
Она кавалерийским аллюром начинает подниматься по аллее. Я слегка приотстаю, дабы получить возможность на досуге и совершенно откровенно созерцать перемещение ее подвижных округлостей.
В своей собачьей жизни я достаточно насмотрелся на различные ягодицы: плоские, круглые, выпуклые, яйцевидные, свисающие, печальные, эллиптические, жесткие, мягкие, колышущиеся и множество других, ничем не примечательных. Но таких, как у этой девушки в бежевом, не видел никогда. Ее папаша, должно быть, думал о Родене, когда начинял мамашу, возносясь вместе с нею на седьмое небо.
Первое, что я замечаю, оказавшись во дворе поместья, исключая само поместье (должен вам заметить, что оно трехэтажное с убирающимися жалюзи), это американскую колымагу. Правда, она не голубая и желтая с зелеными чехлами, как ее описала Берта, а черная с коралловыми чехлами.
Девушка со скульптурно очерченной попкой преодолевает шесть ступенек крыльца. Она входит в большой холл, пол которого выложен мрамором черно-белой клеткой, и здесь совершает нечто самое ошеломительное, что можно себе представить: хватает белый халат, лежащий на диване, переодевается и, потеряв всякий интерес ко мне, как к своим первым нейлоновым колготкам, подходит к великолепной коляске, в которой посапывает какой-то ребенок.
Я стою разинув рот, и вид у меня, наверное, совершенно дурацкий, поскольку на лице у девушки появляется едва заметная обезоруживающая улыбка.
– Вы не ищете очки? – спрашивает она тихо. – Безусловно, чтобы не разбудить ребенка. Я прихожу в себя.
– Э-э, да, но... было бы лучше, если бы вы меня проводили!
– О нет! – отвечает красавица-кормилица. – Джими вот-вот проснется, а когда он просыпается, он становится настоящим маленьким дьяволенком.
Она непринужденно усаживается около коляски, скрещивает ноги так высоко, что у меня возникают сердечно-сосудистая слабость и потеря интереса к самому себе. Чтобы не подвергать себя риску тромбоза, я решаю удалиться...
Слегка смущенный вопреки всему, так как в конце концов я все-таки нахожусь здесь незаконно, я совершаю беглый осмотр комнат. Салон и три комнаты обитаемы, остальное пребывает в сером свете замогильной дремоты под слоем пыли. В салоне же, напротив, жизнь искрится, как фейерверк. Здесь полно бутылок с виски и содовой, американских газет, цветных фотографий с изображениями типов, которые мне неизвестны и таковыми, по всей видимости, для меня и останутся. За исключением девушки с ребенком, в доме у графа больше никого нет.
Я открываю несколько ящиков для придания правдоподобия моему вторжению, затем спускаюсь в холл, где очаровательная кормилица читает последний номер Микки-Мауса.
– Вы нашли очки? – дружелюбно спрашивает она.
– Нет, старый граф становится забывчив, он вообразил, что оставил их здесь.
– Вы слишком мало искали, – иронизирует она.
Я тут же выдаю очередь, как хорошо смазанный пулемет:
– Если бы вы пошли со мной, я бы, вне всякого сомнения, продлил удовольствие.
Она улавливает намек и позволяет себе покраснеть. Стыдливость всегда приятна. Мужчины от нее никогда не устают. Когда они расточают глупости и видят, что женщина опускает ресницы, они воображают, что попали на святую Терезу; заветная мечта всех мужчин и заключается именно в том, чтобы переспать с невинной сестрой Терезой.
– Вы совершенно одна? – удивляюсь я. – Нет.
– А, а я подумал... – Есть Джими, – говорит она, указывая на коляску.
